В этот сентябрьский день ему удалось раздробить ломом несколько кирпичей в стене и протиснуться в коридор подвала на улице Кислой. Он шел медленно, держа перед собой зажженный факел. Из-под ног убегали у него крысы со слабым визгом. Вдруг он услышал писк человеческий. Кто-то тихо рыдал. Майгр поклялся бы, что это голос женщины или ребенка. Влез обратно на свою территорию, стоял у пограничной стены, кирпичами застраховал горящую головню от падения, после чего вернулся на terra incognita. Прислушался. Тихое рыдание послышалось гораздо ближе, чем он предполагал. Пошел в полной темноте. Продвигался очень медленно, исследуя стопами грунт и раздвигая ими тряпки, бутылки и другие отбросы, лежащие на полу. Через четверть часа подкрадывания он увидел луч, падающий из какого-то отверстия под потолком. Майгр подошел к источнику света, бесшумно взобрался по торчащим кирпичам и подтянулся высоко, пока его борода оказалась над краем небольшого окошка, защищенного от крыса прочной сеткой. — Лучше, чем у меня, — прошептал он себе, глядя на устройство покоя, которое своим стандартом сравнивалось с жильем на поверхности. В комнате стоял приличный круглый стол, небольшой комод, служащий как буфет и кушетка, прикрытая чистой постелью. Оформление интерьера и запасы буфета не показались Майгру особенно интересными, — в отличие от владельцев этой квартиры. Создавали они странную пару, а вели себя еще более странно. Высокий лысый мужчина снял с носа девочки, лежащей на кушетке, белую ткань. До ноздрей Майгра донесся хорошо ему знакомый запах хлороформа, которым одурманивало в каналах над Пелтвой. Веки ребенка опустились. Лысый сел рядом с девочкой и коснулся ее платья. Медленно поднял его высоко, обнажая гольфы и нижнее белье. Расстегнул пуговицы воинского плаща и брюк. Потом раскинул широко ноги и, втягивая живот, засунул пальцы в свои трусы. На его лбу появились капли пота. Вдруг он встал с кровати, подскочил к комоду и налил себе стакан водки. Выпил ее почти одним глотком. Застегнул ширинку и одернул платье девочки. Майгр почувствовал отвращение, а потом облегчение. Опустился опять на пол подвального коридора. Он ушел быстрым шагом, не обращая внимания на хруст стекла под подошвами. Он не собирался вмешиваться. Что его волнует, что какой-то ублюдок хочет себе подрочить? Не вмешивался не в свои дела. Подльвовские каналы научили его кое-чему еще — хорошим манерам. 6 Вроцлавский рынок — это прямоугольник, обозначенный четырьмя сторонами, рядами домов, которые относительно мало пострадали во время боев за вроцлавскую крепость. В этом большом прямоугольнике содержится меньший четырехугольник со своими сторонами. Для почтового разграничения домов большого и малого четырехугольника первые по немецкому образцу получили адрес Рынок, вторые — Рынок Ратуша. Вы могли бы также назвать эти четырехугольники внутренним и внешним рынком или маленьким и большим. На краю северной стороны маленького рынка был торговое заведение с вывеской «Предметы культа». Этим теплым субботним утром 1946 году звонок в дверь магазина зазвонил во второй раз. Владелец заведения пан Эдвард Коск поклонился вежливо входящему — своему постоянному клиенту ксендзу Франциску Лысяку — и приветствовал его торжественным «Laudetur Iesus Christus». Услышав «In saecula saecul», все свое внимание вновь посвятил двум пожилым дамам и маленькому мальчику, который был переодет как раз в новую одежку служки. Обе пани, называемые ребенком тетками, переставляли мальца по всем углам магазина, чтобы переодетому в литургический наряд лучше было рассмотреть. Они крутили его вокруг, натягивали на голову очередную одежку, но все никак не могли решиться ни на одну из них. Лавочник к их растерянности проявлял большое снисхождение. При этом он не испытывал никакого дискомфорта из-за того, что предоставил