— Вижу, — сказал доктор. — Лучше восстановиться, пока не дошло до галлюцинаций. Выйдете отсюда как новенькая, и со всеми расправитесь одной левой. — А как у Татьяны Климановой, получилось компенсироваться? — Вы имеете в виду мою бывшую пациентку? Увы. Но моей вины тут нет. Раскрою вам одну маленькую тайну. Она только по документам у нас лежала. — Вот как? А где же она была на самом деле? — А на самом деле она лечилась в полноценной психиатрической больнице, — поведал мне доктор после недолгой, но явной внутренней борьбы. — Это, безусловно, секрет. Просто вы рано или поздно это узнали бы, а я не хочу оказаться в глупом положении. Это я понимала. Доктор объяснил, что у Климановой было серьезное психическое расстройство, которое требовало наблюдения специалистов-психиатров, а не психологов и психоаналитиков. — А каков был характер расстройства? — Насчет характера расстройства вам лучше поговорить с психиатрами. Но как психолог, могу сказать, что у нее был жесточайший комплекс вины. И такой синдром психологических проявлений, который я бы назвал одержимостью ролью жертвы. — А подробнее? — Она попала к нам сразу после съемок фильма, в котором сыграла актрису, то есть вроде как отчасти и себя. По сценарию, ее героиню преследует маньяк. Из анамнеза я узнал, что в городе, где они снимали фильм, в гостинице Климанову тоже кто-то преследовал. Ее героине звонили, и ей тоже звонили. — Вы уверены? — В чем? — В том, что ей звонили? Доктор развел руками. — Ну, проверять это в мои обязанности не входило. Во всяком случае, она это сообщила врачам. — Хорошо, звонили. А чего хотели? — Вот тут, на мой взгляд, проявлялась ее явная одержимость образом, который она сыграла. По ее словам, звонивший говорил ей те же слова, что и маньяк ее героине в фильме. Когда пациент перестает отличать реальность от вымысла, дело плохо. Вот тут-то я и отправил ее в психиатрическую больницу. — Доктор, а вы не предполагали, что Климанова говорит правду, что ей действительно звонят и говорят те же слова, что и ее героине? — То есть вы меня упрекаете в том, что я здорового человека засунул в психушку? Помилуйте. Есть набор профессиональных приемов, позволяющих распознать, действительно ли пациент разбалансирован. Поверьте, что я, как психолог с почти сорокалетним стажем, могу отличить человека, который напуган чем-то реальным, от психически нездорового человека, который настрадался от ветряных мельниц. — Вы хотите сказать, что Климанова боялась призраков? — Более того, дорогая, она так и говорила докторам. — Что боится призраков? — Ну да. Что боится существа с бесплотным голосом, виртуального порождения того маньяка, который преследовал ее в фильме. У нее была навязчивая идея, что мысль и слово материальны... — Но эта же идея владела умами классиков философии... — Безусловно, но не в болезненной форме. Климанова же довела эту идею до абсурда. В ее представлении все написанные и сыгранные образы начинают жить своей жизнью, и реальные лица, их воплотившие, обязательно встречаются с ними. И после встречи начинается борьба реального лица и персонажа, поскольку двоим тесно в одной и той же шкуре. И на помощь персонажу могут приходить его виртуальные партнеры, потому что, по сути, это борьба миров — реального и виртуального, как теперь модно говорить. Противоборство, которое должно закончиться победой одного мира и поражением другого. — Как интересно, — заметила Регина, которая просто заслушалась доктора. Впрочем, я тоже. — Но почему вы считаете, что эта идея — проявление болезни? По-моему, это просто оригинальная мысль, не более. — Региночка, да потому, что ваша актриса была в прямом смысле слова одержима этой идеей. Любая идея утрачивает свое гносеологическое значение, превращаясь в идею-фикс. Повторяю, я бы ее синдром назвал синдромом роли жертвы. А знаете, в чем проявляется эта болезнь, кроме генерирования красивых идей? — В чем? — спросили мы с Региной хором. — В том, что больной делает все, чтобы действительно стать жертвой. И если не представляется удобного случая, он этот случай конструирует специально. — Скажите, пожалуйста, доктор, — я пыталась сформулировать какую-то постоянно ускользающую от меня мысль, — а могло быть такое, что Климанова просто болезненно воспринимала какую-то реальную ситуацию? — То есть что психическое расстройство произошло из-за того, что она испытала страх перед чем-то реальным? — Ну да. — Конечно, такое могло быть. — И еще вопрос: она поправилась после лечения? — Вопрос некорректно поставлен, — засмеялся доктор, — не после, а в результате лечения. — Конечно, простите. — Ничего. Скажем так: наступила ремиссия. — Что это такое? — шепотом спросила меня Регина. — Ремиссия — это улучшение, восстановление, — пояснил доктор, обладавший острым слухом. — То есть вы не утверждаете, что она выздоровела? — Давайте определимся с терминологией, — похоже, что доктор начинал терять терпение. — Выздоровление — это, конечно, замечательный результат, но не самоцель. Бывает, что больной неизлечим, его просто компенсируют и приостанавливают лечение, но постоянно наблюдают. — Но она продолжала играть в театре... — Ну и что? Такого плана нездоровье не вредит творческой стороне натуры. А для окружающих она была не опасна. Допив кофе с ликером, я поблагодарила доктора, так и не прояснив до конца, что же реально происходило в жизни Климановой, а что ей казалось. Мы с Региной поднялись и засобирались. И тут я решила задать доктору еще один вопрос. — Доктор, а вы ведь ее осматривали при поступлении в клинику? — И не один, целая комиссия осматривала. — Вы не заметили у нее каких-то соматических отклонений? — Отклонений или заболевании? Это разные вещи. — Ну, в общем, что-то необычное заметили? — Необычного — нет. А вот что грудная клетка у нее болезненна при пальпации, заметил. Но она не позволила ее как следует пропальпировать. — В тот момент, когда она к вам поступила, у нее как раз зарастали переломы ребер, вот и была болезненность. — Да что вы! — доктор был как громом поражен. — Вы уверены? — Видела своими пазами при вскрытии костные мозоли на ребрах. — Та-ак. Если бы тогда это заподозрил, я бы иначе оценивал ее состояние. — Иначе — это как? — Я бы тогда сказал, что она была психически менее декомпенсирована, чем я поставил. — А почему? — Почему? — чувствовалось, что доктор устал на пальцах объяснять двум дилетанткам азы специальности. — Потому что реальная опасность и навязчивый страх — это как сообщающиеся сосуды. Чем сильнее реальная опасность, тем меньше оснований полагать, что у пациента — навязчивое состояние. Вам понятно? Мне было ничего не понятно. Была психически больная актриса, которой все время что-то чудилось. В итоге мы имеем ее труп, труп женщины, похожей на нее, и труп мужа этой женщины. Неужели смерть Бурова — это простое совпадение, а не продолжение цепочки? — Медицинские документы будете забирать? — спросил меня доктор, и я очнулась от своих мыслей. — Да, конечно. Можно прямо сейчас? — Можно, можно, по-моему, у доктора это уже в крови было: не перечить своим собеседникам. Он сходил куда-то и вернулся с историей болезни в красивой папочке, с розовым корешком. Подсел к нам и стал перелистывать папочку. — Раз уж случай представился, освежу в памяти. Я терпеливо ждала, пока доктор освежит в памяти историю лечения Климановой, потом поинтересовалась тем, чем мне надо было поинтересоваться с самого начала: — А как насчет ее переживаний, связанных с разводом? Доктор поднял глаза от бумаг: — Не понял.