Почему именно девять? Пришлось довериться видениям отца Педро, который в какие-то моменты делался упрямым, что мул, утверждая, что должно быть именно так, а не иначе. Но, раз он один знал наше будущее… Первая серьезная стычка между нами случилась, когда я публично объявил свою волю касательно Лауры. Я собирался оставить ее в Нанте, при семействе prévȏ, чтобы там она ожидала нашего возвращения. О чудо, но этому замыслу воспротивился отец Гомес. – Она обязана ехать. Должен быть полный комплект. Девять человек. – Это кто же конкретно? – Девушка, Здоровила, Негр, Доктор, Пират, Толстяк, Бродяга, Индеец, вы и я. Я заметил, что в своем списке он пропустил турка и обратил ему на это внимание. – В своих снах я его не видел, – ответил испанец. Вот и общайся тут с пророками! День Рождества я буду вспоминать долго. После праздничной мессы мы обедали в епископском доме. День был солнечный, чуть ли не весенний. Так что всем легко передалась радость этого дня. Утолив первый голод, Лаура уселась за спинет, оказавшись весьма умелой в игре на этом инструменте, Лино аккомпанировал ей на флейте, а Гаспар де Фруассарт проявил чрезвычайное искусство в игре на варгане. Все остальные пели колядки в честь Божественного Дитяти, во славу его Отца и Матери и, естественно, за успех похода. И вдруг треснул свалившийся стул. Песня замерла у всех на устах. Отец Гомес поднялся, он был белее скатерти, глаза его были судорожно стиснуты. Священник весь дрожал, но не упал. Я увидел, что близится приступ эпилепсии. Де Лис хотел сунуть Гомесу в рот деревяшку, чтобы тот не откусил себе язык, но padre только отрицательно покачал головой. Он прошел к окну и там застыл, вглядываясь в заснеженное пространство. Ничего он не говорил. Но когда он повернулся к нам, я увидел, что вместо слез из-под век капают маленькие капельки крови. Я спрашивал у него, что случилось? Неужели, какое-то новое видение? Но тот не желал об этом говорить, ни при свече, ни в последующие дни. Все это время он лежал крестом на полу часовни, где мы накрывали его одеялами, чтобы защитить от воспалением легких. Я был уверен, что он должен был видеть нечто важное и ужасающее, но по непонятной причине все это он скрывал от нас. Почему? Или он опасался того, что наши сердца дрогнут, и мы бросим подготовку? Шесть дней ходил он мрачный, а точнее, сновал, стараясь не бросаться в глаза. Я пытался воспользоваться ситуацией, чтобы исправить свои отношения с Лаурой. Но та, однако, хотя с охотой и ходила на совместные прогулки, при более конкретных предложениях вела себя добродетельно, словно монашка. С другой стороны, от Ансельмо я знал, что она спрашивала его о моем действительном гражданском состоянии. – И что ты ей говорил? – Правду, что все время, как я с вами, мастер чистоту, смолоду обещанную святой Розалии, тщательно содержал. – Это ты пересолил. Не такая уж она и дура, чтобы в это поверить. – А по-моему, во всем виноват тот бандит, которого ты спас от казни. – Лино? – Ну а кто еще? Красивыми словами ее соблазняет, глазками вращает. Говорю же, или палачу его сдадим, или оставим на суше. Идея была не самой глупой. Но я спросил совета у отца Педро по этому вопросу. То глянул на меня, вполне даже осознанно, и сказал, словно бы размышлял о вполне очевидных вещах: – Он обязан ехать, более, чем другие. Что он понимал под словом "более" я тогда не понимал. * * * Наконец-то пришел долгожданный первый день января. Холодный и немного печальный, хотя оба экипажа – сто шестьдесят молодцов с "Генриетты" и тридцать два со "Святой Лючии" – явились в полном сборе, все переполненные боевым настроем. Прощало нас пустое побережье. Епископ, который один знал, что мы выходим в море с важной миссией, по приказу самого кардинала, лежал в постели с простудой; ну и никто из жителей Нанта понятия не имел, что в этой экспедиции для ста девяноста двух отчаянных речь идет не о славе первооткрывателей, громадной добыче или просто о приключении, но о судьбе всех их, равно как и последующих поколений. Только среди них не было отца Гомеса. А тот снова устроил представление. Гаспар Фруассарт уже готовился крикнуть: "Отдать швартовы!", боцман Вайгель же отдавал приказы команде с помощью особых свистков своей дудки (как потом оказалось, по причине отрезанного языка никак иначе с командой общаться он не мог), как тут наш попик, в полусознательном состоянии выскочил на палубу с криком: – Подождите еще, подождите! Это возмутило экипаж, поскольку пора прилива была самой подходящей для выхода в море, да и ветер дул попутный. – Сколько нам еще ждать? – спрашивал капитан. Священник молчал, тогда пират схватил его и хорошенько тряхнул тощим стариком. – Сколько еще, черт подери! – Совсем недолго, – прозвучал ответ. – Подождем час, – предложил я примирительно, видя знакомые конвульсии на лице испанца. – Черт бы его побрал, – сплюнул за борт Фруассарт. – Ладно, ждем! Но когда час прошел, и ничего не