– Я хочу изложить результаты своих расчетов и наблюдений. Как вы уже знаете, мы оказались на другой планете – будем называть ее Теллус, поскольку это имя за ней утвердилось. Ее окружность по экватору составляет примерно пятьдесят тысяч километров; сила тяготения на поверхности – около девяти десятых от земной. У Теллуса есть три спутника; расстояние до них вычислено мной пока очень приблизительно: до Феба, самого маленького, но который нам кажется самым большим, – около ста тысяч километров; до Селены, превосходящей по величине нашу старую Луну, – около пятисот тридцати тысяч километров; до Артемиды, которая больше Луны раза в три, – около семисот восьмидесяти тысяч километров. Сначала я полагал, что наша планетная система принадлежит к числу систем с двумя солнцами. Но я ошибся. В действительности Соль, маленькое красное солнце, всего лишь очень большая, еще не остывшая планета на внешней от нас орбите. У Соля оказалось одиннадцать спутников. Гораздо дальше Соля есть другие планеты; они все вращаются вокруг Гелиоса. Сейчас период противостояния: когда заходит Гелиос, восходит Соль. Но некоторое время спустя, примерно через четверть теллусийского года, начнется период, когда мы будем одновременно видеть два солнца, потом – только одно, а иногда – ни одного, что будет гораздо удобнее для астрономических наблюдений, – добавил он с явным удовлетворением. – Длительность дней и ночей была и остается одинаковой. Следовательно, мы на планете, ось которой имеет очень малый наклон к плоскости орбиты. Умеренная температура позволяет предполагать, что мы находимся где-то на сорок пятом градусе северной широты. Если принять склонение за нулевое, широта обсерватории будет равна сорока пяти градусам двенадцати минутам. А сейчас я изложу вам единственную более или менее разумную гипотезу катастрофы, – гипотезу, которую мне удалось разработать. Она пришла мне в голову сразу же после того, как мы оказались на Теллусе. Вы, несомненно, знаете, что некоторые астрономы рассматривают Вселенную как некую гиперсферу или, точнее, как некий гиперсфероид с четырьмя измерениями, округленный в четвертом измерении и имеющий в этом измерении толщину в одну молекулу. Такой сфероид парит в гиперпространстве, которое мы можем представить лишь очень смутно, по аналогии. Большинство теоретиков утверждало даже, во всяком случае последнее время, что, помимо континуума пространство – время, ничего не существует, даже пустоты, ибо пустота – это пространство. Мне эта теория всегда казалась несовершенной, и теперь я, кажется, смогу ее опровергнуть. Согласно моей гипотезе, в гиперпространстве существует множество гиперсфер-вселенных, плавающих в нем, как, скажем, могло бы летать в этом зале множество детских воздушных шаров. Возьмем два таких шара. Один – это наша старая Вселенная, и там наша Солнечная система, затерянная где-то в необъятности Галактики. Второй – это вселенная, в галактике которой заключен Теллус. По неизвестным причинам две вселенные соприкоснулись. Произошло частичное взаимопроникновение двух миров, во время которого Земля и Теллус очутились в одном месте, где взаимодействовали два пространства – времени! По столь же неизвестным причинам кусок Земли был переброшен в иную вселенную; возможно, что и Теллус потерял в этой встрече часть своей массы, и тогда наши земляки, должно быть, охотятся сейчас на гидр где-нибудь в долине Роны. Ясно только, что обе вселенные двигались почти с одинаковой скоростью и в одном направлении и что скорости обращения Земли и Теллуса на орбитах также почти совпали, ибо иначе мы с вами вряд ли смогли бы уцелеть. Этим же объясняется и тот факт, что межпланетная экспедиция, в которой участвовал кузен присутствующего здесь Жана Бурна, отметила признаки катастрофы вблизи Нептуна, но обогнала ее и успела вернуться на Землю. Вполне возможно, что некоторые дальние планеты нашей Солнечной системы тоже «вылетели» в другую вселенную, – представляю, в каком смешном положении оказались бы тогда мои земные коллеги! Впрочем, я в это не верю. Остается еще много необъяснимого. Почему не произошло внутриатомного взаимного проникновения, которое, по-видимому, вызвало бы чудовищный взрыв? Почему в результате катастрофы на новую планету была выброшена всего какая-то частица Земли? Этого мы не знаем и вряд ли сможем скоро узнать. И еще одно таинственное обстоятельство: каким-то чудом мы попали на планету, где есть органическая жизнь. Месье кюре видит в этом руку Провидения. Не знаю, не знаю… Почти одновременно мне пришла в голову вторая гипотеза, еще более фантастическая. Я