— Только не обижайся, но я не могу не спросить, — в ответ на моё вступление Пётр окинул меня коротким любопытным взглядом и вернул внимание на дорогу, его молчание я расценила за согласие, — тебя не передёргивает, когда Антипов называет тебя то Петюней, то Петечкой? Постороннему человеку немного режет слух. — Это называется — разница поколений, Мира. — Менторский тон Загороднева вызывал неприятие. — Доживёшь до солидного возраста, посмотрим, как сама будешь именовать молодёжь, — он хохотнул, я уверилась, что надо мной, но решила не обижаться. — То есть тебя это не напрягает? — Нисколько. Но должен заметить, что всё-таки не каждому позволено так меня называть. — Последнее уточнение внесло гораздо больше ясности, чем пространные рассуждения о пропасти между поколениями. — А почему ты не предупредил, что тоже инвестор? — Зачем? Рано или поздно ты бы всё равно узнала. — Я даже не подозревала, что ты финансово столь, хм, обеспечен. — Просто ты никогда не интересовалась мной, — прозвучало обвинительно. — Знаешь, я тут подумал… А ведь действительно, ты занимаешься всем исключительно на добровольных началах. Извини, если лезу не в своё дело, но после развода у тебя есть средства к существованию? Не веря своим ушам, я повернулась к Петру. Мне вполне хватало личных угрызений совести, что я не нашла работу и до сих пор жила на деньги, перечисленные бывшим мужем. Я понимала, через что мне пришлось пройти, требовало с его стороны некой компенсации. Но вместе с тем, в любом случае чувствовала себя не в своей тарелке, словно мной попользовались за деньги и выкинули, когда надоела. Тот факт, что я ушла сама, не добавлял желаемого оптимизма. — Ты прав, это не твоё дело. Но скажу, чтобы упредить возможные муки совести с твоей стороны, мне есть на что жить. И до круговерти с детским центром, я, между прочим, усиленно искала работу. — И как успехи? — Какие? — С поиском работы. Я печально вздохнула, подавляя смущение, тем не менее призналась правдиво: — Как-то не радужно. — А что так? В чём основная причина отказа? В странное русло завернула наша беседа, но я не видела возможности увильнуть от ответов. В некотором роде Пётр — один из моих будущих работодателей… м-да, повороты судьбы редко поддавались предсказаниям. — Отсутствие опыта, конечно. Плюс перерыв после завершения учёбы. А то, что предлагают сами работодатели, не подходит уже мне. Может и высокомерно с моей стороны, но я решила, что работать за низкую зарплату для меня экономически не целесообразно. Простое сведение дебета с кредитом показало — половину средств сожрёт оплата коммунальных счетов за квартиру, остальную половину — расходы на транспорт до рабочего места. Плюсом я обязана безвылазно торчать в офисе пять дней кряду и восемь долгих часов выслушивать чьи-то нравоучения и потакать капризам. В общем и целом — удовольствие сомнительное. Поэтому я занялась вплотную проектом, тем более мне действительно интересно, и я очень хочу, чтобы задуманное осуществилось. Пётр ничего не ответил на моё выступление и о чём-то сосредоточенно раздумывал до конца пути. — На выходные не планируй, пожалуйста, ничего, — предупредил он меня, стоило автомобилю притормозить рядом с моим подъездом. — А что ожидается в выходные? — Нужно собраться и обсудить кое-какие вопросы по-нашему, теперь общему делу, — он тепло улыбнулся и провёл костяшками пальцев по моей щеке. — Хорошо, как скажешь, — я тоже улыбнулась ему в ответ, прежде чем попрощаться. Глава 11 Но разве я к тебе вернуться смею? Под бледным небом родины моей Я только петь и вспоминать умею, А ты меня и вспоминать не смей. Так дни идут, печали умножая. Как за тебя мне Господа молить? Ты угадал: моя любовь такая, Что даже ты не смог её убить. А. Ахматова, 1917 Отрывок А ты теперь тяжёлый и унылый — Не знаю, о чём ты думаешь, Мирка, — возмущалась подруга, сидя