— Следуй за мной! — И не подумаю. — Что!! — В голове этого человекообразного существа с явными признаками садизма не укладывалось, как это кто-то смеет противиться его воле. — Застрелю, мерзавец! — А, что так орать-то. Горло побереги. Пистолетик в руке. Вам же не привыкать пускать людей в расход, ведь это намного проще, чем соблюдать закон. Или ты забыл, как на курок нажимать, а может и не умел никогда. Зачем тогда портупею и фуражку напялил, лучше повяжи фартук и платок, — я ухмыльнулся, не в силах удержаться, чтобы его не унизить. — Да, я… тебя… сейчас… — его физиономию с белыми от ярости глазами перекосило от бессилия. — Наверно хочешь обнять и расцеловать. Ну, иди к папочке, проказник. — Т-ты… т-ты…, — на его багровой физиономии вздулись вены, он начал заикаться, и мне показалось, что вот-вот мог закатиться. От ощущения гадливости захотелось сплюнуть, и я еле сдержался. — Что здесь происходит? — На входе показался капитан ГБ, привычным движением сгоняя складки чистой и выглаженной гимнастёрки назад. — Диверсанта задержали… задержал. А он идти отказывается, — протараторил старлей и, поняв, что глупость сморозил, зыркнул по сторонам, будто злобный крысёнок. — Что значит, отказывается? — капитан кинул пронзительный взгляд. — Оказал сопротивление? — Н-нет. Просто идти не хочет, — старлей отрицательно затряс головой, потом втянул голову в плечи. На него было жалко и противно смотреть. — Доставить арестованного в мой кабинет, — непререкаемым тоном произнёс гебешный капитан и повернулся. — Это кто тут арестованный? — Я продолжал стоять, заложив большие пальцы рук за ремень. — Вы что не слышали!! — прикрикнул капитан ГБ на энкаведешников и пронзил меня взглядом. Те шагнули вперёд, а я улыбнулся и погрозил им пальцем, они поспешили сделать два шага назад. — Это что такое! — особист от удивления выпучил на меня глаза. — Сопротивляться советской власти?! — Ну, что вы, товарищ капитан, такое говорите. Если ваше партийное руководство узнает, что вы лично себя отождествляете с советской властью, я вам не позавидую. А по поводу ареста прошу вас предъявить обвинение и ордер с подписью военного прокурора. Капитан ГБ задохнулся от возмущения и тоже начал заикаться, как и старлей, который уже почти впал в прострацию. Доведённый до белого каления гебешный начальник выпучил глаза и завопил благим матом: — Комендантский взвод в ружьё!! В штабе началась бестолковая беготня, будто на них внезапно высадился немецкий десант. Я спокойно наблюдал за этой мурмурацией и всё более убеждался, что во время войны людей не столько гнетёт осознание близкой неотвратимой смерти, сколько повсеместная сверху донизу жестокость и подлость начальства, разгул самодурства и начальственного насилия. Действительно, война — самая большая мерзость на свете, которую придумали люди, но неизмеримо хуже внутренний повальный террор против своих соотечественников. Из дверей стали выбегать красноармейцы комендантского взвода и строиться у ступеней. Не дожидаясь доклада лейтенанта с повязкой дежурного, капитан истошно заорал, указывая на меня: — Арестовать преступника!! Не зная, как такой толпой взять одного человека, комендачи окружили меня плотным кольцом. Но, поскольку гебешники старались держаться от меня подальше и упирались, то кольцо окружения сильно уплотнилось. — Чего застряли, схватить его!! — грозное выражение лица капитана плавно перетекало из яростного в паническое и обратно. — А, ну, все отошли назад! — раздался звонкий голос Сашки. — Быстро отошли от командира, тыловые крысы! Плотное окружение распалось на отдельных растерянных бойцов, расширилось и поредело, и я увидел, что все мои орлы образовали второй круг, ощетинившийся винтовками, автоматами и пулемётами. Мне стало немного смешно и одновременно грустно, и гордость за мою роту сжала грудь, когда я увидел, что