За десять минут до утреннего построения Воронов вошел в канцелярию. Начальник курса Трушин сидел за столом, неспешно докуривал очередную сигарету. Замполит стоял у окна, рассматривая начинающие гнуться под снегом деревья. — Геннадий Федорович, я хочу поговорить о Биче-Ооле, — сказал Воронов. У Трушина мгновенно опустились матовые «шторы» на глаза, взгляд его стал пустым, ничего не выражающим. Умение в нужный момент уходить в себя Трушин выработал во время работы в женской колонии. К нему, заместителю начальника колонии по воспитательной работе, чуть ли не каждый день приходили на личный прием молодые хорошенькие зэчки. Девушки откровенно старались соблазнить Трушина, через интим добиться послабления режима, но как бы они ни демонстрировали ровненькие ножки и туго обтянутые ягодицы, ничего не получалось. Ни одной из просительниц не удалось рассмотреть, что скрывается за фильтром безразличия, что на самом деле думает о ней немногословный капитан внутренней службы. Разговаривать с Трушиным, когда он опускал фильтр на глаза, было так же неприятно и бессмысленно, как объяснять геометрию кукле со стеклянными глазками. Один только раз у Трушина дрогнуло сердце — просительница до боли напомнила ему первую любовь, студентку мединститута по имени Нина. Трушин мог бы пойти ей навстречу и перевести девушку с производства на кухню, но не стал этого делать. Он с первых дней в колонии усвоил простой закон: уступишь одной зэчке — остальные тут же навалятся на тебя, как мартышки на медведя Балу, и не слезут, пока не добьются своего. Одарив Воронова ничего не значащим взглядом, Трушин раскрыл ежедневник, сделал вид, что ищет в нем какие-то записи. Воронов продолжил: — Мы хотим взять Биче-Оола на поруки. — Кто это «мы»? — не поворачиваясь, спросил замполит. — Кто подпишется под поручительством? Кто возьмет на себя ответственность за человека, который в любой момент может сорваться и напиться как свинья? — Я подпишусь. — Ха! — усмехнулся замполит. Он по достоинству оценил красоту замысла. Ни для кого не было секретом, что за Вороновым стоит его покровитель — начальник кафедры марксистско-ленинской философии Архирейский, по негласной иерархии третий человек в школе. Архирейский ни за что бы не позволил наказать любимого ученика и соавтора. Воронов безбоязненно мог поручиться за любого пьяницу и разгильдяя. Случись серьезное разбирательство, Толмачев с подачи Архирейского вычеркнул бы Воронова из приказа о наказании и вписал бы на его место руководство курса. Трушин не стал дослушивать Виктора. — Иди на построение, — велел он. После ухода слушателя замполит занял место за приставным столом. Трушин закурил новую сигарету. — Если бы у нас на курсе было два тувинца, я бы вышиб Биче-Оола к чертовой матери и никогда бы об этом не пожалел, но, к моему величайшему сожалению, он — один! — Номер с личным поручительством не пройдет? — Нет, конечно! Какое к черту личное поручительство! У нас не производство, а учебное заведение. У нас нет трудового коллектива, который может взять нерадивого работника на поруки. Трушин посмотрел на часы. — Пора! Курс уже должен построиться. — Что с Биче-Оолом? — Толмачев вызвал меня на одиннадцать часов. К обеду скажу его решение. Полковник Толмачев был реформатором, сторонником нестандартных решений и смелых экспериментов. Его предшественник Текутьев, напротив, был традиционалистом, тяготеющим к парадно-показной стороне дела. Полковнику Текутьеву, неплохому строевику, нравилось самому возглавлять роту офицеров на общешкольном разводе. Чеканя шаг под бой большого барабана, он чувствовал себя в своей стихии, гораздо увереннее, чем на скучных научных конференциях. Толмачева показная сторона дела не интересовала, он отдал ее на откуп политотделу и своему заместителю по строю. Толмачев вообще старался избегать формализма и плановых показателей, в какой бы форме их ни навязывали. Но был один вопрос, в котором он был вынужден ориентироваться на Москву, — это была подготовка национальных кадров. В назначенное время Трушин вошел в просторный кабинет начальника школы. Толмачев относился к Трушину с прохладцей. Ему не раз «сигнализировали», что Трушин выпивает на рабочем месте, общественно-политической работой не занимается, всю хозяйственную деятельность переложил на старшину курса и его помощников. Но Трушин пользовался авторитетом у слушателей и был способен