Петр вышел, выбил папиросу из пачки и закурил, мысленно недоумевая: зачем все это? Пришлось думать на эту же тему и успокаивать разволновавшегося «клиента». Одной папироской не обошлось. Во рту уже было кисло от курева. Подошел круглолицый молодой парень, на вид – инженер, в костюме-тройке и в шляпе. – Вы меня ждете, что ли? – Товарищ Авдеев? – Да, мастер Авдеев. – Вот. – Петр протянул молодому человеку плашку с впаянными проводами. Порылся в кармане, достал оттуда моток проволоки и оставшиеся слитки. Один из слитков сунул в карман, затем залез в сумку и вытащил нарисованные схемы пальчиковых и стерженьковых ламп. – Это формула сплава, лучше всего делать в вакуумной печи, так как в индукционной много графита сгорает, наружную часть лудить или серебрить. Я пошел. – Ты куда?! – Домой. Есть хочется. – И он побежал к подходящему трамваю. Быстро сунув все в карман, за ним побежал и Авдеев. На следующей остановке в трамвай завалит толпа работяг, а так можно успеть даже сесть. – Давай сюда, садись. – Сгонят, молодой, скажут, постоишь. – Садись-садись. Так ты предлагаешь делать такие цоколи? А держаться как при тряске будут? – Пружинку сверху одевать. – Понятно! Нагревать пробовал? Сопротивление замерял? – Иначе бы не приехал в такую даль, да сразу после экзамена, я десятый класс закончил. Все проверено, коэффициенты расширения одинаковые. – Ты даешь! Ты понимаешь, что это значит? – Конечно, но я сегодня получил повестку и уезжаю в летное училище, поэтому и приехал. – Зовут-то тебя как? – Петром. Подошедший кондуктор получил от мастера Авдеева деньги на два билета. Мастер – это тебе не ученик школы! Работяги даже не понукали «молодого» уступить место, так как видели, что мастер с пацаном обсуждают чертеж каких-то ламп. Ехали тут те люди, которые эти лампы делают. – Здесь? Слюда, в ней отверстия, на катоде, он – прямого накала, наносится напыление карбонатов стронция, бария и кальция. В момент откачки катод должен быть нагрет, тогда пойдет разложение карбонатов на окислы этих металлов и углекислоту, которая удалится в процессе откачки. То же самое можно делать и с косвенными катодами. – Делал? – Нет, конечно, у меня нет для этого таких условий. Это – теория. Мне выходить. До свидания, Валентин. – Ты фамилию свою не сказал! – Есть причина, я ее скоро сменю. Он протиснулся между работягами и соскочил с подножки. Валентин выбрал «неудачное» сиденье, с которого было не видно, куда делся пацан. А Петр уже трясся в «шестерке», которая везла его домой. В битком набитом трамвае можно было не беспокоиться с оплатой за проезд. Ему было немного жаль двадцати копеек, которые он потратил на бесцельную поездку. Сам он еще не осознавал, что он сделал. С матерью пересеклись на улице. Вначале ему выговорили за то, что не появился дома до того, как она пришла с работы, и ей пришлось самой забирать двух девочек из разных мест, но узнав, что у него не будет троек в аттестате, мать сменила гнев на милость и сказала, что пойдет на завтрашний «выпускной». До этого она отказывалась. Поев дома, Петр отпросился «погулять», чтобы не встречаться с отчимом. Мать неохотно отпустила его, и до самого вечера я его тоже не тревожил, пусть отдохнет. Петр ушел на соседнюю улицу, там во дворе между 17-й и 18-й линиями во дворе была организована волейбольная площадка. Играли на вылет, весело, шумно и с полной отдачей. Их «команда» держалась на площадке дольше всех. Было очевидно, что в таком составе они выступают не первый раз. После игры выяснилось: зачем Петр в кармане ножик таскает. Район оказался не слишком спокойным: «спортсмены» пошли на набережную помыться и там «успели» подраться со шпаной, которая попыталась что-то украсть из одежды, пока ребята мылись. Драться Петр не умел, придется учить. В свою комнату он прошел через коридор, на цыпочках, в соседней комнате все уже спали. На столике стоял стакан молока, прикрытый толстым куском хлеба. Петр поужинал, достал тестер из правой тумбочки и проверил сопротивление оставшегося у него образца. Удовлетворенно хмыкнул, разделся и быстро уснул, предварительно закрыв плотной шторой окно. Завтра – самый длинный день в году, и за окном – белая ночь. Я же в отдыхе не нуждался и, пока никто не мешал, прикидывал: что и как, и почему. Петру не шестнадцать, а восемнадцать лет, он родился 1 мая 1920 года. Школу заканчивал с перерывами, поэтому. Повестку, а про нее он никому еще не сказал, я видел. Сбор завтра в 15.00 