ксендза самому себе. Ибо он знал, что этот библиотекарь и полномочный администратор апостольского архиепископа вроцлавского ксендза инфулата[3] Карла Милика неохотно смотрит на преувеличенную заботу продавца и предпочитает сам просматривать альбы, стулы и цингула. Поэтому нежелание ксендзом поклонения прекрасно соответствовало потребностям настоящего момента. Ибо пан Коск ни за что не хотел ни на минуту оставить без своей опеки требовательных клиенток, которые служке in spe хотели купить не только одежку, но и злотый крестик, а может, еще и медальон… Занимался поэтому дамами и немного ошеломленным мальчиком, а ксендз Лысяк, пользуясь доверием владельца, вошел за прилавок и спокойно осматривал гобелены с латинскими цитатами из Священного Писания. Затем звонок в дверь зазвонил уже в третий раз в этот день. В магазин вошел красавец-мужчина под сорок, одетый в офицерские сапоги и в желанную для молодых людей кожаную куртку английских летчиков. Он подошел к витрине с крестиками и присматривался к ним внимательно, по-видимому, не ожидая — как ксендз Лысяк — никаких указаний от лавочника. — Простите, — обратился мужчина к стоящему за прилавком ксендза. — На том крестике есть латинская надпись. Может ли ксендз мне любезно объяснить, что это значит? Лавочник и женщины умолкли и уставились с любопытством на говорящих мужчин. — In hac spe vivo, — ответил спрашиваемый, — что означает «в этой надежде я живу». — Благодарю. — Спрашивающий улыбнулся. Обе пани и лавочник вернулись к своей дискуссии о правильной длины одежки и потеряли всякий интерес к разговору двух мужчин. — Ну что, Стефцю? — тихо сказал Эдвард Попельский с легкой улыбкой. — Это скандал, если бы ты не мог перевести такую простую сентенцию! — Несколько дней назад у Бржозовского похитили дочь, — так же тихо отозвался Стефан Цыган, бывший аспирант следственного управления львовской воеводской комендатуры. — Я читал об этом объявление в «Пионере». — Мотив разврат или выкуп. Отец объявил против похитителя настоящий крестовый поход. Подземный Вроцлав весь кипит. Убек предложил две тысячи зеленых за голову похитителя. — Что известно? — Попельский с интересом рассматривал фиолетовую столу. — Я знаю столько, сколько говорят в кабаках. — Цыган чмокал с восторгом над крестиком с ониксом. — То есть все, потому что по кабакам и по притонам ходили убеки и объявили приказ начальника. Ее похитили в Щитинском парке. Ублюдок действовал в одиночку. Видели его двое дровосеков, которые отправились в парк срубить какое-то дерево на дрова. Эти дровосеки сами взялись в разведку. Похититель дал собаке ребенка отравленную колбасу, схватил малышку на плечо и убежал. Видела все это подруга ребенка. Он уехал на машине, возможно, «шкоде». Он был высокий и лысый, — Цыган посмотрел с легкой улыбкой на Попельского, — как ты, примерно, только вместо того сутаны имел воинский плащ. — Это все? — Нет. Когда он бежал с ребенком, из карманов этого плаща высыпались у него какие-то белые цветы. Много белых цветов… Пан Коск низкими поклонами попрощался со своими клиентками, которые купили и одежку, и крестик, и медальон, после чего потер руки и улыбнулся Цыгану и Попельскому. Он не занимал их своей персоной. — Цветы… — повторил задумчиво Попельский. — Интересная информация, Стефек… Если будешь еще что-то знать о убеке и его дочери, то приди сюда сразу после открытия, так как сегодня, и оставь для меня сообщение у шефа. Это наш новый контактный пункт в этом городе… Находясь тут, я не вызываю подозрений… В отличие от тебя! — Он посмотрел критически на своего давнего подчиненного. — В этой английской куртке издалека от тебя пахнет контрреволюцией и ненавистью к величайшему на земле строю… Правда, Эдзю? — Да, пан комиссар, — улыбнулся Коск. — Пан аспирант в этих офицерских сапогах выглядит так, как будто из леса