– Ха! Можно подумать, у обычных мужчин и женщин таких проблем не бывает. Вот мои родители мало того, что все помнили, так они еще в прошлой жизни были семейной парой. Только отец – женщиной, а мать – мужчиной. Казалось бы, у них должен получиться идеальный брак! Ага. Разошлись. А ребенка воспитывать я бы вообще им запретил. Впрочем, суд и запретил… – Ребенка? Это в смысле тебя? Данзар кивнул и замолчал. Костя его не торопил, понимал, что будет продолжение. – Я расскажу мою историю, чтобы ты перестал загоняться прошлой жизнью. Выкинул бы из головы, что раз беспамятный, то к людям тебе нельзя, мол, будешь косячить, вести себя по-идиотски и все испортишь. У тебя хотя бы оправдание есть – ты новичок в этом мире, а вот у них… Нет никакого. В детстве я был тонким и звонким. Родители, убежденные веганы и буддисты, кормили меня пророщенной пшеницей, и мне было нормально. Правда нормально. Меня вместо театра, цирка и куда еще принято с детьми ходить водили в дацаны и монастыри, читали мне на ночь сутры вместо сказок, пели мантры вместо колыбельных, и мне было нормально. Я хорошо учился в обычной школе, у меня были приятели, футбол во дворе по воскресеньям и счастливое детство. Единственное, чего у меня не было, – памяти. Родителей это напрягало, но они надеялись, что я просто еще маленький и все вспомню позже. Увы, в четырнадцать лет я почуял смерть, о чем беспечно и разболтал матери. Это стало фатальной ошибкой. Я не знал, как они относились к беспамятным, мы это никогда не обсуждали. В общем, с того дня меня заперли в квартире, почти не давали даже ростков пшеницы и заставляли делать простирания. Вначале тысячу в день, потом – две тысячи, потом, когда не помогло, три. Костя вздрогнул. Он видел простирания верующих в храмах. Считается, что это лучший способ очистки неблагой кармы, и фанатики делают их тысячами, помня о трех с половиной миллионах простираний великого буддистского учителя ламы Цонкапы. Он сделал их, раздирая в кровь колени, локти и ладони, так что на полу храма остался отпечаток его тела. Вообще, это больше похоже на физическое упражнение. Вначале сложенные ладони поднимают к макушке, потом прикладывают ко лбу, горлу и к грудной клетке. Потом встают на колени, опираются руками о пол и вытягиваются полностью, скользя ладонями вперед. Поднимаются на ноги в обратной последовательности. Это одно простирание. При этом верующий читает специальные мантры. Для четырнадцатилетнего мальчика тысяча простираний в день – довольно большая нагрузка, а чтобы сделать три тысячи – нужно только этим и заниматься. – Мать мне объяснила, что беспамятство и способность чуять смерть – это признаки очень плохой кармы, поэтому если я буду усердно молиться и каяться, если очищу карму, то смогу вспомнить прошлую жизнь и стану нормальным. Я ей верил. – Погоди, ты сказал, они у тебя буддисты. Откуда такая ересь в головах? – Ты что, не знаешь, как сангха относится к чующим смерть? Костя пожал плечами: – Ну знаю, что религиозные деятели не любят Орден и не особо жалуют Скорую реинкарнаторскую, но всегда считал, что виной тому споры о собственности и борьба за сферы влияния. – Это уже следствие. Изначально в монастырях и дацанах пугали беспамятными: мол, они асуры в человеческом обличье. А религиозная среда весьма консервативна и очень неохотно меняет свое мнение. Костя кивнул, и Данзар продолжил: – Так прошло почти два года. Два адских года. Несмотря на разные приспособления для простираний, колени и ладони у меня постоянно кровили, я постоянно хотел есть и выглядел как скелет, уже ничего не соображал, лишь одно понимал: все это меня убивает. Тогда я попробовал сбежать. Отец меня нашел, вернул и посадил на цепь. На длинную цепь. Чтобы не мешала простираниям. А мать решила, что стоит испробовать последнее средство: сорокадневную голодовку. Ну ты помнишь, что просветления Сиддхартха Гаутама достиг под деревом Бодхи после сорокадевятидневной медитации? – А ничего, что чуть ранее он пришел к выводу, что жесткая аскеза не способствует духовному развитию? – поразился Костя. – Ничего, – хмыкнул Данзар. – Такие мелочи не отбили моим родителям желание причинить мне добро. В общем, сознание я потерял где-то на двадцатый день. Мать перепугалась и все-таки вызвала «скорую» помощь. В больнице медсестра догадалась спросить, что со мной произошло, и я как честный мальчик все ей рассказал. В общем, дальше