Но что удивило меня больше — это то, что и сам Буров ни словом об этом не обмолвился. И это могло объясняться либо тем, что он просто не знал об этом, а значит, не так уж безоблачно он жил с Лилей, либо тем, что не придавал этому значения, во что мне мало верилось. Кто-то другой мог без души раскрывать это преступление, но сам муж, при условии, что он сотрудник уголовного розыска... Да еще если учесть, что его самого подозревали в убийстве. Тут сам Бог велел цепляться за каждую мелочь. А в плане расследования почему нет других версий? Я вернулась к первой странице и перечитала план. Нет, о возможной причастности к убийству кого-либо из постояльцев гостиницы даже не упоминалось. Но так не бывает. Бывает так: следователь полностью профнепригоден, и дело представляет собой набор случайных фактов, никак не систематизированных. А если из допросов, запросов и постановлений видно, что следователь не осел, и более того, что он целенаправленно отрабатывает какой-то вариант, и делает это на совесть — значит, отработка других версий почему-то не входит в его планы. Допустим, сначала он был во власти одной версии, да и оперативники настаивали. Но ведь версия о причастности Бурова не подтвердилась. Почему бы в таком случае не начать работать по другим? Вернулся следователь, дыша ароматами химкомбинатовской столовой. И я прямо спросила его, почему встало расследование. Следователь помялся, пряча глаза, а потом шумно вздохнул и решился. — Конечно, знал я про актеров. И все знали. Только не велели нам соваться — Кто не велел? — А это вы у прокурора спросите. Кто-то ему из Москвы звонил. — Из Москвы? — удивилась я. — А не из Питера? — Нет, из Москвы. Из Генеральной. Попросили уважаемых людей не трогать, чтоб даже не упоминались. Я задумалась. — А вас это не насторожило? Раз просят, значит, у кого-то рыло в пуху? — Возможно. Но мне до пенсии доработать надо. — А сколько вам осталось? — Восемь месяцев. Куда я подамся, если меня из прокуратуры вышвырнут? — Так уж и вышвырнут, — усомнилась я. — Да, вот так и вышвырнут. Вам в больших городах хорошо. А у нас, по сути, большая деревня. У меня приусадебного хозяйства нету, так что даже на рынок торговать не пойду. Только на комбинат юристом идти, так там все вакансии на сто лет вперед забиты, дети и внуки нынешних юристов в очереди стоят. — А вы сами-то что думаете, при делах съемочная группа? — Уж не знаю, при делах или нет, — неожиданно сварливо сказал следователь, — а то, что вели себя тут как скоты, это точно. Водку жрали, порядок нарушали, весь город переполошили, это точно. В гостинице перекрестились, когда они наконец съехали. Я полистала дело. Вот почему оно такое тоненькое. Могло быть повнушительней, если бы не звонок из Москвы. — А вы для себя не пытались выяснить про съемочную группу? Что за отношения у Буровой были с ними? — Я вообще-то Лилю знал еще при жизни, — вздохнул следователь. — Шустрая была девушка, очень общительная. И очень принципиальная. Правду-матку резала, никого не стеснялась. У меня вообще-то первая версия была — что-то она разнюхала там в гостинице, и за это ее убрали. Чтобы рот не раскрывала. Но там люди-то прозрачные, в «Ковчеге». Кому это надо было? Вроде у них все нормально в бизнесе. — А вы не думали, что раз она так тесно общалась с актерами, то могла что-то узнать про них? — Да думал я, — уныло признался следователь. Чувствовалось, что ему стыдно. — А что такого она могла узнать? Актеры приехали и уехали. А Лилька анонимок писать бы не стала, да и кого теперь этим удивишь, что люди в пьяном безобразии валяются и с чужими женами спят? — А что ж сам Буров-то? — спросила я — Ладно, вы там в гостинице не копали, но он-то наверняка из всех душу вынул... — Эх, — махнул следователь рукой. — Его туда и на порог не пустили. — Вот как? — Ну да. Сначала Самохин поработал, оперативник наш, всем в гостинице рассказал, что Буров — главный подозреваемый. А потом, я думаю, им тоже намекнули, чтобы они держали рот на замке. — Последний вопрос, — сказала я. — Место убийства. Берег речки или ее туда привезли? Следователь как-то странно посмотрел на меня. Он явно колебался — сдавать ли мне все свои секреты или это для него плохо кончится? Потом решился. Открыл сейф и бросил передо мной фотографии. — Что это? — я повертела снимки в руках, не сразу разобравшись, где верх, где низ. — Я же не ишак. Как бы меня милиция наша ни поливала, я двадцать лет следователем работаю, кое-что понимаю. Вот это — следы волочения. Трусы валялись в трех метрах, туфли были сброшены — так это ее тащили. Никакие это не следы сексуального насилия. А тащили знаете откуда? — Откуда? — послушно перепросила я. Следователь ткнул пальцем в фотографии. — Там берег песчаный. А вечером влажно было. Следы там остались — любо-дорого. — Следы? Чьи? — Следы машины. Это снимки следов. А я сгоряча сделал слепки отпечатков протектора. Потом, когда дело чистил, убрал их к себе в сейф. А разбить рука не поднялась. Он распахнул нижнее отделение допотопного сейфа и показал на газетный сверток. Из свертка торчали характерные края шершавой гипсовой заливки. — А протокол осмотра вы что, переписали? — Переписал, — кивнул он. — А как же криминалист? — Какой криминалист? У нас тут не столица. Я сам и фотографирую, и слепки делаю. Да и трупы, бывает, сам осматриваю. — Где у вас почта? — спросила я, разглядывая снимки следов протектора. На почте мне удалось отправить по фототелеграфу выцарапанные у следователя снимки в наш криминалистический отдел, Гене Федорчуку. Оттуда же я позвонила ему и предупредила, что он получит фотографии, которые надо сравнить с отпечатками шин, изъятыми при осмотре места обнаружения трупа Бурова. Косте Мигулько я тоже позвонила. Не вдаваясь в рассказы про ночное происшествие, я попросила его срочно переправить Федорчуку отпечатки протекторов от парадной, где нашли труп Бурова. Конечно, надежда призрачная, но я привыкла, что если есть два однотипных объекта, их надо сопоставить. Чем черт не шутит. И еще об одном я попросила Костю — на всякий случай. Он очень удивился, но обещал выполнить мою просьбу, и мы договорились созвониться завтра. После того как мы попрощались. Костя спохватился, что не сказал мне важной вещи: в квартиру Климановой тоже звонили из Коробицина, во всяком случае, в последний раз. С того же телефона. — Вы там установили, чей телефон? — спросил Мигулько. — Отчасти. Телефон гостиницы. — Ну, пусть Петр поработает. Удачи. Я тоже спохватилась и спросила, говорил ли он с постовыми, которые задержали окровавленного менеджера из «Бест-ойла». — Говорил. Действительно, им наколку дал мужик на белой «десятке», номер они, конечно, не запомнили. — Но мужика-то хоть запомнили? — Смутно. — Опознают? — Не уверены. — Черт! К трем часам я вернулась к зданию прокуратуры. Петр Валентинович уже маячил там с озабоченным выражением лица. Увидев меня, он просветлел. Понятно было, что он за меня боялся. Мы присели на лавочку, и я рассказала ему про коллизии следствия. — Я понял, что там что-то не то. Они явно не хотят говорить. Мы еще с вами посоветуемся, как из них что-то вытащить... — Петя, мы же на «ты», — напомнила я ему. Он опять заалелся, как маков цвет. — Хорошо, — послушно сказал он, — я попробую. Мы с тобой обсудим, как их разговорить. Но я пока проверил другое. — Петя, я говорила с Мигулько, он сказал, что Климановой тоже звонили из гостиницы «Ковчег». — Да, вот я как раз это и проверял. Ночью, когда тебе звонили, коммутатор ведь был отключен. — Да. — Но звонки были. — Да. — Какой вывод? — Вывод? — повторила я. — Значит, звонили не через коммутатор. — А как?