– Ну как, дружок? Справишься? Инженер понял не сразу. А когда до него дошло – растерялся. Под ложечкой возникла сосущая пустота. – Не знаю, сумею ли… – По словам моего майора Гарсы, до сих пор умел. Мартин подумал еще немного. – А материал есть? – Можешь не сомневаться! Вилья показал в угол патио, где сложены были два ящика динамита, мотки запальных шнуров, веревки и проволока. Мартин подошел, присел перед ними на корточки. Заряды по виду были в хорошем состоянии, стопина и шнуров было достаточно. Он поднял голову, взглянул на полковника, стоявшего рядом: – Это вам обойдется еще в один глоток воды. Вилья жизнерадостно расхохотался, показал на флягу: – Пей вволю… А если вправду сумеешь истребить этих сволочей, я лично возьму кувшин и принесу тебе воды из Браво. На другой стороне улицы горело почтовое отделение, окутанное облаком черного дыма, в котором парил и оседал на тротуары пепел. Укрепление федералов было невдалеке, на Пласа-де-Армас, у подножья невысокого холма, где стояла Миссия Гваделупе. Ближайший дом был метрах в тридцати, но добраться до него можно было только ползком или сильно пригнувшись. Растянувшись на земле, Мартин не видел пушку федералов, бившую вдоль проспекта 16 Сентября, но зато слышал, как после каждого выстрела ее снаряды с воем проносились у него над головой и рвались позади, на передовых позициях инсургентов, а вот пулемет, а вернее, вспышки его очередей через бойницу, проделанную между шпалами и мешками с землей, виднелись как на ладони. – До сих пор были цветочки, – сказал Хеновево Гарса. Прижавшись друг к другу, они лежали под прикрытием полуразрушенной ограды. Когда пули проходили высоко над головой, казалось, что воздух стегают стальной проволокой, а когда стрелки понижали прицел, пули ударялись в ветхую кирпичную стену, кроша и расковыривая ее еще больше. И кусочки сухой глины пролетали над головами двоих людей, замерших в ожидании. – Ах, твари, ах, сукины дети… Заткнется этот пулемет когда-нибудь или нет? Мартин, хоть и снял шляпу и пиджак с револьвером в кармане, чувствовал, что весь взмок. Рубашка под расстегнутым жилетом прилипла к телу, и он ежеминутно вытирал со лба капли пота, заливавшего глаза. Безжалостное солнце отвесными лучами било в затылок, отчего казалось, что мозг горит, а язык будто смазали клейстером – так он присох к нёбу. – Опаздывают, – сказал он нетерпеливо. – Спокойно, дружище. На все нужно время. Мартин снова проверил мешок, который перевесил на грудь. В мешке было четыре килограмма динамита. Шашки он разложил по шесть штук в два пакета, стянул веревкой и проволокой, вставил в каждую детонатор, соединил с огнепроводным шнуром длиной примерно полметра. Если все в порядке, от воспламенения до взрыва пройдет сорок секунд. Это будет в самый раз. Времени хватит, чтобы, заложив заряд, успеть убежать, если, конечно, пуля федерала не догонит. За спиной, с позиций мадеристов, наконец затрещали выстрелы. Пули градом защелкали по деревянным стенам укрепления, заставив федералов слегка сбавить темп стрельбы. Полковник Вилья сдержал свое слово. Подползите докуда только сможете, как нельзя ближе. А уж как станет в самом деле нельзя, мы вас прикроем огнем. – Давай, инженер, – сказал Гарса. – Перед смертью не надышишься. С этими словами он ободряюще хлопнул Мартина по спине, а сам привстал, подставляя себя под огонь, приник щекой к прикладу и начал стрелять по федералам. Мартин в это время, пригнув голову, уже полз на локтях и коленях к пересохшей оросительной канаве, позволявшей добраться до баррикады относительно безопасно. За спиной гремели выстрелы, прикрывавшие его, пули пронзительно жужжали над головой, отвлекая федералов. Так он дополз до конца канавы, где можно было укрыться за бетонным пилоном. К этой минуте Мартин был уже насквозь мокр и сплошь вымазан грязью, в которую собственным потом превратил землю. Он понял свою ошибку, когда осторожно выглянул из-за пилона. От его укрытия до баррикады оставалось метров пятнадцать пустого пространства – больше, чем казалось, когда смотрел из-за стены. Оттуда, где он лежит сейчас, мешок с динамитом никак не подтащить к самой баррикаде и не перебросить через нее. Слишком далеко. Для этого надо встать и бегом одолеть эти пятнадцать метров. И как ни старайся отвлечь федералов, те наверняка заметят его. Страх, словно кулаком, бил его в живот и в пах, лишал самообладания. Отовсюду гремели выстрелы, а громче всего – у него за спиной, где Гарса размеренно посылал пулю за пулей. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы Мартин распластался на земле под защитой этого пилона и носу не высовывал оттуда до конца жизни, сколько бы той жизни ни оставалось. Он дышал глубоко и часто, стараясь, чтобы дыхание выровнялось, а в голове прояснилось. Что я тут делаю, ошеломленно твердил он про себя. Какого дьявола я тут забыл, если родился в Линаресе? Миг спустя, немного придя в себя, он через голову снял мешок и вытащил кончик огнепроводного шнура. Дрожащими руками достал из кармана зажигалку. В мокрых от пота пальцах колесико скользило и прокручивалось вхолостую. Наконец удалось высечь искру, и желтый шнур затлел, пуская едкий острый дым. Он приладил шнур, еще раз глубоко вздохнул, стиснул зубы и поднялся. Ему очень бы хотелось сейчас верить в Бога, помолиться о чем-нибудь, но это был не тот случай. Как вспугнутый зверь, он бросился вперед – слепо и бездумно. Пять широких шагов туда и столько же обратно. Федералы, без сомнения, заметили его, но сосредоточенный огонь инсургентов не давал им поднять головы и прицелиться толком. Правую скулу Мартина вдруг что-то обожгло, словно ее задел пролетавший мимо овод. Размахнувшись так сильно, что едва не вывихнул себе плечо, он швырнул мешок как можно дальше. Пули, отыскивая его, посыпались вокруг чаще, когда динамит еще был в воздухе, но вот он перелетел через бруствер и упал на землю по ту сторону баррикады, а Мартин метнулся назад, под защиту бетонного пилона, и прыгнул в канаву, так тяжко ударившись оземь всем телом, что показалось, будто он переломал себе все кости. Он закрыл ладонями затылок и тут услышал взрыв – глуховатый и резкий, – от которого вздрогнула земля, а по барабанным перепонкам и по легким ударил воздух, сгустившийся до плотности дерева или камня. Все звуки внезапно исчезли, а с безмолвного неба посыпались обломки шпал, камни, комья земли, и все заволокло дымом, пахнувшим обугленным деревом и серой. Мартин, оглохший и ослепший, неподвижно лежал вниз лицом, все еще закрывая затылок, вдыхал и выкашливал пыль и не вполне понимал, жив он или мертв. Полковник Вилья с довольным видом разглядывал пленных федералов. Они стояли, сидели, лежали, кто стонал и причитал, кто уже кончался. Все были в грязи и пороховой копоти. Большинство, отметил Мартин, молодые парни явно крестьянского вида, многие – с индейскими чертами лица: пушечное мясо, жертвы воинской повинности, которых помещики сдали в армию, избавляясь от самых строптивых или самых никчемных работников-пеонов. Те, кто мог держаться на ногах, сбились в кучу как овцы, боязливо ежились под стволами мрачных мадеристов, вытряхивавших у них из карманов все их скудное достояние. Отдельно стояли четверо или пятеро руралес и несколько армейских офицеров. Среди них был бородатый майор с перевязанной головой. Рукав его синего френча был оторван, руки покрыты корой буроватой запекшейся крови. – Эту тварь поганую зовут Сантос Аумада, – сообщил Вилья. – Эта мразь поклялась однажды, что, если попадусь к нему в руки, висеть мне на суку, вывалив язык… Это он повесил моего кума Мелькиадеса Лопеса и восьмерых его людей, а сперва приказал содрать им кожу со ступней и целый день водить по горам. Он мстительно улыбался, как улыбалась бы, если бы умела, пума, нагрянувшая в козлятник. Мартин, стоявший рядом с Гарсой и прочими мадеристами, видел, как Вилья надвинул на лоб сомбреро, стряхнул пыль с одежды и медленно направился к майору, а тот при виде его попытался выпрямиться, хотя видно было, что от потери крови ослабел. Он оперся о плечо соседа. Разговора их Мартин не слышал, но и без слов все было достаточно красноречиво: Вилья говорил спокойно и неторопливо, не сгоняя с лица легкой улыбки, зловещей и многообещающей, офицер