Пилипенко отцепил пушку, выкатил её на прямую наводку и навёл на вход в горсовет. Капитан был похож на загнанного в угол волка. Непроизвольно он встал в борцовскую стойку и оскалил зубы. Пилипенко уже начал отцеплять вторую сорокапятку, когда на площадь влетела эмка комкора. Генерал выскочил из машины, несколько секунд озирался, ничего не понимая. Такое количество набычившихся вооружённых людей кого угодно могло ввести в заблуждение. — Смирно!! — крикнул Петров, оглядел замершую толпу и, внушительно сдвинув брови, уже спокойно и строго спросил: — что здесь происходит? Отвечайте, — ткнул он пальцем в Сашку, которого сразу узнал. — Так, товарищ генерал-майор, нашего командира арестовывают. Ни за что! Он только к лестнице подошёл, и сразу старший лейтенант пистолетом стал ему угрожать. А мы защитить хотели. Как же нам без командира? Комкор глянул поверх толпы, увидел капитана и махнул ему рукой. Пока гебешник пробирался к начальству, я начал наводить порядок. — Внимание рота! В две шеренги становись! Командиры взводов построить людей! Мои бойцы быстро разобрались и выстроились перед зданием, а гебешники и караульный взвод сбились в кучу и продолжали топтаться, озираясь по сторонам, пока кто-то не догадался выстроить их напротив входа. — В чём дело, товарищ капитан государственной безопасности? — Здравия желаю, товарищ генерал-майор. Вот этот сержант оказал сопротивление органам безопасности. — И как же он его оказал? — Отказался подчиниться при аресте. — Каком аресте? Кто приказал? — Так, старший лейтенант государственной безопасности Достанюк сказал… — Интересно. Оказывается, вам теперь старший лейтенант приказывает. — Нет, конечно, но…, — капитан ГБ покраснел, смутился и оглянулся, не видит ли кто его неуверенность. — Вот что, товарищ капитан государственной безопасности, об этом инциденте забудьте. Эта рота вчера днём и сегодня ночью разгромила танковую дивизию Неринга. А этот сержант, вернее, старшина Батов Василий Захарович командир этой роты. — Я-ясно, товарищ генерал-майор, не знал, промашка вышла. Ну, Достанюк, я тебе покажу «диверсант». — Товарищ капитан государственной безопасности, успокойте старлея. Это непростая рота. Следующий раз они его могут крепко обидеть. Проходя мимо, капитан ГБ внимательно всмотрелся в моё лицо, а я кивнул ему и отдал честь. Он удивлённо вскинул брови, скривился, и через секунду заминки ответил. «Что, тварь, не нравится горькая пилюля. Глотай и не морщись». Генерал Петров направился ко мне, а я, чтобы не ударить в грязь лицом, повернулся к строю и скомандовал: — Р-рота! Смирно! Р-равнение на… середину! Под одномоментный звук сдвигающихся каблуков я отрапортовал: — Товарищ генерал-майор, сводная рота построена. Докладывал старшина Батов. Шаг в сторону, три шага за плечо генерала, поворот. Ну, теперь ребята не подведите. Как там царь Пётр говаривал: кричать громко, иметь вид бравый и придурковатый. — Здравствуйте, товарищи. — Здра жла тащ грал!! — проорала сотня лужёных глоток. — Вот это гвардия, — он улыбнулся, и сделал вид, что поправляет несуществующие усы, — благодарю за службу! — Ура-а! Ура-а! Ура-а! Я облегчённо выдохнул. Всё по уставу. Не подвели мои орлы. А по губам генерала пробежала улыбка. Он поманил меня пальцем, отводя в сторону. — Что же мне с вами делать. По сути, здесь бойцы из десятка разных частей и подразделений. По правилам я должен отправить вас на переформирование. — Не надо, товарищ генерал, мы ещё пригодимся. — В каком смысле? — Во-первых, не судите строго капитана госбезопасности. Он натворил глупостей от общего расстройства нервов и искренне раскаялся. Во-вторых, что касается роты, то это долгий разговор, но вкратце, предлагаю на её основе создать отдельную роту специального назначения. Мобильное, моторизованное, отлично вооружённое, умелое и сплочённое