Я устало улыбнулась и провела тряпкой вверх, до его выбритого затылка, выше которого струились волосы – их я тоже привела в порядок, ласково расчесав пальцами и уложив на прямой пробор, как на пиру. Солярис по-прежнему сидел ко мне спиной, потому я не видела его лица, но почувствовала, как каменные мышцы расслабились и смягчились под моими пальцами, а мелкая дрожь ушла. Я не умела успокаивать так, как успокаивают драконы, мурлыча и согревая, поэтому я успокаивала по-человечески и по-женски: вытирала, гладила, иногда шептала какую-то беспечную чепуху о том, какие мягкие у него волосы и какая ужасная здесь мебель, скрипящая от каждого нашего вздоха. Солярис покорно принимал мою заботу, и я радовалась этому едва ли не больше, чем тому, что мы остались живы. Я была обязана отплатить ему хоть как-то за ту кровь, в которую он по локоть окунул свои прекрасные фарфоровые руки. Их я гладила тоже: осторожно протёрла костяшки и заострённые когти, вычищая из-под них ошмётки плоти, а затем, поддавшись порыву, осторожно прижала его раскрытую ладонь к своей щеке. Сол вздрогнул снова и широко открыл глаза. – Что это? Его большой палец поднялся до моего виска и обвёл его полукругом. Хлопоча вокруг Сола, я совсем забыла о себе; об ударе о каменный выступ алтаря, о страхе смерти и грязных руках, трогающих меня там, где себя не трогала даже я сама. Тихий стрёкот камина сумел заглушить шум мыслей в голове, а омовение и уход за Солярисом исцеляли нас обоих. Кошмар в неметоне, чехарда покушений, Красный туман и история Кочевника, почему-то оставившая после себя горькое чувство вины… Ни я, ни Солярис не были готовы обсуждать это прямо сейчас, поэтому я ограничилась тем, что сказала: – Упала, когда сбежать попыталась. – Ты пыталась сбежать вместо того, чтобы меня дожидаться?! – Чуть-чуть. Солярис щёлкнул языком. – Так и думал… Это явно были повстанцы. – И, прорычав сквозь зубы какое-то проклятие, он медленно опустил руку и сжал её в кулак, но перед этим легонько погладил меня по щеке. От этого в животе у меня растеклось странное тепло. – Их в последнее время много развелось. Прямо как сорняков в крестьянском огороде! – Насколько много? – встревожилась я, предчувствуя, что у Руки Совета вот-вот появится ещё одна тема на повестке дня. – Мидир вернулся утром в замок после того, как ты уехала с Дайре, и мы успели обменяться парой слов. Люди, потерявшие близких в тумане, и те, кто боится кануть в нём следующими, устроили несколько погромов в крупных городах Медб и Талиесина… «А тот разбойник, Кочевник, был как раз из Талиесина», – хотела подхватить я, но сдержалась. Солярис снова поморщился, как если бы у него разболелись зубы, и согнулся в три погибели, отчего его позвоночник стал выпирать под кожей. Всё-таки я не ошиблась: он ещё не готов к таким разговорам, ведь они неминуемо наводят его на самоуничижительные мысли. – Переждём ночь здесь, – сказала я вместо этого и, повесив тряпку на бортик ведра, похлопала рукой по шкурам, застилающим кровать. – Мне прежде не доводилось ночевать в трактире. Как, впрочем, и спать в пещере… Или купаться зимой в озере, оказываться похищенной, платить кому-то своими заколками. Подумать только, сколько новых впечатлений всего за один день! Ты, кстати, хочешь спать, Сол? Мы же так славно вздремнули перед тем, как отправиться в город, уж и не знаю, смогу ли сама уснуть сегодня. А может, ты голоден? Лично я нет, слишком переела на вчерашнем пиру, да и не хочу растолстеть. Но ты только скажи, и я велю трактирщице принести горячий ужин! Судя по запаху внизу, сегодня у них жаркое или суп с тефтелями. Вдруг там и черничные тарталетки найдутся? Надо будет проверить… Я всегда начинала много говорить, когда (парадокс) не знала, что сказать. Вот и сейчас, суетливо прибираясь в комнате – возвращая вёдра к двери, вороша кочергой камин, чтобы не потух, кое-как замачивая перепачканную одежду Сола в оставшейся воде, чтобы завтра в ней можно было хотя бы добраться до замка, – я не умолкала ни на секунду. Глупые шутки, несуразные идеи, сомнительные предложения – всё это сыпалось из меня без остановки в попытках хоть как-то разрядить обстановку. Сол тем временем продолжал сидеть на кровати, наблюдая за мной, но в какой-то момент я услышала скрип матраса и, обернувшись, увидела, что он лёг на подушки. Одеяла были ему не особо нужны, однако он всё равно укрылся и, уткнувшись в них носом, вдруг произнёс: – Говори дальше. Я застыла с мокрой рубахой Соляриса в руках, из которой пыталась отжать бледно-красную воду, и нервно усмехнулась тому, что уже второй человек за сегодня заставляет меня недоумённо спросить: – Что говорить? – Что хочешь. Просто продолжай. Не молчи. Можешь рассказать о пирах, о танцах, о тканях, которые любишь больше всего… Например, почему камвольные ткани нравятся тебе больше шёлка из Ши? Почему ты носишь их даже летом? Они же слишком тёплые и предназначены для холодов… Почему ты обычно выбираешь светлые цвета, хотя они пачкаются уже через несколько часов? Это же непрактично. Ну же… Говори, пожалуйста. Не знаю, что меня удивило больше – то, что Солярис, оказывается, успокаивался от моей пустой болтовни, или то, что он заметил, какие ткани и каких цветов я люблю больше всего. Я разложила прополосканную одежду на деревянном стуле и, разувшись, забралась в кровать к Солярису. Под одеялом рядом с ним было жарко, как в печи, но я упрямо обняла его, как обнимал меня в пещере он – накрыла рукой сверху, будто защитным крылом, и приподнялась на подушке так, чтобы он мог утыкаться не в меховые покрывала, а в мою шею. – Камвольные ткани приятнее к телу, – прошептала я ему в волосы, прижав его голову к своей груди, и Солярис испустил шумный вздох, смыкая веки. Теперь настал его черёд слушать моё сердцебиение. И мои истории. – Шёлк тоже приятен, только он какой-то… скользкий. Из него выходят отличные простыни, но не платья – чувствуешь себя голой, когда ходишь в них. На некоторые красивые вещи лучше любоваться издалека, согласись. Больше всего мне нравятся сочетания лёгких тканей с тяжёлыми, но такое редко кто может хорошо пошить. А светлые цвета выбираю, потому что они ассоциируются у меня с детством. И с тобой. Особенно белый, бирюзовый и лиловый. Помнишь, как мы в детстве собирали чернику в лесу, соревнуясь, кто быстрее наполнит корзинку?.. Белоснежные ресницы подрагивали, а упрямое хмурое лицо наконец-то разгладилось и стало выглядеть так по-ребячески невинно, будто передо мной лежал не взрослый мужчина и даже не юноша, а мальчик. Его пальцы, несмотря на острые когти и содеянное ими, были бархатными на ощупь, но не изнеженными. Вряд ли изнеженными вообще можно назвать руки, способные поднять тебя над землёй за горло, а затем вырвать его. Я провела по рукам Сола от плеч до запястий, массируя там, где чаще всего прорезалась его чешуя. После этого моя ностальгическая история о пикниках и улыбках, перепачканных в спелой ягоде, сменилась ещё одним рассказом о прошлом – о том, как мы с Солярисом дрались в снегу, когда он впервые назвал меня «рыбьей костью» в осознанном возрасте. Затем я пересказала ему рецепт шоколадного торта с черничной меренгой, который хотела попробовать испечь на его следующий день рождения, поведала о свежих слухах, которые собрала вчера на пиру, и призналась в том, почему мне теперь окончательно разонравился Ллеу. Сол никак не реагировал ни на один мой рассказ, но, уверена, слушал внимательно, пока в какой-то момент не засопел. В дымоходе свистел суровый ветер, откуда-то снизу доносились пьяный гогот и плач, из-под двери тёк всё тот же запах ароматного супа, а ночь плавно перетекала в утро. Я знала, что уже завтра Солярис придёт в норму и попросит меня забыть обо всём, что было в трактире, но сам при этом забыть не сможет. Поэтому я продолжала разговаривать, как он и просил, и сторожила его сон. А когда мои истории закончились и за окном запели первые петухи, я наконец-то позволила себе тоже немного поспать. 