в пятницу вечером у меня в гостиной и вертя в руках бокал с белым вином. Она по-хозяйски развалилась на диване, для удобства подложив под спину подушки. Я поймала себя на том, что уже несколько раз подходила к панорамному окну в эркерной зоне и сквозь тонкий тюль разглядывала, что происходило во дворе подсвеченным уличными фонарями. Разговор подруга затеяла не из приятных, и дабы стойко ей противостоять понадобится выдающееся терпение. А с недавних пор моя выдержка слишком часто подвергалась испытаниям, чтобы я успела пополнить растраченное. И тему для разговора она выбрала слишком острую… личную. В которой я сама по сей день не разобралась. Особо не скрываясь за тонкой вуалью тюля, я наблюдала за тем, как на последнее свободное парковочное место въехал автомобиль. Из машины вышел мужчина. Он вытащил из багажника объёмные пакеты — я предположила, что из супермаркета — а после заперев авто одним нажатием кнопки, скрылся в подъезде. Он заметно торопился. Пятница, вечер, в окружении домашнего уюта его ждали жена и, возможно, сын. Домочадцы не садились ужинать, без главы семьи. Только собравшись вместе, они рассаживались за одним столом и преломляли хлеб. Когда-то в ожидании Геры с работы я частенько представляла, что точно также с нашим сыном или дочерью, или обоими сразу мы будем радоваться его возращению. Едва захлопнется входная дверь, я прижмусь к мужу, окружённому пёстрыми запахами офисного кабинета вперемешку с уличными; обниму, стискивая в крепких объятиях, ведь с утра, когда мы простились, прошло слишком много времени. Наши дети скачут вокруг, требуя внимания к себе. А после, взявшись за руки, мы дружно пройдём в столовую, где стол накрыт к ужину. Тётя Маша вернётся с миской салата, нарезанного в последнюю минуту. И тогда, позвякивая столовыми приборами, мы разделим улыбки, события, впечатления, произошедшие с каждым из нас за истёкший день. Но я больше не жила в особняке. Первая слезинка капнула на руку, до судорог стискивающую ножку бокала. У меня больше нет мужа. Губы плотно сжались, но этого недостаточно, тогда зубы впились в нижнюю. Ребёнка тоже нет. Вторая слезинка оставила после себя едва заметный след на щеке, и я резко отвернулась от окна. Прочь воспоминания, мечты, надежды, сожаления. Прочь потери, одиночество, разочарования. Всё прочь. — Марин, не начинай. — А я хочу и буду начинать! — Её запальчивый темперамент не потушить одним загаданным мною желанием. — Вокруг тебя шикарный мужик разве что вьюном не вьётся. И так, и этак, всё подходы ищет. Воспитан, сдержан, учтив, как выяснилось богат. Что тебе, дуре, не хватает?! — Полгода не прошло как я в разводе, а ты удивляешься почему я не горю желанием вступать в отношения? Странная ты порой. — Не странней тебя. Вот что ты мне говорила, когда я залечивала синяки и переломы после Самохина, а? Помнишь? Ещё бы не помнить. Примерно тоже самое, что, предвижу, Маринка вывалит на меня прямо сейчас. — Ага! По глазам вижу, что вспомнила! То-то же. Вот и повторяй самой себе, как можно чаще, глядишь в мозгах прояснится. А то совсем уж помешалась на Подольском. — Да при чём тут Подольский? Я и не думаю о нём вовсе, — возмутилась с положенным ситуации пылом. Но искренне или нет, подруге знать не обязательно. — Мне можешь врать сколько угодно. Себе-то хотя бы не ври. И что мы, бабы, за идиотки такие. У нас в геноме как будто формула записана — бьёт значит любит. — Марин! — А я знаю, что тебе больно. И бью туда, где больно. Потому как пока ты не вытравишь всю заразу из себя, то тебе до самой смерти будет больно. Неужели хочешь прожить всю жизнь, считая себя неполноценной и никчёмной женщиной? — Да уймись, ты. Я в здравом уме. Предложи Подольский сойтись снова, то ни за что не соглашусь. Но и в новые отношения вступать для меня слишком рано, — тут я не слукавила. Разве только причина