Оставался только один человек, к кому я мог обратиться за помощью. Я покинул Некрополь и пошел по буксирной тропе к берегу Нила, туда, где встала лагерем флотилия Тана. До полнолуния оставалось только три дня, луна освещала холодным желтым светом скалистые холмы на западном горизонте, и они отбрасывали черные тени на прибрежную равнину. Спеша по тропе вдоль канала, я перечислял про себя все те беды и несчастья, которые могут обрушиться на Тана, госпожу Лостру и меня в ближайшие дни. Я злил себя, как черногривый лев пустыни, когда тот разжигает в себе ярость острым шипом на кончике хвоста, прежде чем наброситься на охотника. Ярость запылала во мне задолго до того, как я добрался до берега Нила. Я без труда нашел лагерь Тана на берегу реки в устье канала. Ладьи его флотилии стояли на якоре чуть ниже лагеря. Часовые окликнули меня, а затем, узнав, отвели к шатру Тана. Он засиделся поздно за ужином с Кратом и четырьмя другими подчиненными. С улыбкой поднялся на ноги и предложил мне кувшин пива. – Вот неожиданная радость, дружище. Садись рядом и оцени мое пиво, пока раб принесет тебе чашу и тарелку. Ты выглядишь совсем разгоряченным и расстроенным… Я оборвал любезные речи, обрушив на него поток укоров: – Пошел ты к Сету, большой бесчувственный дурак. Как ты не можешь понять, в какое опасное дело ты нас втянул? И все из-за твоего бабьего языка… Хоть бы раз ты подумал о безопасности и благополучии моей госпожи! – По правде говоря, я не хотел начинать так грубо, но, открыв рот, почувствовал, что больше не могу управлять своими чувствами, и весь страх и беспокойство, накопившиеся во мне, излились в потоке оскорблений. Не то чтобы слова мои были справедливы, но мне стало легче, когда я выговорился. Лицо Тана переменилось, и он поднял руки, как будто стараясь загородиться от меня. – Ну вот, ты застал меня врасплох. Я безоружен и не могу защититься от такого смертоносного нападения. – Он пытался шутить в присутствии своих подчиненных и с натянутой улыбкой схватил меня за руку и вывел из палатки в темноту, а потом потащил за пределы лагеря в открытое пшеничное поле. Я бежал за ним, как ребенок, не в силах вырваться из могучих пальцев, которые привыкли держать меч и огромный боевой лук, его Ланату. – Ладно, давай выкладывай! Рассказывай, что могло так испортить тебе настроение. Я все еще злился, но теперь страх пересиливал злость, и язык мой снова заговорил без всякого стеснения. – Я полжизни потратил на то, чтобы защитить тебя от твоей же собственной глупости, и мне это надоело. Ты хоть что-нибудь понимаешь в жизни? Неужели ты в самом деле поверил, что тебе разрешат безнаказанно уйти после вчерашнего проступка? – Ты говоришь о моей речи? – Он казался озадаченным и отпустил мою руку. – Как ты можешь называть это проступком? Все мои подчиненные, с кем бы я ни разговаривал, считают, что я все сказал правильно, и все мною восхищаются. – Дурак, разве ты не понимаешь, что мнение твоих подчиненных и друзей гнилой рыбы не стоит в этом мире? Будь у нас более сильный фараон, ты уже был бы мертв, но даже и этот слабый и колеблющийся старик не может позволить тебе остаться безнаказанным после твоей наглой речи. Трон стоит гораздо больше твоей жизни. Тебе придется платить по счетам, Тан, вельможа Харраб! И Гор знает: счет этот будет велик. – Ты говоришь загадками. Я оказал царю большую услугу. Он окружен льстивыми жабами, которые кормят его ложью, думая, что именно это фараон хочет слышать. Правда должна порадовать его. В глубине души я знаю: когда он подумает как следует, то будет мне благодарен. Мой гнев начал улетучиваться перед простой и крепкой верой в торжество