произошло, безапелляционно он скомандовал отплытие. Трап убрали, а моряки начали поднимать якорь. Неожиданно со стороны суши раздался конский топот. Все мы высыпали на палубу; кабестан был остановлен. Конские копыта стучали по деревянному помосту, словно барабанная дробь. И тут же показался всадник, с не прикрытой, несмотря на мороз, головой. Добравшись же до причальных тумб, коня резко остановил и громко закричал: – Благородный месье Деросси, маэстро! Я склонился к нему над релингом; и сердце мое пронзил неожиданный страх. – Боже! Это вы, Фушерон? Что вас сюда пригнало? Тот же сполз с коня, свалился на колени и начал трясти белой головой, поседевшей, скорее, не от мороза, а, скорее, от отчаяния. – Нет уже, нет уже Мон-Ромейна… * * * Когда мы приняли его на борт и напоили горячим грогом, он начал рассказывать рвущимся голом, наполненным болью и не уходящим испугом. – То было в Рождество. Около полудня. Я отправился в монастырь монахам праздничные поздравления передать, и как раз остановился на дворе, когда появился… – Кто, Андре? – Ангел уничтожения, стальная птица. Не похожая на те тарелки, в которых, как вы говорили, до сих пор прилетали серебристые Вырывающие Сердца. Никто его прилета не услыхал, только я почувствовал врага и направил глаза в небо. Он находился у самого зенита, точно над самым Тезе, когда выпустил из своего брюха небольшие яйца. Чтобы лучше видеть, я сделал шаг вперед, но тут же споткнулся на чем-то и упал лицом в снег. И как фраз это меня спасло. Двое братьев, которые глаз вовремя не отвели, ослепли; другие долго еще ходили словно безглазые. Вспыхнуло сияние, ярче тысячи солнц. И закрутилась над Мон-Ромейн огненная буря, а затер раздался гром, громче, чем сотня громов. После него же пришел чудовищный вихрь: вырывающий с корнем деревья, валящий древние буки и дубы. Вихрь сорвал крышу с базилики, выдул витражи, словно мыльные пузыри, повредил множество строений. А затем настала тьма, черная пыль заслонила солнце, и тут же после того начал падать смолистый дождь. Животные с ума сошли от ужаса, собаки охрипли, петухи словно на ночь петь начали; я же, выведя из конюшни своего коня и, хоть как-то успокоив его, поскакал в Тезе. – Не слишком было это разумно, – буркнул я про себя. – Знаю, маэстро, повсюду безумствовал пожар, посему, не отъехав и на милю, пришлось мне завернуть. Добрый день прошел, прежде чем дождь наконец-то погасил огонь. – И что же вы там увидели? – До самого места я не добрался, но встретил одного из своих мушкетеров, который первым в разведку отправился. Правда, поездка эта не пошла ему на здоровье. Находясь в полусознательном состоянии, сотрясаемый приступами блевоты, рассказывал он чудовищные вещи. На пять миль от лагеря лес был повален вихрем. На три – все пожрал огонь. Ну а посредине, там, где еще утром был холм и поселение, и фабрики, и гроты… ничего. – Как это – ничего? – Ни малейшего следа жизни, повсюду лишь корка грязи и гари. Не осталось хотя бы половины дома, машины или башни, так, несколько кусков расплавленного металла. Рауль вспомнил, пока сознание полностью не утратил, что не сохранились даже глубинные пещеры внутри холма; завалился нижний порт, высох и рукав Соны, сгорели суда, испарились пруды, исчезли все мельницы, запруды, а на реке появилось множество дохлой рыбы, плавающей вверх брюхом. – И что ты сделал, капитан? – Не желая тратить времени даром, оставив монахов, погруженных в слезах и печали, я тут же направился в Париж, объезжая громадную гарь. В Шайоне я встретился с посланцем Его Высокопреосвященства с запоздавшими предостережениями об эвакуации лагеря и ученых. От него же я узнал, что все вы поспешили в Нант. Тут он замолчал. Амбруаз де Лис спрятал лицо в ладонях. Идрис Мардину так стискивал кулаки, что у него побелели пальцы, Ансельмо плакал. И только на лицо падре Гомеса сошло какое-то странное спокойствие. – Так должно было случиться, – сказал он. – И что в данной ситуации ты хочешь предпринять? – обратился ко мне капитан Фруассарт. Пытаясь собрать мысли, я поглядел на собственных сотрудников, ища совета у них. – Возвращаемся! – предложил турок. – Пока мы живы, соберес новую компанию, а вы, мастер, нас поведете. – Правильно, – поддержал его доктор де Лис. – Во второй раз эксперименты будет воспроизводить легче. А работать будем распыленно, по всей Европе. – И я так думаю, путешествие в пасть дракона никакого смысла не имеет, – прибавил Лино. – Эти ебанутые применили малую направленную тактическую ядерную бомбу для разрушения подземных объектов, но вот показали ли они все, на что способны? – Плыть к ним, это все равно, что бросаться с мотыгой на слона, – соглашался с остальными Ансельмо. – Куда бы вы ни направлялись, я еду с вами, – заявил Фушерон. – Нет у меня уже дома. Так все они говорили, как поднялся падре Педро, более спокойный, чем обычно. – Нужно плыть, – акцентируя первое слов, заявил он. – Победу мы найдем лишь за океаном.