мобилизовать их на выполнение поставленных задач. Менять его на нового начальника курса было пока преждевременно. — Я вызвал вас по поводу слушателя Биче-Оола, — начал разговор Толмачев. — Вы, как я понимаю, не в состоянии его контролировать? — Виноват! — коротко и емко ответил Трушин. — Это не оправдание! Легче всего на свете сказать «Виноват!» и уйти от принятия решения. Мы с вами в одной лодке и должны действовать единой командой, а не перекладывать ответственность за нерадивого слушателя друг на друга. Буду с вами откровенен: если бы не разнарядка Главного управления кадров и учебных заведений, я бы вычистил школу сверху донизу, избавился бы от всех сомнительных личностей. Проблемы с национальными кадрами не только у вас на курсе. Семенов, практически выпускник, четверокурсник, на прошлой неделе выпил рюмку водки, раздобыл где-то жезл регулировщика и вышел на проспект Карла Маркса регулировать уличное движение. Два часа он стоял на главном перекрестке города, и никому на ум не пришло, что он — самозванец, а не сотрудник ГАИ. Семенов должен был поехать по распределению в Якутск. Теперь никуда не поедет. С Семеновым у меня был резерв национальных кадров. С Биче-Оолом такого резерва нет. Какие у вас будут предложения о его наказании? — В дисциплинарном порядке нам осталось только объявить ему о неполном служебном соответствии, хотя я не представляю, как такое наказание будет вынесено применительно к слушателю. Как сотрудника милиции мы можем предупредить его о неполном служебном соответствии, а как ученика… — Не пойдет! Слушатель — это прежде всего успеваемость и только потом служебная дисциплина. Эти понятия взаимосвязаны, но у нас нет должности слушателя. Они — это переменный состав, а не штатные единицы. Давайте ограничимся строгим выговором. Кадровики подсказали, что мы можем объявить еще один выговор без снятия предыдущего. Как вы думаете, это подействует на него? — Лично поговорю и разъясню, что больше поблажек не будет. — Теперь еще немаловажный момент: как отнесется к этому наказанию его учебная группа? Если учебный коллектив выскажется против, то я, пожалуй, пойду на конфликт с Москвой и отчислю Биче-Оола. Мы не можем разделить слушателей на хороших и плохих, на тех, кому все дозволено, и тех, кто должен неукоснительно соблюдать правила внутреннего распорядка. — Представители учебного коллектива готовы взять Биче-Оола на поруки. Я понимаю, что учебная группа — это не трудовой коллектив, но к мнению учащихся стоит прислушаться. — Я рад, что вы держите руку на пульсе. Оформите решение коллектива учащихся на комсомольском собрании, выберите ему наставника из числа слушателей, заслуживающих доверия. У вас есть такой слушатель на примете? — Виктор Воронов, отличник… — Не пойдет! — отрезал Толмачев. — Воронов перегружен научной работой. Его исследования по социологии наркомании Дальневосточного региона имеют прикладное значение не только для Дальнего Востока, но и для всей социологической науки в целом. Выберите другого кандидата в наставники. Комсомольское собрание проведите сегодня же. Как только я получу протокол собрания, тут же подпишу приказ о наказании Биче-Оола. В наставники Биче-Оолу выбрали Рогова, собрата по несчастью. На другой день Рогов и Воронов пригласили на разговор Никифорова. — Объясни, что за трудности с ребенком, — попросил Воронов. — Я не буду в это дело вмешиваться! — сразу же запротестовал Иван. — Он натворил дел, пусть сам и отвечает. — Погоди! — остановил его Рогов. — Ничего делать не надо. Ты просто растолкуй нам, разъясни на пальцах: почему Бич не сможет поехать в Якутию, а она — в Туву? — Кровь, все дело в крови! Якуты не примут ребенка с тувинской кровью. Рогов и Воронов переглянулись. Вместо слова «мы» Никифоров сказал «якуты», то есть противопоставил себя соплеменникам. — Что вы глаза таращите, якуты — это якуты, а я — это я, — разъяснил Никифоров. — Прости господи, а ты-то кто, русский, что ли? — удивился Рогов. — Нос плюский, глаз узкий, значит, — русский, — засмеялся Никифоров. — Вы, мужики, как будто вчера родились. Угадайте, как называется бог еды и плодородия у народов Севера? Не знаете? Вертолет! В любом якутском или чукотском роду иметь русскую кровь считается почетным. Русская кровь здоровая, она как лекарство от вырождения. Я себя считаю русским, но, когда надо, я — якут. У меня в паспорте написано «якут», я