подумал, что произошел сдвиг во времени и мы очутились в далеком прошлом нашей собственной планеты, где-то в докембрии. Если во времени завязался какой-то узел, тогда наш Соль – это просто Юпитер. Однако эта теория не разрешает целого ряда проблем как физического, так и метафизического порядка, а наблюдения над Теллусом и другими планетами ее окончательно опровергают. Возможно также, что правы Мартина и Мишель, которые полагают, что мы на планете нашей Вселенной, с которой соприкоснулись в результате того, что произошел сдвиг пространства в его четвертом измерении. В таком случае мы можем оказаться на планете одной из солнечных систем – скажем, в туманности Андромеды или попросту на другом краю нашей старой Галактики. Будем надеяться, что дальнейшие наблюдения разрешат наш спор. В заключение я хочу воздать должное пророческому гению некоторых романистов и напомнить вам, что Рони-старший в своей «Таинственной силе» предвидел аналогичную катастрофу. Но там речь шла о вселенной, состоящей из иной, нежели наша, материи. Тех, кто интересуется математической стороной изложенной теории, прошу обращаться ко мне… Менар сошел с кафедры и через несколько секунд уже горячо спорил о чем-то с моим дядей, Мишелем и Мартиной. Я было приблизился, но, услышав, что речь идет о тензорах, полях тяготения и тому подобном, поспешно отступил. Луи увлек меня в сторону: – Теория Менара, конечно, крайне интересна, но с практической точки зрения ничего нам не дает. Ясно ведь, что нам суждено жить и умереть на этой планете. Стало быть, нужно как следует все здесь организовать. Дел еще непочатый край! Ты как-то говорил, что где-то здесь неподалеку мог находиться уголь. Как думаешь, он тоже последовал за нами? – Возможно. Я даже буду удивлен, если после всей этой встряски на поверхность не выскочил какой-нибудь стефанский или вестфальский пласт. Что ты так на меня уставился? Это просто названия угольных пластов, которые можно было встретить в этом районе. Но должен тебя предупредить: ничего хорошего не жди! Несколько прослоек толщиной от пяти до тридцати сантиметров и уголь тощий, не антрацит. – Хоть что-то! Главное, чтобы завод дал электричество. Ты ведь знаешь, на изготовление ракет мы истратили почти все запасы угля. Стали совсем нет. Хорошо еще, что есть алюминий и дюраль. Последующие дни прошли для меня в сплошной горячке. Совет принял меры для укрепления обороны. В нескольких километрах вокруг деревни мы оборудовали шесть сторожевых постов с герметичными убежищами; каждый из них был снабжен всем необходимым на случай осады и связан примитивной телефонной линией с центральным постом. Теперь, заметив гидр, наблюдатели сразу должны были поднимать тревогу. Мы эвакуировали четыре слишком удаленные фермы, переведя их обитателей и весь скот в деревню. Отныне крестьяне работали на полях только под прикрытием пулеметов, установленных на грузовиках; чтобы сберечь горючее, в машины впрягали животных, которые и довозили охрану до места, где потом паслись или работали под ее защитой. Мы усовершенствовали ракеты и создали настоящую противовоздушную артиллерию. При первом же налете она вполне себя оправдала: из полусотни гидр было сбито штук тридцать. Однажды утром мы с Бельтером и двумя вооруженными бойцами отправились разыскивать уголь. Как я и предполагал, месторождение оказалось недалеко – частично на уцелевшей территории, но главным образом в мертвой зоне, где отдельные пласты выходили прямо на поверхность. – Удобнее всего начать отсюда, – сказал Бельтер. – Да, вот только в таком хаосе проследить пласт, вероятно, будет невозможно. Осмотрим нетронутый участок. Я не ошибся: большинство пластов едва достигало толщины пятнадцать сантиметров, и лишь один – пятьдесят пять. – Не завидую шахтерам, – сказал я. – Придется им тут повозиться. Воспользовавшись своим правом министра геологии, я мобилизовал тридцать человек на разборку путей, которые некогда шли к ближайшей железнодорожной станции. Точно так же мы сняли вторую колею с ветки от завода к глиняному карьеру, откуда шло сырье на завод. Благодаря открытию Муассака и Уилсона алюминий с 1967 года добывали не только из бокситов, и мы на Теллусе вернулись к старому способу лишь потому, что здесь оказались богатейшие залежи бокситов поразительной чистоты. Разумеется, Этранж запротестовал: – И как же, по-вашему, я должен доставлять сырье на завод? – Во-первых, я оставляю вам один путь из двух. Во-вторых, нам сейчас не понадобится такое количество алюминия, во всяком случае на первое время. В-третьих, ваш завод все равно не сможет работать, пока не будет угля. И