выкатил. А тут это небезопасно. Шпики всюду. У нас во Львове это только было спокойно. Человек накиряный так самое большее в мазак получил на Клепарове, а тут за лишние слова можно на убека нарваться… 7 Ранним субботним вечером Зигмунт Рамьян, сварщик Pafawagu[4], решил хорошо отметить окончание рабочей недели, в течение которой были выполнены новые и довольно сложные соединения на платформах полувагонов. Вместе с двумя коллегами отправился в заводской ларек, в котором — к праведному негодованию газет, клеймящих пьянство на рабочих местах, — можно было в любое время дня купить водку, а на закуску заказать сельди или даже, раз в неделю, кусок вареного бекона на специальный отпускной талон. Это было привилегией только работников завода и встречалось, напротив, с негодованием и завистью людей со стороны, которые бекон видели на своем столе, как правило, два раза в год — в обоих праздничных случаях. Как раз у этот прекрасный солнечный день подавали бекон в заводских ларьках Pafawagu, и Зигмунт Рамьян нескольких часов постоянно о нем думал. Когда колокол возвестил перекур, сварщик стоял вместе с коллегами в длинной очереди и заглушал голод никотином, сжимая в руке судок и с некоторым опасением поглядывая на котел, из которого выделяли на талоны восхитительно пахнущий деликатес. В конце концов, получил четвертинку чистой водки, булку и бекон. С диким аппетитом принялся за еду. Проглотив несколько кусков, увидел двух мужчин в плащах и в шляпах, которые, предваряемые заводским охранником, направлялись, по-видимому, в его сторону. Это за мной убовцы, — подумал он, — это из-за левой толи, которую я купил на крышу дома. Глядя на них, напихал себе беконом рот и желудок. На запас. Рамьян был прав и одновременно не прав. Да, убовцы пришли его арестовать. Но вовсе не из-за толи. * * * В ресторане «Под единицей» подавали лучшие во Вроцлаве фляки. Чеслав Муха как раз это блюдо особенно понравится. Этот высокий и крепко сложенный пожарный из ближайшей пожарной комендатуры на Олбинской закончил двадцатичетырехчасовое дежурство, во время которого несколько раз выезжал на пожары. Больше всего раздражали его пожары подвальные, начинаемые пьяницами и мародерами. Эти люди, опьяневшие от самогона, бросали непотушенные окурки где попало с проклятием на устах: «А черт подери эту швабскую заразу!» Называли так все имущество посленемецкое, в том числе дома и особняки, хоть и не жил там уже ни один немец. Эти люди были проклятием пожарных, как и крысы, которые, спасаясь ордами от дыма, бросались на сотрудников в панике и многих из них болезненно покусали. Чеслав Муха такие эмоциональные моменты переживал у тарелки львовских фляков или у котлетного фарша со свеклой для тепла. В таких вкусных блюдах никогда тет не было недостатка, потому что — как утверждали некоторые — шеф ресторана имел хорошие товарищеские контакты с руководителями закупа живой свинины или — как хотели сплетники — имел очень высокие связи, а к его хорошим знакомым принадлежал сам Йозеф Цыранкевич. Пана Чеслава Муху, которая вступал «Под Единицу», как в огонь, и никогда тут слишком не засиживался, не интересовали ни происхождение еды, ни общество, заполняющее ресторан. Если бы этим злосчастным днем больше заинтересовался завсегдатаями заведения, быть может избежал бы их твердых кулаков; если бы обратил пристальное внимание на кельнера, быть может, заметил бы, как обменивается он многозначительными взглядами с хмурыми типами с внешностью головорезов; если бы не съел сегодня двойной порции фляков, быть может, был бы менее тяжелым и защитил бы себя от нападавших, которые атаковали его после выхода из ресторана и засунули на двухколесную тележку. К сожалению, пожарный капрал Чеслав Муха не заметил всего этого, потому что фляки по-львовски с панировочными сухарями были настолько вкусными, что