— Ха! — сказал Рубчик, разглядывая шкатулку. — Было ваше, стало — наше. Я чё, сюда тебя стеречь пришел. А? Маша прикусила губу. Прикрикнуть на грабителя оказалось не такой хорошей идеей. — А? — рявкнул на нее Сёмка, ощерясь. Теперь он был похож на дикую собаку из ночного переулка, скалившую желтые клыки. — Чё? Ты чё думаешь, я тут с тобой цацкаться буду? Он встал, сунул шкатулку в карман и медленно подошел к Маше. Та невольно отодвинулась к самой стенке, на которой висел истертый коврик с лебедями. Пружинная сетка под ней подалась вниз, и Маша, потеряв на миг равновесие, повалилась назад в паническом оцепенении перед двуногим зверем, одетым в штаны и коричневую рубаху с жилеткой. Мысль у нее была одна: сразу зарежет или… Рубчик наклонился над ней, протянул руку и жесткими грязными пальцами взял за лицо, сдавив щеки. — Чё ждешь? — спросил он, — Юбку-то задирай. Или тебе особое приглашение нужно? Несколько секунд Маша просто смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Звук ее дыхания сделался сиплым из-за крепкой хватки Сёмкиных пальцев. А он медленно свободной рукой начал расстегивать пряжку ремня. — Давай-давай, — сказал он хрипло. — Не надо! — промычала Маша. — Пожалуйста! Мне нельзя. — Почему? — удивился молодой грабитель, развязывая тесемки штанов и слегка ослабляя хватку на лице девушки, чтобы она могла говорить. — Не трогай меня! Будь человеком! Ты же человек, а? Ты хороший, добрый парень, ты не хочешь мне сделать больно, да? — зашептала Маша внезапно пересохшими губами. Рубчик прищурился. — Ты девка еще, что ли? — усмехнулся он. — Чё, береглась? Маша судорожно несколько раз кивнула. — Так это мы щас поправим, — ухмыльнулся Сёмка. Вот тут и прорвалось в душе Маши то звериное первобытное, что стирает все страхи, все слова и все мысли. С надрывным воплем вцепилась она в руку грабителя и вонзила зубы. А ногами оттолкнула его с такой силой, что Рубчик чуть не упал, но все же удержался. — Сука, — прошипел он, вытирая о жилетку укушенную руку. Маша бросилась мимо него к двери, но он перехватил ее, бросил на пол, оседлал и начал бить по лицу кулаком. От страшных ударов Маша сначала завизжала, потом просто стала стонать. Ее мучитель, увидев, что она окончательно сломлена, медленно встал, подтянул сползшие штаны и харкнул на пол. — Вот так-то, — сказал он, тяжело дыша и растирая окровавленные костяшки кулака. — Не целоваться же нам. Он нагнулся, намотал Машину косу на руку и рывком заставил девушку встать. Потом доволок ее до кровати и бросил лицом вниз на скомканное одеяло. Маша не сопротивлялась. Все ее лицо страшно распухло и болело, один глаз заплыл. Она со всхлипом дышала ртом — сил у нее совершенно не осталось. Только одна мысль крутилась в голове: «Я устала. Я больше не могу. Когда же это кончится». Она почувствовала, как грабитель задрал ей юбки и стянул панталоны. «Я больше не могу, — повторяла Маша про себя, глядя на складку одеяла с мелкими цветками. — Я больше не могу…» Бритый основательно разорял хранилище, бросая самые ценные, на его взгляд, вещи в свой грязный мешок. Он слышал, как в соседней комнате закричала Маша, слышал глухие звуки ударов и ее визг, но надо было быстро сделать то, зачем они сюда пришли. Он еле сдерживался от бешенства и желания бросить все и рвануть в комнату девчонки, чтобы наподдавать этому недоумку. — Что ж ты, гад, творишь, — шипел он, сгребая золотые чаши с крупными кабошонами. — Тебя ж сторожить ее поставили. Наконец, мешок был наполнен, но шкатулки, из-за которой его и послали в этот дом, Надеждин не нашел. Искать ее особо времени не было — хозяин дома мог вернуться в любой момент. Схватив мешок, бритый выскочил в коридор и рванул дверь в комнату девушки. Сёмка сидел на кровати со спущенными штанами и вытирался краем простыни. Девушка лежала, свернувшись клубочком рядом, подвывая и натягивая юбку на окровавленные ноги. — Сёмка! — рявкнул бритый. — Я тебя зачем брал, погань? — Да она сама, — лениво ответил Рубчик. — Напросилась. Я чё? Я не хотел. «Убью! — подумал Надеждин. — Вот вернемся и убью!» — На, — сказал он, кидая на пол громыхнувший металлом мешок. — Уходим. Быстро. — А ты не хочешь, дядя? — спросил Сёмка, вскакивая и завязывая штаны. — По-быстрому. Девка хороша. Вернее… — Он захихикал. — Уже не девка. Сёмка ухватил мешок и в этот момент бритый врезал ему коротко и жестко. Хрустнули зубы. — А-а-а! — взвыл Рубчик. — Чего? Бритый бросил короткий взгляд на Машу. Конечно, она их запомнит и все выложит полиции. Он сунул руку в