добра. – Тан, милый друг мой, как же ты наивен! Никто из живущих на земле людей не будет благодарен за нелицеприятную правду, которую вколачивают ему в уши. Но ты и без этого сыграл на руку вельможе Интефу. – Вельможе Интефу? – Тан уставился на меня. – А что в этом плохого? Ты говоришь так, как будто он мой враг. Великий визирь был лучшим другом моего отца. Я знаю, что могу довериться ему и он защитит меня. Он поклялся моему отцу, когда тот лежал на смертном одре… Я увидел, что, несмотря на хорошее настроение и нашу дружбу, он начал сердиться на меня, может, даже первый раз в своей жизни. Я знал также: в гневе Тан страшен, хотя разозлить его довольно трудно. – О, Тан! – Я наконец обуздал свой гнев. – Я был несправедлив к тебе, я должен был столько тебе рассказать, но не сделал этого. Все совсем не так, как ты думаешь: я, трус, не мог рассказать, что Интеф был смертельным врагом твоего отца. – Как может это быть правдой? – Тан покачал головой. – Они же были друзьями, лучшими друзьями. В самых первых моих воспоминаниях отец и Интеф смеются рядом друг с другом. Отец говорил мне, что я могу доверить свою жизнь вельможе Интефу. – Благородный Пианки, вельможа Харраб, правда верил в это. Но это стоило ему состояния и даже самой жизни, которую он доверил Интефу. – Нет-нет, ты глубоко ошибаешься. Мой отец стал жертвой цепи несчастий… – И каждое из этих несчастий было подготовлено вельможей Интефом. Он завидовал твоему отцу, его добродетелям и любви народа к нему, завидовал его богатству и влиянию на фараона. Понимал, что вельможа Харраб будет назначен великим визирем гораздо раньше его самого, и ненавидел за это. – Я не могу поверить тебе, я не могу заставить себя поверить. – Тан покачал головой. Последние остатки моего гнева улетучились. – Я все тебе объясню. Как давно я должен был сделать это! Я предоставлю все необходимые доказательства. Но сейчас у нас нет времени. Ты должен довериться мне. Вельможа Интеф ненавидит тебя так же, как он ненавидел твоего отца. И ты, и госпожа Лостра в опасности. Вам грозит не просто смерть – вы можете потерять друг друга навеки. – Но разве это возможно? – спросил Тан в смятении. Его потрясли мои слова. – Я думал, вельможа Интеф согласился на наш союз. Разве ты не говорил с ним? – Да, говорил! – вскричал я, схватил Тана за руку и засунул ее себе под плащ. – Вот его ответ. Пощупай рубцы, оставленные кнутом! Он выпорол меня только за то, что я попытался заговорить о браке между тобой и госпожой Лострой. Вот как он ненавидит тебя и твою семью. Тан уставился на меня, потеряв дар речи, и я понял, что он наконец поверил мне и теперь я могу обратиться к тому предмету, который владел моими мыслями гораздо больше его несвоевременной речи или кровной вражды великого визиря, что продолжалась на протяжении стольких лет. – Выслушай меня, дорогой друг, и соберись с духом. Самое трудное впереди. – С ним нельзя говорить иначе, и мне пришлось прямо сказать ему все. – Вельможа Интеф не только не согласился на ваш брак, но этой же ночью он дал клятву отдать руку своей дочери другому. Она должна немедленно выйти замуж за фараона Мамоса и, после того как подарит ему сына, станет его главной женой и супругой царя. Царь сам объявит об этом в конце праздника Осириса. Бракосочетание состоится в тот же вечер. Тана закачало, и в лунном свете его лицо побледнело, как у покойника. Долгое время мы оба были не в силах произнести хоть слово, а потом Тан повернулся и пошел от меня по полю. Я следовал за ним, не выпуская его из виду, пока он не увидел кучу черных камней и не уселся на нее с усталым видом старика. Я тихо приблизился к нему и сел рядом, чуть