в-четвертых, когда я отыщу руду, мы начнем выплавлять железо, которого хватит на все. А пока соберите железный лом – его здесь немало – и переплавьте на рельсы. В конце концов, это ваша работа! Кроме того, я реквизировал на заводе два маленьких паровозика из шести и достаточное количество вагонов. В известковом карьере я забрал три отбойных молотка и один компрессор. Несколько дней спустя шахта уже работала, а в деревне снова появилось электричество. Семнадцать «каторжников» стали шахтерами. Они работали под охраной, которая не столько стерегла их, сколько защищала от гидр. Довольно скоро эти люди забыли о том, что они осужденные, да и мы, признаться, тоже. Они стали обычными шахтерами и под руководством бывшего штейгера быстро освоили свою подземную профессию. Так, в организационной работе, незаметно пролетело два месяца. Мишель и мой дядя с помощью часовщика изготовили часы теллусийского времени. Нам очень мешало то, что сутки состоят из двадцати девяти земных часов; каждый раз, чтобы узнать время по своим часам, приходилось делать сложные подсчеты. Поэтому сначала мы выпускали часы двух типов: с циферблатом на двадцать четыре «больших» часа и с циферблатом на двадцать девять земных часов. Позднее, через несколько лет, была принята система, существующая до сих пор, – вы только с ней и знакомы. Сутки делятся на десять часов по сто минут, причем в каждой минуте – сто секунд, которые, в свою очередь, делятся еще на десять мигов. Секунды почти не отличаются от земных. Кстати, одним из первых результатов катастрофы было то, что все часы с маятниками разладились, к великому недоумению крестьян. Ведь сила притяжения на Теллусе меньше, чем на Земле! Запасы продовольствия, пополненные за счет трофеев из подвалов замка, полностью обеспечивали нас на десять земных месяцев. Мы оказались в умеренном поясе Теллуса, в области вечной весны, и, если бы пшеница прижилась в этом климате, могли рассчитывать на несколько урожаев в год. В долине было достаточно пахотной земли; нам должно было хватить ее до тех пор, пока население заметно не увеличится. К тому же почва Теллуса выглядела плодородной. Мы отремонтировали множество домов и уже не ютились в прежней тесноте. Школа снова работала. Совет заседал теперь в большом металлическом ангаре. Здесь Ида властвовала над архивом, и здесь я обычно находил Бельтера, когда он бывал мне нужен. Мы составляли кодекс – основу нашего законодательства, стараясь по возможности не отходить от привычных на Земле норм, лишь упрощая их и приспосабливая к новым условиям. Эти законы действуют до сих пор. Кроме архива, в том же ангаре помещались зал собраний и библиотека. Обе железные дороги – от шахты и от глиняного карьера – действовали нормально, завод работал по мере необходимости, выполняя наши заказы. Мы все были заняты, потому что рабочих рук не хватало. Жизнь в деревне кипела! Она напоминала скорее оживленный земной городок, чем одинокое селение на неведомой планете, затерянной в пространстве или, может быть, даже среди пространств. Выпали первые здешние дожди – грозные ливни, затянувшиеся дней на десять. Настали первые темные ночи, пока еще очень короткие. Трудно описать, что я почувствовал, когда впервые разглядел созвездия, которым суждено было стать нашими навсегда! У членов совета вошло в привычку собираться для полуофициальных бесед в деревенском доме моего дяди либо, чаще, у него же в доме при обсерватории, который к тому времени отремонтировали. Там мы встречали Вандаля и Массакра, корпевших вместе с Бреффором над изучением гидр, там я видел Мартину, Бевена с женой, своего брата, а иногда и Менара, когда его удавалось оторвать от вычислительной машины. Если на официальных заседаниях, где решались практические вопросы, всем заправлял Луи, то здесь, где больше говорили о науке и философии, признанным главой нашего кружка благодаря своей колоссальной эрудиции был мой дядя. Изредка брал слово Менар, и каждый раз мы поражались глубине мыслей, которые высказывал этот маленький человечек с козлиной бородкой. У меня сохранились об этих встречах самые светлые воспоминания, потому что именно тогда я по-настоящему узнал и оценил Мартину. Как-то вечером я поднимался к обсерватории в чудесном настроении; в трех километрах от мертвой зоны, уже на почве Теллуса, мне удалось обнаружить на дне лощины первоклассную железную руду. Собственно, нашел ее не я, а один из моих людей, который принес мне кусок руды и спросил, что это такое. Но какая разница? На повороте дороги мне повстречалась Мартина. – А вот и вы! Я как раз спускалась за вами. – Я