крылась в ином. — Мужиков боишься, да? — тихий неуверенный голос подруги долбанул по ушам громче, чем все предыдущие крики и возмущения. Она знала о чём говорила, как никто другой. И теперь мы обе во власти именно этого — страха повторения. Что отношения с новым мужчиной кажущиеся прекрасными и безоблачными вдруг повернутся в противоположную сторону и начнут развитие по изведанному сценарию. Повторения не хотелось. То, что довелось пережить мне — цветочки; Гера лишь раз избил меня, когда брал силой. А то, что пережила подруга… Самохин делал с ней жуткие вещи, страшные. Ни одна женщина, какие проступки бы ни совершила, не заслуживала подобное. Мы все знаем, что мир неидеален. Мы ходим по улицам, смотрим новостную ленту, крутимся в социуме. И ежедневно на подсознательном уровне так или иначе готовим себя к плохому. Мы знаем, что беда может случиться с любым из нас. Каждый прожитый день вокруг себя мы замечаем несправедливость, бесчеловечность, узнаём, что где-то разбился самолёт, кто-то открыл стрельбу, бывает, что слышишь в новостях — ветерана Великой Отечественной алкаши зарубили ради наградных орденов и медалей, которые обменяли на пол-литра. Ужас повсюду. Он вокруг нас. И кажется давно внутри нас. Меж тем сколько ни готовься к бесчинству, трагедиям и бедствиям, они берут за правило обрушиваться на тебя, подобно девятому валу на морские рыбачьи суда. Остаётся закрепить себя канатом к кораблю и молиться, заглядывая в глаза смерти. Потому что когда зло по отношению к тебе совершает не судьба или рок, стечение обстоятельств или просто «настал черёд», а когда его вершит тот, кому ты доверилась, кого впустила в свой маленький секретный мир, кому дозволила взять в руки уязвимое, хрупкое, трепыхающееся сердечко, тот кто обязан не потворствовать злу, а всеми силами и способами уберегать от него, творить невозможное, но защитить любой ценой, возможно ценою собственной шкуры, а порою даже жизни. Но где-то что-то ломается, и тот, кто клялся в любви, преданности, обещал вечность на двоих, зажигал ваши личные звёзды, рисуя только вам известные созвездия на небосклоне, неожиданно становится тем, кто гасит их. Уничтожает то, в чьём создании сам же принимал участие. Без капли раскаяния. Рушит. Губит. Не оборачиваясь, не сожалея. Он не видит за своим гневом ни твоих кровавых слёз, ни тем, что ты, калеча пальцы острыми краями, пытаешься собрать воедино разбитые осколки души, ему давно плевать. Пока он гомерически хохочет, вытаптывая все самые светлые, лучистые воспоминания, ты, следуя за ним по пятам, фанатично силишься их спасти. Жаль, но все твои старания тщетны. То, что создавали двое и предначертано служить двоим — никогда не выживет в одиночку. Тяжелее всего признать: воспоминания мертвы и это навсегда. Мы держимся за них ожесточённее, чем утопающий за спасательный круг; думаю, что также яростно, как медведица сражается за своего медвежонка. Мы готовы загрызть любого, кто посягает на них, даже если речь идёт о нас самих. Но те воспоминания — тлен. Их больше нет. Они остаются в прошлом, в которое никто не сможет вдохнуть жизнь. А если попытаться, что ж… Созданное когда-то двумя — оживить возможно только двумя. Их обоюдными чувствами, искренним желанием, верой, поступками, служением друг другу. Когда один умерщвляет, второму не под силу воскресить. Марина в своё время прошла все круги ада. Любила, защищала того, кто был недостоин её чувств, кто подлежал самой жестокой каре за свои злодеяния. По мне нет ничего страшнее незаслуженно обидеть беззащитного. Ни одному человеку не придёт в голову бросить камень в ребёнка. Но слишком многие считают себя вправе забрасывать камнями женщин, пожилых людей или тех, кто заметно отличается от большинства. Маринкиного парня звали Глеб Самохин. Хотя почему звали, он, вероятно, здравствует где-нибудь поныне. Но для нас