Зуд не утихал, но сколько Милли ни ерзала на стуле, почесаться не получалось. Из «Интерробанга» Милли зашагала в восточном направлении. На тротуарах было столько народу, что незаметно следить за ней мог любой. Мимо проехало одно такси, второе. Третье Милли остановила и, невольно вспоминая Шерлока Холмса, сказала: – Национальная аллея, пожалуйста, со стороны Капитолия! Таксист высадил ее на углу Четвертой и Индепенденс-авеню, и Милли по траве прошла к Восточному корпусу Национальной галереи искусства. Она поднялась на второй этаж, где под крышей из фацетированного стекла парит огромный красно-черный мобиль Колдера. Едва она добралась до верхней ступеньки лестницы, дверцы лифта открылись и вышла женщина с капризным ребенком в коляске. Милли не слышала, чтобы кто-то поднимался за ней следом, однако шмыгнула в лифт. Дверцы закрылись, и она поехала вверх. Когда дверцы открылись, она не вышла, а нажала на кнопку нижнего этажа, спустилась в подземный вестибюль и по траволатору перебралась в старый Западный корпус. С траволатора Милли отправилась в сувенирную лавку и, встав за внутренней витриной, пригляделась к выходящим из Восточного корпуса. Напротив по стеклянной стене кафе «Каскад» лилась вода. Пролетело несколько минут, и Милли нахмурилась. Она увидела группу японских туристов, семью из пяти человек, трех старушек, которые едва ковыляли, одна на ходунках-опорах, мужчин с мольбертом и с деревянным ящиком с красками. Если АНБ так быстро собрали этот «карнавальный костюм», то она недооценила эту организацию. Милли почти успокоилась, когда из Западного корпуса вышел мужчина и зашагал вдоль витрины кафе, рассеянно поглядывая на посетителей. Половина мест в «Каскаде» пустовала, и мужчина периодически останавливался посмотреть то на одну группу столиков, то на другую. Он прошел мимо Милли и не заметил ее, потому что она пряталась за витриной. Вот она выбралась из-за витрины и встала так, чтобы глянуть в щель между двумя большими художественными альбомами. Мужчина был среднего роста с очень короткими светлыми волосами вокруг большой лысины – точь-в-точь как тонзура у монаха, – в синей ветровке и в слаксах. Он может искать жену. Или детей. Или бабушку. Милли присмотрелась к позе мужчины и почему-то усомнилась, что он здесь случайно. Она сняла синий плащ, вывернула белой подкладкой вверх и скатала в плотный рулон. Касса освободилась, и Милли быстро подошла туда с шарфом с узором в виде репродукции «Детей, играющих на пляже» Мэри Кассат. Расплатилась она наличными и попросила пакет больше того, что продавщица хотела дать ей под шарф. – Для плаща нужно, – пояснила Милли с улыбкой. Продавщица пожала плечами и вручила ей бумажный пакет. – Спасибо огромное! «Монах» стоял у кафе, к которому вели все переходы, и смотрел на восточное крыло. Милли шмыгнула в уборную справа от сувенирной лавки и торопливо повязала шарф вокруг головы. Получился аксессуар в цыганском стиле. Перекрученные и завязанные, «Дети на пляже» превратились в бежево-синюю абстракцию, а розовые щеки девочки стали ярким пятном чуть выше узла. Милли неспешно вышла из уборной и направилась в сторону кафе-мороженого. Монах так и стоял в конце перехода, но теперь разговаривал по телефону. Так он из АНБ? Обещали ведь не дышать ей в спину! Милли задрожала и, как сама почувствовала, испугалась, но сбежать ей не хотелось. Хотелось бить и крушить. Она внимательно посмотрела на тонзуру. «Человеческие головы вполне подойдут», – подумала Милли. Борьба или бегство? Она и сама удивилась своему типу реакции на стресс. Вот бы услышать, что он говорит! Милли бездумно подалась вперед, хотя Монах стоял футах в шестидесяти у другого угла кафе. Она вся обратилась в слух. – …сквозь землю провалилась, – говорил Монах. – Мы ведем ее от отеля. Она завезла негритянку на Коламбия-роуд, а сама приехала в Национальную галерею. Выговор у него британский? Нет, скорее, австралийский. – Гиацинта прошла за ней в Восточный корпус. Ее группа сторожит выходы первого этажа, а я – подземный переход в другой корпус. Милли чуть не закричала, но с огромным трудом сдержалась. Колени подогнулись, она тяжело повалилась направо и вцепилась в парапет, отделяющий кафе «Каскад» от перехода. Милли стояла у Монаха за спиной. Она отвернулась от него, тяжело дыша. Я прыгнула? Я прыгнула. Я прыгнула! Девушка по другую сторону парапета собралась поднять ко рту стакан, но