Хлопот Джек доставлял немало, порой учинял настоящие безобразия, но в какого же красавца он вымахал! Крошечный неприметный птенец превратился в великолепную алую птицу в черной маске. Со своим словно напомаженным клювом и блестящими карими глазками Джек выглядел как и полагается кардиналу, только стоило ему повернуться в фас, как почему-то начинало казаться, что птица ехидно улыбается. Однажды Рой сказал Клоду Андервуду: — Клянусь, у этого своевольника есть чувство юмора. Каждое утро что-то новое учинит, войду в магазин — и меня с порога смех разбирает. Вот вчера повис вверх ногами на рыболовной сети и раскачивается туда-сюда. Время шло, и Рой, убедившись в сообразительности Джека, начал обучать птицу кое-каким трюкам. Очень скоро Джек уже усаживался ему на палец и клевал подсолнухи с ладони. Его любимая игра заключалась в том, что Рой потихоньку клал семечко кому-нибудь в карман, Джек нырял за ним, а затем с семечком в клюве летел к Рою, передавал похищенное и в награду получал целых десять семечек. Внимание окружающих явно нравилось Джеку. Впервые увидев себя в зеркале, он весь напрягся, нахохлился и бросился на свое отражение, недвусмысленно дав понять, что считает магазинчик своей вотчиной и не позволит другим пернатым вторгаться сюда. Пришлось Рою убрать из лавки все зеркала. Обнаружив, что чужак бесследно исчез, Джек, возомнив, будто в одиночку обратил незваного гостя в бегство, надулся от гордости, заважничал. По большей части он восседал у Роя на шляпе или на плече, хотя и самостоятельными вылазками не брезговал. И как-то раз выяснил, что это небезопасно. Генри, огненно-рыжий толстый кот начальницы почты Дотти Найвенс, как-то целый день просидел у окна лавки, не сводя глаз с Джека, который беззаботно перепархивал с одного угла кассы на другой; в такт перелетам дергался и кошачий хвост. Кот твердо вознамерился поймать птицу и добиться своего не мытьем, так катаньем. В три тридцать, когда подъехал школьный автобус из Лиллиана и дети хлынули в лавку за конфетами и лимонадом, кот решил воспользоваться шансом. Проскользнув в приоткрывшуюся дверь-сетку, он одним прыжком взлетел на прилавок и попытался цапнуть птицу. Джек стрелой взмыл в воздух, чудом избежав кошачьих когтей, и приземлился на верхней полке. Нимало не смутившись, Генри метнулся за птахой через всю лавку по коробкам с чипсами, по блокам сигарет, по жестянкам и бутылкам — куда Джек, туда и кот. А за Генри с криками кинулись и все прочие. Ну и суматоха поднялась, прямо светопреставление! Взъерошенный Джек еле уворачивался от когтей, старался вспорхнуть повыше да скакнуть подальше. Наконец он умудрился перелететь через лавку и сесть на мясной прилавок; кот рванулся следом, вспрыгнул на прилавок и на четырех лапах проехался по нему, сбивая банки с кетчупом и хреном. А Джек напряг все свои силенки, бешено замахал крыльями и взлетел на оленью голову, уж здесь страшному зверю было его никак не достать. Тут в дело вступил Рой и шваброй выгнал раздосадованного кота через заднюю дверь. Джек же весь натопорщился, расправил крылья и со своего безопасного насеста крикнул что-то оскорбительное вслед изгоняемому хищнику. Кардинал так и просидел на голове весь оставшийся день, осыпая Роя ругательствами за то, что пустил в лавку кота. Наутро на двери появилось новое объявление: НЕ ВЫПУСТИТЕ ПТИЦУ! НЕ ВПУСТИТЕ КОТА! Дорога-река В Чикаго Освальд Кэмпбелл встретился со своим страховым агентом и оформил полис, согласно которому в случае его смерти страховое пособие и сумма, оставшаяся от пенсии, будут выплачены Хелен. Он особо оговорил, что полученные средства она должна потратить на себя, а детей и близко к деньгам не подпускать, хотя превосходно понимал, что такое в принципе недостижимо и сколько бы он ни истекал желчью, с этим ничего не поделаешь. Освальд закрыл свой банковский счет, сняв худосочную стопку наличности — весь свой капитал. Ехать на поезде было дешевле всего, и Освальд забронировал место. На следующее утро он позвонил миссис Клевердон, чтобы известить