подразделение, подчиняющееся лично командиру корпуса, который силами такого спецназа может решать любые оперативные задачи. — А про себя я ухмыльнулся, уточняя: «артель говночистов на выезде». — Тоесть спецназ моментально реагирует на внезапное осложнение обстановки и устраняет или сдерживает фактор осложнения до подхода основных сил. Если опыт будет удачным, то такие роты можно создать в каждом корпусе. Он обвёл строй глазами. — Умеешь ты, Василий Захарович, из… ничего сделать конфетку. Прямо не в бровь, а в глаз бьёшь. Ладно, возьму грех на душу. Сейчас отдыхайте, а в 16-00 зайдёшь в штаб, получишь предписание. Я отдал честь и уже хотел повернуться к строю, но Петров неожиданно продолжил: — Скажи, Василий Захарович, ты вообще недолюбливаешь органы безопасности, или это частный случай? — Напрасно вы так считаете, Михаил Петрович. Напротив, я понимаю важную роль этого учреждения и уважаю. Но я терпеть не могу, когда не уважают меня, или в моём присутствии незаслуженно унижают людей, особенно МОИХ людей. Генерал понимающе кивнул головой, и, повернувшись к машине, смущённо улыбнулся и тихо произнёс: — Рыцарь… Рота расположилась в городском парке вблизи здания школы, в которой временно разместился штаб корпуса. Получив из полевой кухни добрую порцию каши, бойцы умяли её за милую душу и дружно завалились спать. С трудом я нашёл двух дневальных, и то не был уверен, что и они не задрыхнут на посту. Люди запредельно устали, и сон для них сейчас был намного важнее даже еды. Около половины четвёртого, я проснулся сам. Сработала многолетняя привычка внутренних часов. Поэтому и дома я никогда не имел будильника. Наспех умывшись, я привёл себя в порядок и отправился на свидание к генералу Петрову. Нужно было обговорить моё предложение. К тому же имелась одна задумка, о которой пока не хотелось распространяться. Дежурный проводил меня в приёмную и попросил подождать, поскольку комкор ещё не вернулся с передовой. На поставленных вдоль стены стульях сидели майор и подполковник. Последний нервно поглядывал на часы и бросал на меня высокомерно-брезгливые взгляды. Я усмехнулся и задумался. Откуда у средних и старших командиров такой снобизм и апломб? Откуда это показное барство? Ведь почти все они выходцы из рабочих или крестьянских семей и прошли путь от курсантов или рядовых солдат до своих званий. И с какого момента, и, главное, почему в них начинает расти гнусная опухоль личного превосходства? Или это издержки профессии? Ведь каждый военный даже самый добросовестный и честный, по сути, карьерист, мечтающий о повышении звания и карабкающийся вверх по должностной лестнице. При этом большинство из них отчаянно толкается локтями, забираясь вверх и сбрасывая вниз конкурентов. К тому же неукоснительная подчинённость сверху донизу заставляет изо дня в день наступать на горло собственному достоинству, выполняя всевозможные, порой, подлые, глупые или унизительные приказы начальников. Поэтому, чтобы соответствовать дисциплинарному уставу, в той или иной степени все военнослужащие должны лгать и притворяться. И при этом делать вид, что только так и должно быть, только так и можно жить. Иначе крах карьеры и обрушившиеся жизненные планы. Ну, как тут не закомплексовать. Ну как тут не отыграться на подчинённых. В душе призирая себя за каждодневное личное унижение, каждый начальник ещё больше презирает всех, кто стоит ниже на служебной лестнице. И, что интересно, такая система отношений существовала и в армии Петра, и в советской армии, и в армии России 21 века. Просто порок какой-то! Хлопнула дверь и в приёмную ввалился генерал Петров, пропахший порохом и бензином. Кивнув мне головой: «подожди», он махнул рукой командирам, пригласив сразу обоих. Через четверть часа, вытирая багровые физиономии, они буквально выбежали вон. Дверь открыл сам генерал и пригласил: