Я сжала пальцами виски, в которых бухали молоты, грозя расколоть мой череп надвое: — И что мне теперь с этим делать? — Работать, — невозмутимо сказал Иващенко, отпивая глоток кофе. — Работать, Аделина Эдуардовна. Клиника не может позволить себе потерять хорошего хирурга. Вы ведь не станете это оспаривать? — Это — не стану. Но… — Тогда все остальное не имеет смысла. Мы закончим курс психоразгрузки, а Игорь Александрович на это время возьмет отпуск, правильно? И как только он будет полностью готов, снова вернется к своим обязанностям. Я не вижу никаких причин лишать его того, что он прекрасно умеет делать. — И вас не беспокоит моральная сторона? — Меня — нет. Он вполне осознает, что именно совершил, как осознает и то, почему так произошло. Я, каюсь, просмотрел в архиве больницы историю болезни его матери. Даже если бы операция прошла успешно, она могла не очнуться от наркоза. И сердце было изношено до критической степени. Есть заключение патологоанатома. Так что, Аделина Эдуардовна, можете спать спокойно. И Игорь Александрович со временем тоже обретет такую способность. — Черт бы вас побрал, дорогой Иван Владимирович, — с досадой произнесла я, понимая, что формально он прав. — Мне нужно как-то это переварить. — У вас будет достаточно времени, пока не закончится курс. А теперь подпишите доктору Авдееву заявление на отпуск без содержания, и мы пойдем в мой кабинет продолжать сеанс. Авдеев положил передо мной лист бумаги, усеянный строчками, выведенными его безукоризненным почерком, и виновато улыбнулся: — Я не хотел пугать вас. — Я не испугалась, — заверила я, подписывая заявление. — Поправляйтесь. И потом милости прошу назад, в отделение. — Спасибо, — искренне проговорил Авдеев и вдруг, бережно взяв мою руку, поднес к губам. Кажется, я покраснела так, что даже Иващенко смутился и отвел глаза. Надежда Я отдала книгу-шкатулку с брошью Игорю и испытала облегчение — теперь не нужно будет вздрагивать при мысли о том, что она лежит в моем шкафу. Одной проблемой стало меньше. После того разговора в «зимнем саду» Игорь вдруг исчез. В другое время меня это никак бы не взволновало и не тронуло, мы и прежде пересекались с ним здесь случайно. Но после того, что он рассказал, я испытывала тревогу и беспокойство за него. Наверное, это происходило потому, что Игорь остался единственным человеком, который знал меня до всего произошедшего. Хотелось иметь хотя бы бывшего родного человека. И я решилась задать вопрос о его исчезновении своему врачу. Вячеслав Андреевич удивился: — Авдеев? А откуда интерес? Я сперва хотела прикинуться влюбившейся дурочкой, но потом поняла — нет смысла врать, все равно всплывет, да и что такого, дело-то прошлое. — Он мой бывший молодой человек. Брови Василькова взлетели вверх. Он сдвинул на кончик носа очки и протянул: — Да вы, Надежда, полны сюрпризов. А Авдеев настоящий партизан, словом не обмолвился. — Зачем? Мы давно расстались. — А позволите узнать причину? — Вячеслав Андреевич, скажите прямо — его уволили? Васильков аккуратно взял меня под локоть, отвел к дивану у окна: — Разве его должны были уволить? — Слушайте, ну, сколько можно притворяться и водить хороводы? Давайте начистоту — я вам расскажу все, что вы хотите знать, а вы — мне. Идет? — предложила я. Васильков кивнул: — Идет. — Тогда вы первый. — Ну, хорошо. Авдеев взял отпуск без содержания, потом вернется. — Потом — это когда? — Когда… словом, когда придет время. — Вы считаете его сумасшедшим? — тихо спросила я, беря Василькова за руку и сжимая ее. — Это не так! Я жила с ним, я вам категорически заявляю — он не сумасшедший. Единственное, что его по-настоящему интересует в жизни, — медицина, он весь этому отдается. — Иногда подобная одержимость может стать причиной проблем. — Да! И я знаю, о чем вы говорите. Но поверьте… он в тот момент просто сломался. Не выдержал многолетнего давления. — Это вы о чем? — Перестаньте, Вячеслав Андреевич. Это я о том случае в операционной, когда Игорь… ну, словом, когда он… — и, хоть кричи, я не могла произнести эту жуткую фразу «убил свою мать», хотя именно Игорь первым произнес ее. Васильков внимательно наблюдал за мной, чуть склонив голову к правому плечу: — Он что же, рассказал вам? Давно? — На днях. Это случилось с ним уже после того, как мы расстались, я ничего не знала. Понимаете, его мать… словом, я все то время, что жила с Игорем, привычно считала, что она не любит и изводит меня по одной банальной причине — я не подхожу ее сыну. Ну, согласитесь, многие матери так считают. Я не обращала внимания, с Игорем-то у нас все было хорошо. А оказалось, что его она изводила еще сильнее, в сотни, в тысячи раз… Конечно, он не хотел идти домой, конечно, ему было проще отгородиться работой и книгами. Может быть, если бы я осталась, все не зашло бы так далеко. Васильков внимательно слушал, покачивая ногой в огромном белом шлепанце, и смотрел в стену, по которой почти до самого пола спускались побеги плюща. Наверное, он мне не верил… — Слушайте, Надежда… он никогда не упоминал в разговорах отца, вы