о своем приезде и узнать, на какой адрес следует переводить пенсию. — Мисс Бетти Китчен, Дорога-река, сорок восемь, — любезно сообщила Френсис. — Дорога-река? Это так улица называется? — Нет, это река. — Вот как. Мне-то нужно название улицы. — Это официальный адрес, мистер Кэмпбелл. Почту нам привозят на лодке. — На лодке? Но у меня же нет лодки, — недоумевал Освальд. Она засмеялась: — Вам она и ни к чему. Почтальон прибывает на лодке. — И куда же он привозит почту? — Прямо к вашему причалу. Освальд по-прежнему пребывал в недоумении. — И мне не нужен почтовый индекс или что-нибудь в этом духе? — Не нужен, мистер Кэмпбелл. Наш почтальон знает, где кто живет. — Ясно… значит, Дорога-река, сорок восемь? — Точно. Мой адрес: Дорога-река, сорок шесть. Место проживания моей сестры Милдред: Дорога-река, пятьдесят четыре. — Френсис не упустила возможности лишний раз упомянуть имя сестры. Освальд повесил трубку. Ну и в веселенькое же место он направляется. А ведь она раньше не говорила, что почту доставляют на лодке. Уже во второй раз его посетили сомнения… но комнату свою он уже сдал, с Хелен попрощался по телефону, так что пути назад нет. В конце концов, он же не сказал миссис Клевердон, что он ходячая бомба замедленного действия и, неровен час, помрет у них на руках. Да и суетиться надо было раньше. Куда теперь податься? Ну ничего, уж пиво-то в местной лавке наверняка имеется. А причин, чтобы и дальше вести трезвый образ жизни, нет. Ждать-то от будущего уже нечего. Не успела Френсис разъединиться, как поняла, что позабыла предупредить насчет мисс Альмы, матушки Бетти Китчен. Она уже собралась перезвонить, но передумала. Может, оно и к лучшему, зачем его заранее пугать. Кроме того, пора к Милдред — помогать готовиться к собранию эзотерического ордена тайного общества «Узор в Крупный Горошек». Рождество на носу, а им еще предстоит нарядить Окутанную Тайной Ель. Каждый год под Рождество члены клуба собирались на исходе ночи у зала приемов и украшали большой кедр, росший перед зданием, то есть втихомолку творили добро. «Крупные Горошинки» вершили немало добрых дел, и все тайком. Ибо девиз у клуба был: «Трезвонить о себе дурно». Единственным мужчиной среди «Крупных Горошинок» был Батч Маннич по прозвищу Жердяй, шести футов четырех дюймов росту и ста двадцати восьми фунтов весу.[9] Добродушному Батчу, племяннику Сибил Андервуд, было двадцать шесть лет, и он исполнял все поручения дам. Каждый год именно Батч приносил стремянку, — и лишь он мог дотянуться до верхних ветвей и повесить фонарики у самой макушки. Сестру Френсис застала в гостиной: Милдред в ярком гавайском одеянии полулежала на диване и читала новую книгу, взятую в передвижной библиотеке. Называлась книга «Роман в дельте: пылкий рассказ о запретной любви в устье Миссисипи». — Когда, ради всего святого, ты прекратишь глотать это дрянное чтиво? — проворчала Френсис, увидев, что читает сестра. Милдред захлопнула книгу, положила на кофейный столик и парировала: — А когда, ради всего святого, ты прекратишь глотать эти дрянные сладости? Она всегда брала верх. В юности сестры ходили в одну и ту же частную среднюю школу в Чатануге, но даже в те годы Милдред держалась наособицу. Первая в городе она появилась в брючном костюме в загородном клубе Чатануги, слишком уж была независимая, чтобы подчиняться повальной моде. По мнению Френсис, именно по этой причине парень, с которым Милдред была обручена, сбежал и женился на другой девушке. Наверное, этим объяснялось и то, что нельзя было предсказать, с волосами какого цвета появится Милдред, — сегодня один оттенок, завтра другой. Колер она меняла, сообразуясь лишь со своим настроением. Сейчас волосы у нее были в клеточку. Френсис от души понадеялась, что к приезду мистера Кэмпбелла расцветка станет хотя бы естественной, но вслух ничего не сказала. Если Милдред узнает, что сестра ударилась в сводничество, она точно выкинет какой-нибудь фортель. Френсис очень переживала из-за нее. У Милдред имелись хорошая пенсия после двадцати пяти лет работы, выгодная страховка, собственный дом, множество друзей — словом, все; не было у нее только счастья. Френсис очень огорчало, что с годами Милдред делается все более желчной, на глазах превращаясь в старую грымзу. И это была одна из многих причин, по которой Френсис связывала столько надежд с приездом мистера Кэмпбелла. Милдред давно уже пора забыть бросившего ее парня и, пока не поздно, начать жить полной жизнью. Чудо-Алабама По совету доктора Освальд привел свои дела в порядок, что заняло у него не больше пяти минут. Всего-то надо было выкинуть три пары старых ботинок и одно пальто из двух имеющихся. Бейсбольный мячик, который он когда-то поймал прямо во время игры, и прочее барахло уместились в одном чемодане. В тот вечер приятели из АА[10] пригласили его на прощальную чашку кофе. Он сказал им, что вернется, скорее всего, весной. Что их зря расстраивать. На следующее утро он поймал такси, отправился на вокзал на Лассаль-стрит, занял свое место, и в 12.45 поезд тронулся в путь. Глядя, как проплывают мимо знакомые здания, он понимал, что видит Чикаго последний раз в жизни. У него даже возникло искушение немедля отправиться в вагон-ресторан и промочить горло, но вчерашний подарок друзей по-прежнему лежал в кармане: памятный значок «Живи сегодняшним днем». Он чувствовал, что для начала следует подальше отъехать от Чикаго и своей АА-группы, поэтому уселся у окна и стал смотреть на проплывающие мимо виды. Поезд ехал через Цинциннати и Луисвилл на Нэшвилл и чем дальше забирался на юг, тем сильнее менялся пейзаж за окном. Бурая поначалу земля приобретала более приятные глазу оттенки, а когда Освальд проснулся поутру, голые черные деревья сменились высокими соснами и прочими хвойными. Он заснул в одном мире и проснулся совсем в другом. За ночь насупившееся зимнее серое небо сменилось ярко-голубым, и по нему ходили такие огромные кучевые облака, что Освальд невольно воскликнул про себя: «Что за шутки!» В Мобил он прибыл ближе к вечеру. Стоило Освальду сойти с поезда, как к нему подскочил худущий высокий мужчина — вылитый богомол, если бы не бейсболка на макушке крошечной головы. — Вы мистер Кэмпбелл? — спросил тощий. Освальд подтвердил. Тощий подхватил его чемодан и торжественно произнес: — Добро пожаловать в Алабаму! Меня зовут Батч Маннич, но можете называть меня, как и все прочие, Жердяй, такое у меня прозвище. На ходу Батч добавил: — Я такой худой, что в детстве родители не разрешали мне завести собаку, боялись, что барбос примет меня за набор косточек и закопает где-нибудь во дворе! — И громогласно расхохотался собственной шутке. Выйдя из здания вокзала, Освальд поразился, какой тут теплый, влажный, напоенный ароматами воздух. Оказалось, смотреть в окно поезда — это одно, а самому погрузиться в здешнюю атмосферу — совсем другое. За транспортное средство, грузовичок, Батч счел нужным извиниться: — Он из себя неказист, но куда надо, довезет. Батч оказался человеком веселым и простодушным и болтал не переставая все полтора часа, что заняла дорога до Затерянного Ручья. На визитной карточке, которую он вручил «мистеру Кэмпбеллу», был изображен основательных размеров глаз. Под глазом было начертано: БАТЧ (ЖЕРДЯЙ) МАННИЧ, ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ И ПОМОЩНИК ШЕРИФА Освальд удивился. — И большой здесь спрос на услуги частного детектива? — Пока нет, — огорченно сказал Батч. — Но я под рукой и в полной боевой готовности. На всякий случай. Мало ли что. Пока они ехали через бухту Мобил[11] по длиннющей дамбе, начало темнеть. По обе стороны простиралась на многие мили вода, а погружающееся в бухту солнце было такое большое и оранжевое, что Освальд даже испугался. — Оно всегда такое? — спросил он. Батч посмотрел в окно. — Ну да. Закаты у нас — залюбуешься… К тому времени, как они свернули с шоссе к Затерянному Ручью, на дворе было черным-черно. — Вот наша лавка, — сказал Батч. В темноте Освальд ничего не разглядел. Они проехали еще примерно с квартал и остановились у большого дома.