увидела Милли и замерла. Ее спутник, сидевший к Милли спиной, спросил: – Паола, в чем дело? Ты словно призрака увидела. Милли попыталась подбодрить девушку улыбкой, но сама еще не оправилась от шока и почувствовала, что улыбка вышла странной. Видимо, так оно и было – девушка вздрогнула и уронила стакан на пол. Среди шума кафе громким звук не показался, но Монах повернулся к Милли в тот самый момент, когда Милли оглянулась на него. В глазах у Монаха отразилось изумление, но он отвернулся от Милли и как ни в чем не бывало сказал: – Привет Поршии и ребятам, ладно? Еще передай, что я жду не дождусь встречи. – Он послушал ответ. – Ну конечно. Не прекращая разговора, Монах зашагал прочь через вестибюль к сувенирной лавке. Милли поборола желание дать ему коленом под зад, развернулась и быстро-быстро пошла к Западному корпусу. Насколько она поняла Монаха, тот конец перехода никто не сторожил. То есть пока не сторожил. Вдруг этажом выше кто-то уже мчится в ту сторону? На углу за лавкой Милли повернула на лестницу. Монах поспешил за ней. Он был еще у кафе, но быстро приближался и снова разговаривал по телефону. Милли побежала вверх по лестнице, но отпрянула от двери в конце пролета. За вестибюлем просматривался Восточный корпус, и Милли увидела, что в ее сторону кто-то несется. Этот кто-то был еще далеко. Милли шмыгнула в зал на верху лестницы и, не в силах сдвинуться с места, замерла перед «Белой девушкой» Джеймса Уистлера. – Господи! – выпалила Милли. Девушка в длинном белом платье, стоявшая на волчьей шкуре, была изображена в полный рост. Длина холста немного не дотягивала до семи футов. За спиной у девушки белые шторы, пронизанные светом, под волчьей шкурой восточный ковер. Глаза девушки, темные брови, каштановые волосы, алые губы выделялись среди оттенков белого, поразительно богатых на нюансы. Но остановила бегущую Милли и полностью завладела ее вниманием умиротворенность девушки. Не наигранная умиротворенность, а спокойная поза. Невозмутимость. Эта девушка невозмутима. Она не убегает неизвестно от кого. Она держится с достоинством. У нее все получится. Из выреза блузки Милли вытащила жучок-трекер. После разговора с Соджи она отключила микрофон, но сейчас подняла панель и перевела устройство в полнофункциональный режим. У входа в следующий зал стояла смотрительница, но она наблюдала не за Милли, а за группой детей. Милли отвернулась и непринужденно проговорила: – Ребята, за мной хвост. Если это не вы, то давайте тащите сюда свои задницы. Я буду в Западном корпусе Национальной галереи, на первом этаже, но собираюсь ходить из зала в зал. Милли засунула жучок обратно в бюстгальтер, сняла шарф с головы и повязала на шею наподобие галстука. Еще раз взглянула на «Белую девушку», набираясь смелости. «Поделись со мной невозмутимостью, прошу тебя!» Из восточного фойе за верхней площадкой лестницы послышались шаги, и Милли поспешила в следующий зал, где висело пять картин Уинслоу Хомера[19]. Перед каждой Милли резко оборачивалась. «Успокойся, – велела она себе, – эта просто зал такой». И пошла дальше, стараясь не смотреть по сторонам. Во многих залах было по несколько дверей, отчего этаж напоминал лабиринт. Милли двигалась к центру корпуса и задержалась в зале номер пятьдесят шесть перед шестифутовым портретом Наполеона в кабинете. В этом зале было четыре двери и двое смотрителей. Милли подумала, что пора остановиться, мол, пусть преследователи ее найдут, но Наполеон смотрел чересчур пристально. Милли обогнула скамью в центре зала и принялась разглядывать «Портрет дамы» кисти Виже-Лебрён – портрет женщины, написанный женщиной. В отличие от «Белой девушки» эта дама не дышала спокойствием, видимо понимая, что ее ждет. На Милли она смотрела как на подругу по несчастью. Милли казалось, что Наполеон критически огладывает и оценивает ее, а эта дама – нет. Сыграла роль и высота «Портрета дамы», лишь три с половиной фута, – он не возвышался над Милли, как портрет императора. Милли подошла ближе и прочла надпись на карточке: «…после революции едва не попала на гильотину. В 1789 году была вынуждена тайком бежать из Парижа». «Вот что у нас общего! Тебя тоже преследовали! – Милли облизала губы. – И ты выжила!» Рядом с «Портретом дамы» висела картина той же художницы – две женщины сидели рядом, к одной льнули мальчики. Милли прочла надпись на карточке: «Маркиза де Пезе и маркиза де