что, опоздал? – Нет, остальные еще в обсерватории, где Менар рассказывает о новом открытии. – И однако, вы пошли меня встречать? – проговорил я, немало польщенный. – О! Невелика заслуга. Просто мне там неинтересно, так как именно я его, это открытие, и сделала. – И что же вы открыли? – Ну если в общих чертах… В тот день я так ничего и не узнал. Мартина подняла глаза – да так и замерла с открытым ртом и округлившимися от ужаса глазами. Я обернулся: прямо на нас пикировала гигантская гидра! В последний момент я все же сумел овладеть собой, толкнуть на землю Мартину и упасть рядом с нею. Гидра едва нас не задела, но все же пронеслась мимо. По инерции она пролетела еще метров сто, прежде чем смогла развернуться. В один прыжок я вскочил на ноги: – Бегите к деревне! Там вдоль дороги деревья, спрячьтесь под ними! – А вы? – А я займусь ею. Мне, возможно, удастся снять ее из револьвера… – Нет, я остаюсь! – Бегите же, бога ради! Но бежать было уже поздно. И я знал, что мне с моим револьвером вряд ли удастся убить чудовище. Рядом в скале была расщелина. Я силой столкнул туда Мартину и заслонил ее своим телом. Прежде чем гидра выбросила свое жало, я выстрелил пять раз подряд; должно быть, пули попали в цель, потому что чудовище заколебалось в воздухе и отлетело немного назад. У меня оставались еще три патрона и нож, длинный шведский нож, всегда острый как бритва. Гидра повисла напротив нас, ее щупальца извивались, словно щупальца спрута, и шесть глаз смотрели на меня тускло и зловеще. По легкому сокращению конуса гидры я понял, что сейчас она метнет жало. Выпустив последние три пули, я нагнул голову и с ножом в руке бросился к чудовищу. Мне удалось проскользнуть между щупальцами, ухватиться за одно из них. Боль от ожога была ошеломляющей, но я повис на гидре всем телом; она метнула жало в Мартину, промахнулась от моего толчка и расщепила роговое острие о скалу. Прижавшись к боку гидры, я кромсал ее ножом. Что было потом, я уже плохо помню. Помню свою нарастающую ярость, помню лохмотья омерзительного мяса, хлещущие меня по лицу, потом почему-то земля ушла у меня из-под ног, падение, удар – и все. Очнулся я уже в постели, в доме дяди. Надо мной хлопотали Массакр и мой брат. Мои руки были красными и вздувшимися, левую сторону лица пронзала стреляющая боль. – Как Мартина? – спросил я. – С ней все в порядке. Легкое нервное потрясение, – ответил Массакр. – Я дал ей снотворное. – А со мной? – Ожоги, вывих левого плеча. Вам повезло. Вас отбросило метров на десять, и, если не считать плеча, вы не получили ни единого серьезного ушиба. Удар смягчили кусты. Плечо я вам вправил, пока вы были без сознания, – потому вы и очнулись. Максимум недели через две все пройдет! – Две недели! Но у меня столько дел! Я только что нашел железную руду… Резкая боль пронзила мои руки. – Скажите, доктор, у вас ничего нет против этого яда? Жжет просто-таки нестерпимо. – Минут через пять вы почувствуете себя уже лучше: я наложил успокаивающую мазь. Дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвался Мишель. Он бросился ко мне с протянутыми вперед руками, но, увидев, что мои забинтованы, остановился: – Доктор, что с ним? – Пустяки! – Ах, старина, старина! Если бы не ты, моей сестре пришел бы конец! – Ты же не хотел бы, чтобы я позволил этому летающему спруту, ошибившемуся в выборе пищи, сожрать нас? – попытался пошутить я. – Кстати, он мертв? – Мертв? Еще бы! Ты разорвал его в клочья! Ах! Я даже не знаю, как мне тебя отблагодарить… – Не беспокойся! На этой планете у тебя еще будет возможность отплатить мне тем же. – А теперь, – прервал нас Массакр, – пусть больной уснет. Сейчас его, вероятно, начнет лихорадить. Все покорно направились к выходу. Когда Мишель был уже у порога, я попросил его: – Пришли ко мне завтра утром Бельтера. Почти тотчас же я забылся беспокойным сном, из которого вышел через несколько часов обессиленным, но зато без малейших признаков лихорадки. Потом я снова безмятежно уснул и проспал часов до одиннадцати следующего дня. Руки и лицо болели уже гораздо меньше. Рядом, на стуле, согнувшись вдвое, спал Мишель. – Он просидел тут всю ночь, – раздался голос моего брата, появившегося в дверях. – Как себя чувствуешь? – Лучше, намного лучше! Как думаешь, когда я смогу встать? – Массакр сказал, что дня через два-три, если жар не вернется. Позади Поля с подносом, на котором стоял дымящийся кофейник, внезапно возникла Мартина: – Завтрак для Геракла! Доктор сказал, что он может поесть! Она поставила поднос, помогла мне сесть, подложив под спину подушки, и на мгновение коснулась моего лба губами.