уже другая история. Мать с отцом лишили родительских прав, меня отправили в детский дом для беспамятных. Через полгода родители развелись и, насколько мне известно, больше практически не общались. – Детский дом для беспамятных? Есть и такие?! Чай в сливнике остыл, но ни Костя, ни Данзар о нем так и не вспомнили. – Лучше тебе о нем не знать. Это оказалось еще более кошмарным местом. Так что, когда мать через год добилась восстановления своих прав и предложила вернуться, я согласился не раздумывая. Благо до совершеннолетия мне оставался всего год. – Ёккарганай, что же там творилось, в этом детском доме?.. – Эксперименты. Там опытным путем изучали, как работает наш мозг. Например, каждый день нас водили в хосписы, а по возвращении все воспитанники заполняли анкеты: за сколько времени почуяли смерть, на каком расстоянии, личные ощущения и тому подобное. Сравнивали, кто раньше, кто больше, «передовиков» хвалили и кормили дополнительным ужином. Умирающих через нас проходило не один-два человека, а десятки в день. У Кости слова застряли в горле. Он, взрослый мужик, с трудом переносит десять смертей в сутки, и это одна смена, после которой один-два дня перерыв, когда накрывает отходняк и хочется удавиться. О том, какая это нагрузка на детскую психику, он даже не мог себе представить. – Я сейчас через Орден пытаюсь потихоньку поднимать эту тему, вывожу ее на широкое обсуждение, ведь мало кто знает, что в этих детдомах происходит, но все очень сложно. Полностью закрытые учреждения, даже в тюрьму проще пробиться. Впрочем, мы уже ушли в сторону. Я все это тебе рассказал не для того, чтобы поплакаться, какая тяжелая у меня была юность, а чтобы ты понял, как косячат нормальные люди, те, кто помнит. – Ты так и остался жить с матерью? – Нет, в день, когда исполнилось восемнадцать, сбежал. Без вещей и почти без денег. Колесил по стране, подрабатывал где мог – на нормальную работу меня никто не брал, я ведь даже девять классов не окончил. В знак протеста начал есть мясо, рыбу, всякую ерунду типа шоколадок, печенек и прочего – в общем, перешел с саттвической пищи на самую грубую и примитивную. Начал пить алкоголь, курить, но сигареты быстро бросил, а вот мясо полюбил и до сих пор огребаю за это презрительные взгляды и насмешки. Ну ты знаешь, сам не веган. – Данзар хлебнул чаю, но тот, остывший, потерял почти весь свой вкус. Костя кивнул. О, эти взгляды на тебя как на убийцу за то, что на твоей тарелке лежит свиная отбивная! Было дело, из-за мяса у него сорвалось свидание. Как звали ту рыженькую? Настя? Надя? Он пригласил ее в кафе, но сдуру попросил официанта принести стейк. Настино выражение лица он еще долго помнил: смесь ужаса и презрения. Рыженькая, надув губы и хлопая ресницами, молча поднялась и ушла. Впрочем, на фоне дальнейшего отношения к реинкарнаторам насмешки по поводу мяса стали казаться Косте полной чепухой и уже давно не трогали. – М-да. А я считал, что это у меня сложные отношения с родителями! – Колесов грустно улыбнулся и осушил чашку, даже не заметив, что в ней. – Вот и не придумывай проблем там, где их нет. Если, конечно, не стремишься следовать завету Будды Шакьямуни и исследовать истину страдания до конца. Ладно, тебе завтра вставать ни свет ни заря, так что я удаляюсь. Спасибо за чай, я оценил. И удачной поездки, инспектор. Косте казалось, что после всех событий сегодняшнего вечера заснуть он не сможет, но отключился, стоило только забраться под одеяло. Через пять часов по звонку будильника он в полусне оделся и побрел на улицу. Холодный воздух взбодрил, но ненадолго: в духоте московского метро опять сморило. Зато при виде смешной шапки с ушками и ярко-зеленой куртки, выделявшейся на фоне черных и коричневых пальто, Костя моментально проснулся. – Не выспался? – посочувствовала Аня. – Ничего, я привык. – Он вновь ощутил себя подростком. Топтался и не знал, что сказать. Наконец вспомнил, что Аня еще не в курсе их окончательного плана и не знает, что с ними едет третий. И лучше бы его как-то представить. – С нами будет еще мой коллега, специалист по средствам слежения. Я, правда, не знаю, как он выглядит, – мы не встречались. Знаю лишь, что зовут его Владек Витович Мазур. Похоже, поляк. «И как его опознать?» – задумался Костя, поняв, что не спросил даже возраста безопасника. Колесов закрутил головой в его поисках. Может, это вон тот парень в спортивных