не знаете, он был вообще? — Был. В памяти всплыл разговор с матерью Игоря — жуткий монолог озлобившейся женщины, которая много лет старательно давила в себе эту злость, а тут внезапно не смогла удержаться и выплеснула все на меня. Как сейчас вижу — я стояла у раковины и мыла посуду после ужина, Игорь дежурил, мы были в квартире вдвоем. Она пришла, демонстративно, оттеснив меня от раковины, вымыла свою чашку, налила чаю и села у окна, выпрямив спину. Задав мне пару ничего не значивших вопросов, она вдруг обрушилась на Игоря — и что много работает, и что постоянно торчит то в больнице, то в библиотеке, и что расходует себя, стараясь загладить вину. Это упоминание о вине меня насторожило — тогда я и подумать не могла, что мой Игорь, спасающий жизни в больнице, вообще может быть в чем-то виноват. Он казался мне почти святым. И, когда я попробовала робко возразить, она и вывалила мне эту семейную историю о смерти отца Игоря. Из рассказа выходило, что Игорь заставил отца идти за детальками конструктора, а тот просто не выдержал быстрой ходьбы и предшествовавшего ей подъема на пятый этаж с сыном, которого пришлось волочь в буквальном смысле на себе. Оказывается, она всю последующую жизнь внутри себя обвиняла сына в смерти мужа. Но вслух говорила совершенно другое — так и сказала, мол, я говорила, что его вины нет, но давала понять, что это именно он стал причиной смерти отца. Даже не представляю, как вообще Игорь умудрился сохранить хоть какую-то психику. — Понимаете, мать внушала ему комплекс вины. Каждый день, каждую минуту. С двенадцати лет. Конечно, у него в голове это сидело — а если бы я не сказал про потерянные детальки, а если бы не заплакал, не пустил бы его. Ну, подумайте, каково подростку с таким грузом? — Да, удивительно, что он умудрился и школу закончить, и институт, и состояться как хирург в такой сложной области, как кардиохирургия, — задумчиво протянул Васильков. — А как человек? Надя, какой он как человек? Я пожала плечами: — Замкнутый. Не очень общительный. Но если знать к нему подход — то нормальный. Мы с ним правда очень хорошо жили. Я ведь сама ушла, устала все время быть одна. Но если бы поняла причину… может, смогла бы что-то изменить. — Да, трудно ему придется. — Может, мне с Аделиной Эдуардовной поговорить? — Зачем? — Ну, чтобы она оставила Игоря. Вы ведь сами признали, что он хороший хирург. Так дайте ему шанс. Васильков тихонько похлопал меня по плечу: — Не волнуйтесь, Надя. Сейчас с Авдеевым работает хороший психолог, он поможет ему справиться с внутренними проблемами, а потом Игорь вернется к работе. Мы на самом деле считаем его хорошим хирургом, и если он справится с собой, то может многое сделать в нашей области. Аделина ни за что не упустит талантливого врача, чего-чего, а чутья у нее не отнимешь. А вам спасибо за разговор, Надежда. Вы мне открыли глаза на некоторые вещи. Он тяжело поднялся с дивана, и я вдруг заметила, что он при ходьбе припадает на левую ногу и вообще идет походкой уставшего человека. Наверное, скоро уйдет на пенсию, подумала я и направилась в палату. Мне предстояло решить еще несколько вопросов. Например, нужно ли теперь уезжать. Если честно, то делать это мне не хотелось, но, поразмыслив, я поняла, что не имею другого варианта. То, что успела проиграть моя мама до своего фантастического везения и после него, по-прежнему будет висеть на мне, и я никогда не рассчитаюсь, потому что даже продать теперь нечего, все мое недвижимое имущество сгорело. А бегать от кредиторов по городу — перспектива так себе, да и рано или поздно бежать окажется просто некуда. Нет, придется воспользоваться любезным приглашением Эдуарда Алексеевича, ничего не попишешь. А потом мне позвонил Максим. Я мысленно поставила на нем крест в тот самый день, когда сопоставила факты и поняла, что он тоже может быть причастен к моим неприятностям. Не знаю, зачем вообще сняла трубку, но когда ответила на звонок, Максим сразу сказал: — Надя, клянусь, я не знал. Моя работа — проверять клиентов, но иногда патрон просит о личных услугах. Я ведь не знал, что речь о тебе, он фамилию другую назвал. — Это мой псевдоним еще с тех времен, когда я журналистом была. — Надя, я никогда бы не причинил тебе вред, — просто сказал Максим, и я почему-то сразу ему поверила. — Ты ведь помнишь, что я тебе рассказывал? Ну разве я мог бы обидеть дочь человека, который мне в прямом смысле слова не дал жизнь сломать? Нельзя быть неблагодарным, это такое пятно, которое потом ничем не ототрешь. — Я понимаю, Максим. И спасибо тебе. — За что? — удивился он. — За честность. Мои документы привез симпатичный мужчина лет сорока, представившийся Жаком. Он прекрасно говорил по-русски, и только какие-то совсем неуловимые черточки выдавали в нем иностранца. — Мы улетаем послезавтра. Вот ваш билет, ваш паспорт, виза и разрешение на временное проживание. — Он подал мне коричневый пакет. — У меня еще есть дела здесь, а послезавтра буду ждать вас в аэропорту. Если вы не захотите показать мне вечером город. — Если вам интересно…