у райвоенкомата. В какое училище его отправляют – неизвестно, написан только номер воинской части. Военкомат – в квартале от дома, насколько я помню. Звонок прозвучал, практически один в один повторилась вчерашняя картина, за единственным исключением: я увидел двух дочерей бабушки – черноволосую Веру и совсем маленькую беленькую Нину. Последней чуть больше года. – Отведешь Веру, я зайду на работу и оттуда в школу. Завтракай и не ссорься с Иваном. – Он еще здесь? – Бреется. Мы пошли. Петр заканчивал завтрак, когда в комнате появился невысокий полный лысоватый мужчина в сапогах, белых галифе и в майке. От него просто несло одеколоном. На шее – махровое полотенце. – Доброе утро. – Доброе, доброе… Говорят, что вчера две пятерки получил и исправил аттестат? – Исправил. – На работу когда устроишься? – Я сегодня уезжаю. – Куда? – В училище. – Петр вынул из кармана рубашки предписание и протянул отчиму. Тот хмыкнул, прочитав, и вернул бумагу пасынку. – По моим стопам решил пойти? Гляди! Я там учился, не позорь! Ну, проводить не смогу, у меня вылет в 11.30. – Мужчина подошел к кровати, на которой лежал белый морской китель с нашивками майора авиации, но с красными пробелами и красной звездой с золотистой отделкой, с двумя орденами Красной Звезды: одним советским, а вторым – Бухарской Народной Республики. Так как звезда на рукавах красная, получается, что он – батальонный комиссар. Блин, так все запутано! Бабушка об этом человеке ничего не рассказывала практически. Отец тети Нины вывез их из Средней Азии, погиб в 39-м во время войны с Финляндией. Все, что знаю. Батальонный комиссар вытащил пухлый бумажник, достал оттуда три черных купюры, потом одну сунул обратно и протянул их пасынку. – Да не надо, я сам. – Сам-сам, конечно. Слышал, и не раз. Дают – бери! Пригодятся. Давай, а то Верка к завтраку опоздает. На бомбера иди, не дури. – Спасибо, Иван Савелич. – Ладно тебе, бывай! Детский сад находился на соседней улице в здании бывшего монастыря. Сейчас этого дома нет, там только пустырь и забор остался после войны. Петр передал Веру нянечке, несколько раз поцеловал ее на прощанье, но ребенок ничего не понял, вырвался и убежал завтракать. – Ты чего это, сердешный? – Уезжаю, теть Маш. Когда с сестренкой увидимся – не знаю. – И куда? – Служить, по месту службы. – Так призыв-то кончился? – Я – добровольцем. – Тогда ладно, счастливо! – До свидания! После «выпускного», на котором выдали каждому аттестат, характеристику и пожелали успехов, Петр сказал матери о том, что уезжает, и попытался передать ей двадцать червонцев, полученных от отчима. – Во сколько? – спросила Евгения Владимировна. Петр ответил и сказал, что у военкомата. Бабушка посмотрела на золотые часики на руке. – Мне пора, через десять минут – пара. Подойду пораньше, помогу собраться. – Она протянула сыну руку, повернулась и пошла, смахнув что-то с лица с обеих сторон. Петр дошел до Фонтанки, дважды повисев на трамваях, не входя в салон. Заверил летную книжку в клубе, получил еще одну характеристику и успел вернуться домой до 14 часов. Вытащил из шкафа армейский вещмешок и небольшой «дежурный чемоданчик». Туда в первую очередь уложил паяльник, припои, канифоль и жидкий флюс. Тщательно упаковал главное сокровище: выходную лампу. Сложил готовые блоки, имеющиеся радиодетали. Мало ли для чего понадобятся? Да и «валюта» это. Любую эту деталь с руками оторвут такие же радиолюбители. Почему он и считал, что деньги у него есть. С верхней полки он достал «копилку». Туда уже два года он складывал все, что ухитрялся заработать на каникулах и на стадионе, играя в волейбол на деньги. Количество денег там он знал точно: 624 рубля ассигнациями, 27 рублей старыми серебряными рублями и полтинниками. За каждый рубль сейчас можно было получить четыре, а если повезет, то шесть рублей бумажками. Плюс двести, которые дал отчим. Больше, чем месячная зарплата квалифицированного рабочего. Если только на еду, то два-три месяца можно прожить. Все журналы было не забрать, чемодана на это не хватит, вытащил те, которые считал наиболее важными: пять штук. В этот момент появилась мать, погладила его по голове и принялась укладывать сменное белье в вещмешок. Собрались быстро, бабушка, то есть мать, попыталась сунуть ему еще 150 рублей пятичервонцами, но он отвел ее руку: – Себе или Веруське что-нибудь купишь. – Талонов нет, все ушло на Ниночку. – Есть, я копил, чтобы тебе подарок купить, вот, держи, здесь