Руже с сыновьями». Все четверо смотрели на Милли с симпатией, даже малыш, положивший голову на колени матери. «Сообщники у меня всюду, – подумала Милли и тихонько засмеялась. Смотрительница зыркнула на нее, а Милли ответила улыбкой и посмотрела вверх на камеру слежения. – И не только на картинах». Вспомнился прыжок в подземном вестибюле. Тогда ее снимала камера? Если да, то записи просматриваются? Милли покачала головой. Сейчас важнее было другое – разыскивая ее, преследователи прошли мимо множества камер. Милли очень удивится, если АНБ не получит доступ к материалам с них. Милли кивнула дамам и вышла из зала через западную дверь пообщаться еще с парой соратников – с портретами Гойи, особенно с «Сеньорой Сабасой Гарсией». Здесь преследователи наконец обнаружили Милли. Монах, не задержавшись, прошагал мимо двери в Восточный зал скульптуры, но вскоре вошла брюнетка в пиджаке, джинсах и ботфортах, с волосами, убранными в тугой пучок, с обильным макияжем. Встав у Милли за спиной, она принялась разглядывать «Натюрморт с инжиром и хлебом»[20]. Милли улыбнулась «Сеньоре Гарсии», вышла через северную дверь и направилась на запад – через главный зал в ротонду, в центре которой стоял бронзовый Меркурий. Она поглядывала на южный выход из галереи, но хотела оставаться под надзором камер слежения и смотрителей – на виду. Милли вошла в Западный зал скульптуры, свернула во второй левый ряд, потому что там никого не оказалось, за исключением вездесущего смотрителя. Застыв, Милли удивленно моргала. Почему здесь никого нет? Везде наплыв посетителей, а здесь, в зале Рембрандта, непонятный отлив. В центре зала Милли медленно развернулась и замерла возле портрета очередной союзницы, «Саскии фон Уленбург, первой жены художника». Снова духовное родство, снова те же проблемы, та же внутренняя сила. В восточную дверь вошла пара и начала осмотр зала с красочного портрета турка в тюрбане и в халате. Милли глянула на них. Выглядели они не слишком естественно. Женщина держала мужчину за руку, но поза их казалась слишком напряженной. Окажись такая пара у Милли в кабинете, она решила бы: «Развод неизбежен, семейный психолог им так, для галочки». Сейчас заключение получилось иным. «Их текущие отношения не подразумевают телесный контакт. Этот спектакль для меня». Милли вышла через западную дверь и тут же свернула за угол, чтобы скрыться от этой пары. Она досчитала до трех и снова глянула за дверь. Мужчина и женщина шли за ней, но порознь, не держась за руки. Заметив Милли, они снова потянулись друг к другу, потом застыли у очередного Рембрандта. Попались! Милли отвернулась и пошла дальше. Напуганная, она тем не менее улыбалась. Ну, АНБ, давайте! Пора бы вам показаться! Милли перебралась в зал, посвященный творчеству голландских живописцев, за исключением Рембрандта, затем в зал, посвященный фламандцам, главным образом Рубенсу. Она замерла у гигантского полотна – более десяти футов шириной и семи футов высотой. Ой, вот это слишком болезненно! Милли стояла у «Даниила во рву со львами». Даниил возвел глаза к небу, а львы, изображенные в натуральную величину, смотрели на Милли с пугающим вниманием. Помимо двери, через которую вошла Милли, в зале имелась еще только одна. Она привела в зал поменьше, тоже посвященный Рубенсу. За ним был большой зал, а в нем снова Рубенс, «Успение Пресвятой Девы Марии». Милли остановилась. «Вот то, что нужно!» – пробормотал она. Ангелы и херувимы несли Марию к небесам, а свидетели взирали с благоговением либо касались упавшей плащаницы. Где же вы, ангелы? Стараясь глубоко дышать, Милли повернулась к «Маркизе Бригитте Спиноле Дориа», второй из двух картин Рубенса в этом зале. Дама в огромном елизаветинском воротнике смотрела на Милли лукаво, чуть ли не проказливо. «Ясно, очередная союзница! Раз она способна веселиться в таком воротнике, может, и я сумею расслабиться в этой ситуации». Милли решила здесь задержаться. Пусть преследователи снова появятся, и ей будет кого показать агентам АНБ, когда они наконец подоспеют. Пятнадцать минут Милли переглядывалась с маркизой, но за это время к ним пришла только женщина с семью девочками лет десяти. Зазвонил телефон, и Милли чуть не подпрыгнула. Смотрительница воззрилась на нее, и Милли судорожно отключила звонок. – Алло! На сотовый звонили впервые, и Милли искренне надеялась, что это по объявлению. – Милли, вы узнаете мой голос?