ничего другого не осталось и весь мир вокруг него не существовал. * * * Збигнев Таргонский каждую пятницу покупал брикеты из трески и из голубики в рыбном магазине на «Гдыня» на улице Сталина, 105. Этот бухгалтер из строительного предприятия «Реконструкция» посещал тот магазин не из-за страсти к рыбным блюдам, которые хотела вроцлавянам привить настойчивая пропаганда, напрасно пытаясь таким способом скрыть болезненный дефицит мяса на рынке. Магистр Таргонский был нечувствителен на рекламу — ибо в «Гдыне» покупал с прилавка замороженную рыбу, из-за которой не сходил с ума, а из-под прилавка — венгерское вино, которое любил. В пятницу вечером он сидел с бокалом вина в своей однокомнатной холостяцкой квартире на Счастливой и читал в который раз те самые французские романы, которые ему удалось спасти из семейной усадьбы, сожженной на Подолье Советами. В эту пятницу ему не удалось ни выпить вина, ни следить за дальнейшей судьбе красивой Козетты из «Les Miserables» Виктора Гюго. Когда он выходил из «Гдыни», окружила его трое подростков. Один из них вырвал у него сумку с продуктами, второй толкнул его на оштукатуренную стену здания, а третий сбросил у него с головы шляпу и кастетом лишил его сознания. Все трое мужчины, и сварщик, и пожарный, и бухгалтер, имели две сходные черты — были высокие и полностью лысые. Как таковые, стали жертвами похода, развязанного полковником Пляцыдом Бржозовским. Ибо он поручил — и безопасности, и вроцлавским бандитам — доставить ему домой на Залесье высоких лысых мужчин среднего возраста. С этого момента ни один вроцлавский лысый не мог чувствовать себя в безопасности. К счастью, после возвращения Люси домой, через три дня после ее похищения, описание похитителя стало гораздо более определенным. Потому что девочка описала своего угнетателя как человека со сросшимися на переносице бровями. И таким образом, Зигмунт Рамьян, Чеслав Муха и Збигнев Таргонский стали объектами интереса для охотников за наградой. Все они имели несчастье иметь густые брови, сросшиеся на переносице. 8 — Он имеет сросшиеся брови. Так же, как ты, — сказал Попельскому ксендз Йозеф Блихарский. Оба — и настоящий священник, и ряженый — стояли на берегу Одры на задворках архиепископского дворца и смотрели в темное течение реки, по которой плыли баржи, лодки и разного рода мусор. Ксендз доктор Йозеф Блихарский, секретарь инфулата Милика по делам прихода репатриантов из-за Буга, смотрел с заботой в глаза своего гимназического друга и неведомо в который уже раз за сегодня задумался, что выбритые брови в месте их соприкосновения обратили бы чье-то внимание. Соединенные брови Попельского выступали во всех списках гончих, какие гестапо разослало за ним в ярославском районе, где Эдвард почти два года, с момента начала войны до нападения немцев на Советский Союз, руководил небольшой пограничной разведкой. Эта отличительная черта через три года перечислена была из-за ненависти со стороны украинцев, которых Попельский жестоко и решительно карал за убийства польского населения вокруг Львова, и попала в конце концов в 1944 году в акт НКВД и УБ, а для тех-то учреждений Попельский стал разыскиваемым номер один. Это на сросшиеся брови лейтенанта Эдварда Циклопа Попельского, заместителя капитана АК Мариана Ирки Голебиевского, смотрели с недоверием представители ОУН Юрий Шейх Лапатынский и Сергей Храб Мартынюк, когда в мае 1945 года в Руде Розанецкой подписывались под польско-украинским прекращением огня и объявили совместную борьбу против НКВД и УБ. Украинцы не смогли тогда поверить, что ненавистный ими лыссый лях, который пускал на дым их села, станет теперь союзником. Этот трудный союз был, однако, удивительно прочным и сработал общим триумфальным налетом на Хрубешув в мае 1946 года, который разведывательно был подготовлен именно Циклопом.