же отвечал односложно и вообще вел себя так безразлично, словно заранее смирился со своей участью и никаких по поводу ее иллюзий не питал. Вилья повернулся кругом и уже сделал несколько шагов прочь, но тут вдруг как будто передумал, потому что вернулся к пленному, вытащил револьвер и выстрелом снес тому полчерепа. Майор рухнул наземь, к ногам своих испуганных спутников. Вилья же хладнокровно, нисколько не переменившись в лице, спрятал дымящийся револьвер в кобуру, подошел к Мартину, Гарсе и остальным. – Офицеров расстрелять, – приказал он. – А руралес развесить на фонарях, чтобы вороны им глаза выклевали. Он обвел взглядом все вокруг и остался доволен увиденным: укрепление разрушено, пушка и пулемет – в руках его людей, федералы перебиты или взяты в плен, земля блестит россыпями бесчисленных гильз, фасады домов покорябаны пулями. Под облаком дыма, стелющегося над горящей почтой, все было теперь спокойно и тихо. Стрельба, долетавшая теперь оттуда, где еще шел бой, постепенно слабела и замирала. Сьюдад-Хуарес перешел в руки революции. Вилья улыбнулся Мартину, и эта улыбка была совсем не похожа на ту, которую он несколько минут назад, как смертный приговор, послал Сантосу Аумаде. Нет, улыбнулся дружески и благодарно. – Молодчина, превосходно справился. Я наблюдал в бинокль отсюда. В лучшем виде разделал и поджарил. Мартин не знал, что сказать на это. Ноздри у него были забиты пылью и пороховой гарью, а сам он еще не отошел от опьянения боем и плохо соображал, словно его разбудили посреди дивного сна. Тем не менее похвала Вильи была ему приятна. Он машинально прикоснулся к правой скуле, которую сильно щипало, и увидел на пальцах кровь. – Камнем ударило или пулей задело? – заботливо спросил Вилья. – Сам не знаю… Почувствовал, что жжет, когда бежал с мешком. Подумал, что это шмель. Вилья со смехом похлопал его по спине и подмигнул Гарсе: – Не-ет, это пулька. Самая она. Скажи, Хено? – Совершенно точно. – И рядышком прошла. Вот что… Надо бы чем-нибудь прижечь или помазать. Йодом, не знаю, или сотолом, а то, чего доброго, нагноится. К ним приблизились трое. Один, с индейским лицом, был тот самый Сармьенто. Как всегда, сумрачный и зловещий. Может быть, даже больше, чем всегда. Вилья, позабыв про Мартина, повернулся к новоприбывшим: – Только не говори мне, Сармьенто, что принес дурные вести. А то огорчу твою бабушку. В голосе его зазвучала тревога: он словно по выражению лица Сармьенто почувствовал беду. Тот кивнул, подтверждая опасения: – Золото исчезло, Панчо. Нас обули. Вилья переменился в лице: – Ты шутить со мной вздумал, морда индейская? – Разве за мной когда-нибудь водилось такое, сам скажи? – Не припомню. – То-то и оно. Вилья замолчал, словно в удушье, хватая воздух ртом. Потом огладил усы и оглянулся по сторонам. Взялся за рукоятку револьвера, как будто искал, в кого бы еще пустить пулю. – А охрана? Ты же говорил – надежные ребята, а? – Вполне надежные. Но их перебили. – Всех? – Они попали в засаду на дороге… Шесть человек, шесть убитых. Перестреляли их из-за скал. – А машина? – Нашли в полумиле оттуда… Пустую. Еще следы лошадей или мулов, но те ли это следы или были оставлены раньше – не понять. Почва каменистая, отпечатков копыт мало. – Вот же дьявольщина… – Именно. – Знаешь ли что – отправь-ка туда патруль из индейцев-яки. Лучших следопытов, какие только есть у нас. – Уже сделано. Посмотрим, отыщут ли чего. Обескураженный Вилья открыл было рот, будто хотел добавить что-то, но передумал. Вместо этого он вдруг с необычной для себя яростью схватил Сармьенто за руку и оттащил на несколько шагов в сторону. Ни Мартин, ни майор их разговор не слышали. Индеец же показал на Мартина. Раз, и другой, и третий – угрюмо и злобно, и лицо Вильи стало напряженным и суровым. Он подошел к инженеру и взглянул на него совсем не так, как раньше: от прежнего приветливого дружелюбия не осталось и следа. Не сводя с него недоверчивых глаз, он обратился к майору: – Гачупин все время был при тебе? – Не отходил ни на шаг и ни на миг, сеньор полковник, – ответил тот. – И я не спускал с него глаз. – А как по-твоему, он…