пониже. Я намеренно молчал, пока он не вздохнул и не спросил: – А Лостра согласилась на этот брак? – Конечно нет. Она наверняка ничего еще не знает. Неужели ты можешь хоть на мгновение поверить, что ее возражения будут чего-то стоить против воли отца и желания фараона? Сейчас ее слова ничего не значат. – Что же нам делать, старина? Несмотря на свое горе, я был благодарен ему за это «нам», так как оно включало меня в число его друзей. – У нас есть только одна возможность, – предупредил я его. – В тот же вечер, когда фараон объявит о бракосочетании с госпожой Лострой, он прикажет заключить тебя под стражу или, что еще хуже, подпишет приговор о смертной казни. Царь слушает вельможу Интефа, и тот убедит его. А повод у него для этого найдется. Тебя обвинят в попытке мятежа. – Я не хочу жить без Лостры и не хочу другой жены. Если царь отнимет ее у меня, пусть забирает мою голову как свадебный подарок. – Он сказал это без всякой театральности, и мне с трудом удалось разыграть гнев и презрение. – Ты говоришь как старая жалкая старуха, которая отдает себя в руки судьбы и даже не пытается бороться. Как ты можешь говорить о прекрасной и бессмертной любви, если ты не хочешь бороться за нее? – Как можно бороться с царем и богом? – тихо спросил Тан. – С царем, которому ты дал клятву верности, и богом, который так же далек и недоступен для смертного, как солнце. – Как царь он недостоин твоей верности. Ты же ясно показал это в своей речи. Он слабый, сомневающийся старик, который разделил два царства и заставил нашу родину обливаться кровью, стоя на коленях. – А как быть с богом? – тихо переспросил Тан, как будто его не интересовал мой ответ, хотя я знал, что он был очень религиозным человеком, как и многие великие воины. – С богом? – Я постарался говорить издевательски. – В твоей руке с мечом гораздо больше божественной силы, чем во всем его маленьком слабом теле. – Так что же ты предлагаешь? – спросил он обманчиво тихо. – Чего же ты от меня хочешь? Я перевел дыхание и выпалил: – Твои подчиненные, твои воины пойдут за тобой в подземное царство. Народ обожает тебя за смелость и честность… – Я остановился, потому что лицо его в лунном свете не предвещало ничего хорошего. Тан молчал. Я успел насчитать по крайней мере двадцать ударов собственного сердца, прежде чем он мягко приказал мне продолжать: – Говори, говори все. – Тан, ты станешь благороднейшим фараоном нашей родины, нашей Та-Мери, за последнюю тысячу лет. Вместе с госпожой Лострой ты сможешь повести страну и весь народ к былому величию. Призови свои отряды и иди со своими людьми по насыпи туда, где находится этот фараон, беззащитный и легкоуязвимый. К восходу солнца ты станешь правителем Верхнего царства. Через год ты победишь узурпатора, и оба царства воссоединятся. – Я вскочил на ноги и встал к нему лицом. – Тан, вельможа Харраб, твоя судьба и любимая женщина ждут тебя. Бери же их в свои руки, могучие руки воина! – Да, у меня руки воина. – Он поднял руки и посмотрел на них. – Эти руки воевали за отчизну и защищали ее законного царя. Ты оказываешь мне плохую услугу, старина. Это не руки предателя, а душа моя – не душа богохульника, который попытается сбросить с трона бога и погубить его, чтобы занять его место в пантеоне. Я застонал в отчаянии: – Ты станешь величайшим фараоном за последние пятьсот лет. Тебе не придется объявлять себя богом, если сама мысль об этом оскорбляет тебя. Сделай же это, умоляю тебя, ради Египта и ради женщины, которую мы оба любим! – А сможет ли Лостра любить предателя так, как она любила воина и патриота? Не думаю. – Он покачал головой. – Она будет любить тебя, несмотря ни на