штанах, жующий хотток? Или сосредоточенный старик в длинном пальто и старомодном цилиндре? Или коренастый мужчина, похожий на работягу с вахты, что неуклюже тыкал большими пальцами в маленький телефон? – Константин Юрьевич? – Безопаснику оказалось около сорока пяти; черное пальто, выправка, будто у военного, стриженные под машинку волосы, широкая шея, пухлые губы и высокомерный взгляд опытного сотрудника на новичка. – Владек Витович? Они пожали друг другу руки, и Костя представил ему Аню. Мазур дернулся, словно перед его носом помахали мышью на веревочке. Несколько секунд молчал, а затем выплюнул: – Меня не предупредили, что ты будешь со своей бабой. Костя почувствовал, как покрывается железной непробиваемой коркой, слова зазвенели металлом: – Анна – мой помощник. – У нас не принято брать на расследование своих личных помощниц. – Она не личный помощник, а помощник в расследовании. Костя представил, как бьет по этим пухлым губам, и безопасник вместо оскорблений выплевывает кровь и зубы. Но он понимал, что не ударит. Не сейчас. Это могло повредить делу. Лишь холодно отрезал: – С командором согласовано. – Ой ли? – хмыкнул Мазур. – Монах бабу согласовал? – А ты позвони и спроси. – Костя резко протянул свой телефон. Безопасник глянул ему в глаза, будто залез через них в душу и там все узнал, затем дернул губой, хмыкая. Демонстративно отошел в сторону и крутанул колесико зажигалки, прикуривая. Больше он не обращал внимания на обоих до самого Касимова. Костя лишь после всей перепалки глянул на Аню. Та, кажется, даже не поняла, что произошло: стояла совершенно спокойно, не утратив хорошего расположения духа и легкой улыбки на лице. Конечно, она все слышала. Надеялась, что Костя разберется? Или же ее просто такие слова не цепляют? Он выяснять не стал: не сейчас и не тут. Но ситуация с безопасником напрягла. Взрывной характер – это не то слово! Мазур просто хам! А ведь им вместе работать несколько дней… и оба уже совсем не в восторге от этого. Кажется, Амгалан Тумэнович и Данзар не зря предупреждали. Да, может, этот хам и командор, но сейчас имеет значение только его опыт работы с «жучками». Им нужно найти Кучика, а уж проверяют при этом Костю или нет – дело десятое. Хотя и неприятное. Костя мысленно вздохнул. Поездка с этим типом обещала стать испытанием его терпимости. Ему и так-то тяжело выдерживать людей, а уж хамов… Места в автобусе у Кости и Ани оказались рядом, у Мазура – за два ряда от них, и Костя порадовался этой мелочи. – Ну и мерзкий же тип! Извини, что тебе пришлось выслушивать эти гадости, – повернулся он к Ане, когда автобус поехал. Та пожала плечами. – Ерунда. Пусть. – Но он оскорблял тебя! – Он оскорблял, а я не оскорблялась. Костя завистливо вздохнул. – Стальное у тебя спокойствие. Буддистское прямо! Я так не умею. – Ты просто забываешь, что только сам можешь навредить себе, никто другой этого не может. – Как же, не может! А если этот Мазур – командор… – тут Костя понял, что чуть не проговорился и сразу перевел тему. – Если Мазур наябедничает моему руководству, то меня и уволить могут. Это не вред? В синих глазах блеснули искорки, и Аня вспомнила слова индийского мыслителя, буддистского монаха: – Шантидева говорил: «Когда человек заболевает, у него нет выбора – он заболел, и у него появляются симптомы болезни: кашель и прочее. Было бы глупо испытывать гнев на то, что человек кашляет, – у него нет выбора. Наоборот, надо испытывать сострадание в этот момент. И точно так же никто не хочет злиться, гнев сам по себе возникает, как болезнь ума, и затем появляется и „кашель“ в виде грубых слов, ругательств». В общем, не надо реагировать на гнев, на неприятные слова – тот, кто их говорит, в этот момент болен. Не стоит заражаться его болезнью. Наоборот, надо стать врачом, сделать что-то, чтобы гнев этого человека успокоился. – Легко говорить… – Нелегко, но это единственный путь, чтобы стать счастливым и не испортить себе и ему карму. – Это что, если я осажу хама, то испорчу себе карму? Мне надо молча обтекать? – Один раз обозвал человека собакой – создал себе причину для того, чтобы пятьсот раз получить рождение в виде собаки. Оно того стоит? – Действительно, – хохотнул Костя, – пусть лучше Мазур пятьсот раз собакой родится. Аня вздохнула и поправила волосы. Костя засмотрелся и не сразу услышал ее слова: – Вот поэтому ты и несчастлив, поэтому постоянно страдаешь.