на тысячу рублей. С «тройками» меня бы не взяли в училище, так я хотел в армию записаться, чтобы на шее не сидеть, вот и накопил тысячу и талоны. – Спасибо, сынок. Присядем, на дорожку… В 14.55 – перекличка, в 15.00 раздалось: «Смирно! Равнение на… средину!» Военная служба началась. Затем пешком до Московского вокзала, через полгорода по проезжей части Невского проспекта. Мать все это время шла по тротуарам за колонной. На перроне еще несколько раз обняла его, перецеловала, расплакалась и долго махала рукой вслед уходящему поезду. Весь вагон был занят «командой». Старшим был старший лейтенант, с ним два сержанта, курсантов второго курса. Они были самыми занозистыми и самыми большими вралями. Основу команды составляли детишки 16–17 лет, которые, как и Петр, только сегодня оторвались от мамок. И несколько более старших ребят, полностью закончивших аэроклубы, которые ехали на «сокращенку». Поезд обычный, пассажирский, больше тормозящий и стоящий, чем движущийся. Трое суток добирались до Ростова, оттуда на грузовичках их привезли в маленький городишко Ейск. И прямо с колес на медкомиссию. Семь человек отсеялось, поэтому с зачислением никаких вопросов не возникло. Тут у «сокращенки» выявился «недобор». Желающим предлагалось сдать аэродинамику, в пределах курса аэроклуба, матчасть У-2 и М-11, выполнить четыре провозных полета и выпуститься самостоятельно. Я, который помнил о злополучном приказе Тимошенко, убедил Петра, что он способен сдать эти мелочи и сможет на год раньше закончить училище. Тем более что два дня на подготовку теоретической части давали. Инструктора просмотрели его летную книжку, характеристики, оценки в аэроклубе, и он перешел жить в другую палатку. Тут еще одна закавыка выяснилась: с утра прошел строевой смотр, и из восемнадцати кандидатов на три места осталось тринадцать. Два дня, которые давали на подготовку, прошли в строевых занятиях, стрельбах из винтовки и револьвера, а на СамПО давали три часа после обеда и неограниченное время после ужина, но с присутствием на вечерней поверке, и обязательным отбоем. Благо, что я сам в отдыхе не нуждался, лишь бы у Петра были открыты глаза. Аэродинамику и управление самолетом «мы» сдали. Матчасть – тоже, а вот остальное от меня мало зависело. Сам я сто лет не летал, да еще и не научился управлять телом Петра. Так, работал его «внутренним голосом». Но Петя справился, первый вылет прошел почти без ошибок, но выровнялся высоковато и малость «скозлил». Второй и третий вылет – все четко и без ошибок, а вот четвертый… Самолет столкнулся с чайкой, которая разбила козырек второй кабины, осколки ранили инструктора, в общем садился Петр совершенно самостоятельно. Закончил «коробочку» и сел, подрулил к СКП и заглушил движок. Вылез из кабины и стал помогать инструктору. Затем долго отвечал на вопросы, что и где случилось. Чуть было не запаниковал, когда отвечал на дурацкие вопросы, но я его сумел успокоить. Вечером на построении объявили, что курсант Ночных переходит в четвертую эскадрилью. Первым из трех кандидатов. Претендентов оставалось девять человек. За ним пришел старшина «четвертой». Скрупулезно пересмотрел и пересчитал полученное снабжение. Сделал целый ряд замечаний и потребовал завтра часть экипировки на складе заменить. Грозился выбросить к чертовой бабушке Петин чемодан с радиодеталями, но за полчаса до вечерней поверки Петр уже находился в расположении. Еще одна напасть! Макар Шершнев, грозный старшина, обратил внимание на почерк нового курсанта. И прозвучал приговор: – Писарчуком будешь. И вот тебе первое задание: таблички к койкам. Пошли! Вот стол, вот ключи от канцелярии, тушь, рейсфедеры, ручки. На построения не опаздывать! Приступайте, курсант. Почему приговор? Да потому, что эту работу приходилось выполнять за счет отдыха и самоподготовки. Это сейчас работу писаря может выполнить любой. Стоит набрать текст на компьютере, выделить его и выбрать подходящий шрифт, его размер и дать команду «Print». А тогда это делалось пальчиками, ручкой и теми самыми «рейсфедерами», чертежными инструментами. А следом за старшиной подтягивались штурман эскадрильи, политрук, командир и большая часть инструкторов. Плакаты, схемы маневрирования, поднятие карт, маршруты полетов. А подъем в четыре, и на полеты, вместо послеобеденного отдыха – пишешь или рисуешь, и на полеты, все на СамПО, а ты – в канцелярию. Но стоит отметить, что поощряют писаря эскадрильи чаще других.