свободно говорю на якутском языке, но среди русских я ни разу не чувствовал дискомфорт. Я такой же, как вы. Я могу залпом выпить стакан водки и не уйти в аут, а ни один якут не сможет. — Кто твой отец? — спросил Воронов. — Студент какой-то. С матерью на одном курсе в институте учился. Она показывала его фотку, но я не уверен, что это мой папа. Маманя могла подсунуть родственникам фотографию любого симпатичного парня и заявить, что забеременела от него. Проверить-то никто не сможет. — Женитьба, алименты? — Родители моего папы не захотели иметь узкоглазого внука, да и сам он, судя по всему, с якуткой жить не планировал. Мать не настаивала. Бросила учебу и уехала домой. Родня приняла ее с восторгом. Еще бы! У нас с прошлого века русской крови в роду не было, самая пора освежиться. Родился я, все рады и довольны, никакие алименты не нужны. У меня дядя в оленеводческом совхозе работает. Если надо, он без вопросов деньжат подкинет, хоть на джинсы, хоть на японский магнитофон. — Если бы твоя мама приехала беременной от тувинца, что бы тогда было? — Ее бы назад отправили. Сказали бы: с кем нагуляла, тот пускай и воспитывает. Вы, мужики, не пытайтесь понять менталитет и обычаи народов Севера. У вас, русских, никогда не было проблем с вырождаемостью, а на Севере они есть. Никто из вас свою жену гостю не предложит, а у нас, в отдаленных поселках, это обычное дело. С соседом женой не поделятся, а вот с заезжим геологом — запросто. Бичу передайте, что якуты с ним разговор не закончили. Пускай в городе осторожнее будет. Я бы ему посоветовал одному за ворота не выходить. — Если он женится на якутке, вопрос будет снят? — Вряд ли. Там не в женитьбе дело, а в том, где им дальше жить. Женитьба — это бзик ее двоюродного брата, его идея фикс. Зачем она нужна, я не знаю. На этом — все! Мы обещали сохранять нейтралитет — мы его придерживаемся. А Бич как хочет, так пусть и выкручивается. Воронов попробовал через Сопунова выйти на Кужугета, но получил отказ. — Я с ним о национальном вопросе и крови говорить не буду и тебе не советую. Есть люди, для которых национальный вопрос — это болезненная тема. Я ни разу не слышал, чтобы Кужугет обсуждал обычаи и нравы тувинцев. Себя он ведет как русский, зачем я ему о далекой родине напоминать буду? Может, он решил с Тувой отношения разорвать и больше никогда не вспоминать о соплеменниках? Жена у него, кстати, русская, дети на тувинцев совсем не похожи. Выйдя от Сопунова, Воронов подумал: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! На словах у нас братство народов СССР, интернационализм, перешедший в новую историческую общность — советский народ. А на деле как копнешь, так черт ногу сломит! Но в вопросе с Бичом надо все выяснить до конца. Одногруппник все-таки!» 9 В пятницу Кужугет остановил Воронова в коридоре учебного корпуса: — Виктор, вы не могли бы с Роговым помочь мне передвинуть мебель в квартире? Жена затеяла перестановку, я один не справлюсь. — Конечно, поможем! — охотно согласился Воронов. Рогов, узнав о приглашении, посмеялся: — Вот будет потеха, если он действительно перестановку затеял! — Кужугет — нормальный мужик. Попросит — переквалифицируемся в грузчиков. В субботу после занятий приятели были у Кужугета. Жена Ивана Андреевича, полненькая русоволосая женщина лет сорока, накрыла стол на кухне и ушла с детьми в гостиную. Угощение у Кужугета было скромным: бутерброды с вареной колбасой, филе горбуши в масляной заливке, хлеб, масло, красная икра — обычный набор для перекуса на Дальнем Востоке. — Я знаю ситуацию, в которой оказался Биче-Оол, — разливая чай, сказал преподаватель. — Чтобы в ней разобраться, надо вспомнить историю развития и падения цивилизаций. Некогда могущественный Египет, самое большое государство Древнего мира, был вначале эллинизирован наследниками Александра Македонского, в 30 году до нашей эры вошел в состав Римской империи, а после ее падения был поглощен арабами. Египтяне, те, что строили пирамиды и поклонялись богу Гору, исчезли как нация. Следом за ними исчезли римляне. Они превратились в итальянцев, говорящих на итальянском языке, а не на латыни. Еще раньше исчезла некогда могущественнейшая Ассирия. Гунны, покорители Европы, растворились среди других кочевых народов. Рассыпалась на мелкие государства империя Чингисхана. Монголы из завоевателей мира вновь превратились в отсталых кочевников.