что… Но Тан оборвал меня: – Тебе не убедить меня. Лостра – женщина чести и добродетели. Стань я предателем и вором, я потеряю право на ее уважение. А кроме того, не смогу уважать себя или считать достойным ее нежной любви, если сделаю то, к чему ты меня побуждаешь. А это для меня не менее важно. Не говори больше об этом, если ценишь нашу дружбу. Я не требую себе двойной короны и никогда не посягну на нее. Да услышит меня Гор, и да отвернется он от меня, если я когда-нибудь нарушу эту клятву. Дело было кончено. Я так хорошо знал его, этого большого дикого осла, которого я тем не менее любил всем своим сердцем. И он действительно сказал то, что думал, и сдержит свое слово любой ценой. – Так что же ты будешь делать, упрямец? – в ярости спросил я. – Что бы я ни говорил, ты не желаешь меня слушать. Все хочешь сделать сам? Или ты стал настолько мудрым, что можешь обойтись без моего совета? – Я охотно приму твой совет, если он будет разумным. – Он протянул руку и посадил меня рядом с собой. – Подожди, Таита, нам нужна твоя помощь. Она нужна и мне, и Лостре как никогда раньше. Не бросай нас! Помоги нам найти честный выход из создавшегося положения. – Боюсь, такого нет, – вздохнул я. Мысли мои метались, как щепки в быстрых водах Нила. – Если ты не желаешь надевать на свою голову корону, тебе нельзя оставаться здесь. Ты должен взять Лостру на руки и унести ее прочь. Он уставился на меня: – Покинуть Египет?! Ты не можешь говорить об этом серьезно. Это же мой мир. И мир Лостры. – Нет! – заверил я его. – Я имел в виду другое. В Египте есть еще один фараон. Тому фараону тоже нужны воины и честные люди. Ты можешь многое предложить такому царю. Твоя слава в Нижнем царстве нисколько не меньше, чем здесь, в Карнаке. Возьми Лостру на палубу «Дыхания Гора», и пусть твоя ладья полетит вниз по течению. Ни один корабль не догонит тебя. Через десять дней при попутном ветре ты будешь при дворе красного фараона в Мемфисе и дашь ему клятву верности… – Клянусь Гором, ты все равно хочешь сделать меня предателем, – резко оборвал он меня. – Дать клятву верности узурпатору, так ведь? Тогда как же быть с клятвой, которую я дал фараону Мамосу? Разве она ничего не значит для меня? Что я за человек такой, если могу давать клятвы верности каждому царю или отщепенцу, который попадается у меня на пути? Клятвами нельзя торговать или брать их назад, их дают на всю жизнь. Я дал клятву верности только настоящему фараону Мамосу. – Тому самому настоящему фараону, который хочет жениться на твоей любимой и прикажет удавить тебя веревкой, – угрюмо подсказал я ему, и это наконец его поколебало. – Ты прав, конечно, нам не следует оставаться в Карнаке. Но я не могу стать предателем и нарушить клятву верности, подняв меч против своего царя. – Твое чувство чести слишком сложно для меня. – Я не смог удержаться от издевки. – Насколько я понимаю, оно готово убить нас всех. Ты сказал мне, чего не хочешь делать. А теперь скажи мне, чего ты хочешь и как спасти госпожу Лостру от ее ужасной судьбы. – Да, старина, у тебя есть полное право сердиться на меня. Я просил тебя о помощи и совете, ты дал мне их, но я их презрел. Прошу тебя, побудь со мной еще немного. – Тан вскочил на ноги и начал ходить вокруг кучи камней, как леопард в зверинце фараона, и бормотать что-то себе под нос, качая головой и сжимая и разжимая кулаки, будто готовился напасть на врага. Наконец он остановился передо мной: – Я не готов к предательству, но с тяжелым сердцем я могу представить себя трусом. Если Лостра согласится бежать со мной, я повторяю, если только она согласится, я готов. Я увезу ее с этой земли, которую мы оба так любим.