с ней, особенно для неё, конечно, — главное, что обитает он не в нашем городе. А по мне, если бы сгинул окончательно, мы бы с ней плакать не стали, напротив, вздохнули бы с облегчением, и каюсь, с мстительной долей злорадства. Убила бы гада собственными руками, если общество не ввело запрет на самосуд. Испуганное выражение лица, наглухо застёгнутые рубашки, платья с длинным рукавом посреди лета. Взгляд прятался за солнцезащитными очками, либо умело отводился в сторону, чудно́й выбор одежды объяснялся веяниями моды. Никогда не прощу себя, что не разглядела, не распознала, не насторожилась, когда всё вокруг кричало, вопило о трагедии. Надо же… подруга всегда столь яростно защищала своего избранника, одобряя его позицию без оговорок, у меня и в мыслях ни разу не промелькнуло, через что ей довелось проходить на самом деле. Они ведь собирались пожениться, назначили дату свадьбы, и мы с ней увлечённо подыскивали по каталогам свадебное платье. До примерки дело никак не доходило, мешало то одно, то другое и только значительно позже я поняла почему. Ссадины и синяки не удалось бы скрыть в примерочной. К прискорбному сожалению, догадаться я не успела… Маринка попала в больницу с обширным внутренним кровотечением, сотрясением головного мозга, разрывом селезёнки, трещинами в рёбрах, половина лица — месиво, глаз чудом не пострадал, перелом руки в двух местах. Про повсеместные, обширные ушибы и гематомы говорить без надобности. Она несколько месяцев была чёрно-фиолетового цвета. Зато после больницы разговоры о Глебе стихли, будто его и не было никогда. Подруга решительно стёрла его не только из жизни, но из воспоминаний. Однажды мы крупно повздорили, когда я поняла, что заявлять на паскудную мразь она не собиралась. Никакие крики, уговоры, стенания с заламыванием рук с моей стороны не помогали. Марина выкупила решение ценой собственного здоровья. Я знала, что однажды он приходил к ней в больницу. Должно быть подонок специально подгадал момент, когда я отлучилась. Но подруга наотрез отказалась поведать детали их разговора. После той встречи она сделала свой выбор, Самохин, судя по всему, был с ним полностью согласен — его больше никто не видел в нашем городе. Помню, единственный раз в жизни просила Геру найти подонка и воздать по заслугам. И меня не пугало возможное негодование и недовольство Марины. Ибо при одной мысли меня трясло и колотило так, что попадись он мне на глаза, то от нанесения тяжких телесных его бы никто не защитил. Настолько велики были ярость, запертая в клетке обстоятельств, и раздирающая нутро боль, от осознания собственного бессилия, и проедавшего меня насквозь чувства вины. Я достоверно не знала нашёл его Подольский или нет. Но однажды муж заверил, что Глеб Самохин никогда не появится в нашем городе и не потревожит покой Марины, а значит и мой. Гере я верила больше, чем себе, и поглощённая ежедневными заботами о подруге, постепенно отпустила ситуацию. Именно после случившегося с ней несчастья, как положено, погоревав о своей девичей наивности, Марина изменилась кардинально. Отныне она предпочитала первой использовать мужиков, преследуя единственную цель: «Регулярная половая жизнь полезна для здоровья, женского в первую очередь». Ни для чего большего, по её мнению, мужчины не годились. Мой в ту пору казавшийся счастливым брак она называла исключением из всех возможных правил. Но я частенько замечала её тревожный взгляд в сторону Подольского. Личные страхи всегда перевешивали. Поэтому новость о том, что Гера позволил себе совершить в отношении меня, ударила не только по мне, но по ней тоже. А я беспокоилась об их зарождающихся отношениях с Савелием. Ведь если тот поступит, как наигравшийся, пресыщенный женским вниманием кобель, то собирать Марину придётся по кускам, а что из склеенного получится в итоге, заранее никому неведомо.