карман и нащупал там нож. — Она ж сама, — ныл Рубчик, выталкивая языком кровь и осколки двух зубов изо рта. — Сама? — волком обернулся к нему Нежданов. — Это как? Как тогда? С братом моим? Да? Ты ту девчонку резал, Сёмка? — Нет! — перекрестился дрожащей рукой Сёмка, глядя на Нежданова снизу вверх. — Ей-богу, не я! Он сам все. — Сама! Сам! — прохрипел бритый. — Потом с тобой разберусь. Бери мешок и вали отсюда. Я щас. Рубчик схватил добычу и проскользнул в дверь. Бритый подошел к Маше. — Слушай сюда, — сказал он. — Ты наши лица не запомнила. Поняла? Будут спрашивать — мели что угодно. Мол, кривые, косые, китаёзы или татары. Но не дай бог тебе, девка, нас выдать. Не дай бог. Я тебя найду. А если я тебя найду, то все это, то, что сейчас с тобой сделали, раем покажется. Поняла? Маша продолжала тихо выть, не реагируя на слова бритого. — Поняла? — сказал он громко и грубо потряс Машу за плечо. Не поднимая глаз, она кивнула. — Запомни же. Найду тебя, не спрячешься. Он быстро вышел, понимая, что делает глупость, оставляя свидетеля. Но быстро переключился на другой вопрос: а так ли уж Андрюшка был виноват в том, за что его послали на каторгу? Не взял ли он на себя вину товарища? И если это так — рука бритого снова нырнула в карман, где лежал нож, — то кому-то придется ответить. Вот разберется он с заказчиком, а потом, не торопясь, примется вызнавать у Сёмки, как же все было на самом деле. Михайла Фомич вернулся домой совсем поздно — злой как черт на приказчика Алёшкина, который в лавке обещал показать дом старой генеральши, лежавшей при смерти. По словам Алёшкина, дом был набит китайским фарфором и бронзой. Да вот, подлец, увез в Замоскворечье, потом долго плутал дворами, а когда вроде нашел нужное место, оказалось, что генеральша уже полгода как преставилась, а все ее имущество ушло к наследникам. Алёшкин униженно извинялся, кланялся и утверждал, что его самого надул знакомый будочник. Трегубов со злости чуть не побил его тростью и пешком отмахал до Китай-города, благо погода стояла еще теплая и вечером прогулка не казалась обременительной. Но уже на Лубянской площади Михайла Фомич понял, что сил своих он не рассчитал, так что направился к бирже извозчиков, нанял экипаж и поехал домой на колесах. У калитки он рассчитался с извозчиком и по тропинке прошел к крыльцу, где внезапно остановился. Фонарь с улицы едва-едва освещал крыльцо дома, но Трегубов даже в этом тусклом свете заметил, что дверь была затворена неплотно. — Ах, Машка! — прошипел он. — Вот дура! Сколько ее ни учи! Будучи в полной уверенности, что дверь осталась не заперта по причине нерадивости племянницы, он вошел, запер за собой замок и засов и в темноте поднялся на второй этаж, в полной уверенности, что девушка спит безмятежным сном в собственной комнате. Он уже хотел постучать в дверь ее комнаты, как вдруг краем глаза заметил странный черный прямоугольник далее по коридору. Трегубов замер, а потом дрожащими руками полез в карман пальто за спичками. В дымном пламени спички Трегубов увидел, что дверь его хранилища была открыта нараспашку, замок — сломан. Михайла Фомич схватился за сердце. 3 Жестокий старик Ему снилась Аня, лежащая у самого берега на дне пруда, а над ней — зеленые блюдца кувшинок с желтыми цветками, подводные травы, водомерки, потом густые кусты, острые вершины елей и серое осеннее небо. Аня молча смотрела на него, раскинув руки, смотрела, не отрываясь… Но Скопину не было больно, потому что так он хотя бы мог снова увидеть ее лицо. Ее лицо… Ведь это ее лицо? Он хотел наклониться ниже, сквозь воду, чтобы рассмотреть ее лицо, привычно коснуться губами кончика ее носа, закрытых век, щек, губ, подбородка. Но разве это ее лицо? Он попытался сосредоточиться, но, как всегда во сне, попытка разглядеть закончилась неудачей. Пруда больше не было. Не было и Ани. Была темнота и голос Мирона: — Вставай, Иван Федорыч. От Сущевской части вестовой. Вставай, зовут! Я уже сюртук приготовил. Скопин сел на лежанке и попытался пригладить лохмы. — Напомни мне, чтобы я поменьше спал. — И поменьше пил, — отозвался Мирон, щеткой деря волосы барина, чтобы придать им хоть какое одинаковое направление. — Что вестовой? — В прихожей. Ждет. Скопин со стоном поднялся, вогнал босые ступни в стоптанные ковровые тапочки и пошел к умывальнику. В перевязанном боку саднила неглубокая рана, полученная от бритого. — Который час? — спросил Скопин, плеская себе на лицо ледяную воду. — Одиннадцать, — взглянув в сторону ходиков, ответил слуга. — Утра?