6 Так случаются несчастья Утро в трактире началось так же, как начиналось каждое утро в замке, – с ворчания Соляриса и тарелки пшённой каши с маслом, которой он, проснувшись раньше, разжился на кухне трактира к моему пробуждению. Засыпая, я лелеяла всего две надежды: что после удара об алтарь у меня не будет снова трещать голова и что Солярис проснётся прежним. Первая надежда, увы, не оправдалась, зато вторая… Поедая свою порцию пшёнки в изножье постели, Сол живо рассуждал о событиях прошлого дня и оттого практически не жевал кашу, глотая её впопыхах комками. Та была приготовлена на воде, а не на молоке, как у меня, – теперь я невольно подмечала такие вещи, узнав о Солярисе чуть больше тогда в пещере. И ещё больше узнав вчера, когда он, свернувшись калачиком под мехами, прижимался к моей груди и мелко дрожал. Однако стоило солнцу взойти, как уязвимость Сола рассеялась, словно предрассветная мгла, и передо мной вновь предстал мужчина непоколебимого вида и с такими же непоколебимыми помыслами. Всё снова было хорошо. По крайней мере с ним. Пока я промывала заживающий висок и собиралась, Сол ждал меня на улице. А вместе с ним ждал и королевский хирд – оказывается, отец отправил целых десять отрядов на наши поиски. Ступая в их сопровождении в замок, я невольно поглядывала на Соляриса, который в свою очередь поглядывал на меня. Делал он это почему-то со слабой улыбкой, отчего я невольно возвращалась мыслями в таверну… и испытывала тоску. Вчерашний день был поистине ужасным, а та комната, проданная нам за две заколки с рубинами, на самом деле не стоила и пяти серебреников. Но почему же мне так хочется туда вернуться? В замке Дейрдре стоял неизменный балаган, который, впрочем, и должен был стоять там во время пира Вознесения. В Медовом зале бренчала тальхарпа, поварята таскали туда-сюда тележки с закусками и брагой, а сами гости, изредка встречающиеся в каменных коридорах, весело приветствовали меня. Похоже, никто из них даже не заметил моего исчезновения – отец наверняка сохранил это в тайне, чтобы не приманивать акул на свежую кровь. Лишь несколько человек, разумеется, были в курсе всего и всегда. Матти, которая выбежала к нам с Солом навстречу, выглядела бледной и заплаканной, а Гектор молча высунулся из кузницы, когда мы проходили мимо. Только завидев меня, Маттиола приложила руку к сердцу и с облегчением выдохнула, но не успела обменяться со мной и парой слов, как сопровождающий хирд тут же отодвинул её и повёл нас с Солом дальше. Нам даже не дали заглянуть в покои, чтобы привести себя в порядок – хирд слишком торопился показать меня королю живой и невредимой, чтобы получить щедрую прибавку к жалованью. Однако, когда мы очутились перед двойными дверями, расписанными орнаментами Круга с золотыми свитками вместо наличников, я вдруг поняла, что хирд так спешит вовсе не из-за жалованья. Дело в чём-то ином… Иначе нас бы не привели именно сюда. Мы вошли в тронный зал – место, где озвучивались самые важные государственные решения и где людей приговаривали к смерти. Отец никогда не садился на трон без веских причин и никогда не звал меня к себе, чтобы просто обнять. Это было самое красивое помещение во всём замке… и самое жуткое. В отличие от остальных комнат, где всё было выложено светло-синим камнем, тронный зал был цвета слоновой кости от полов до потолка. Из-за этого он хранил куда больше неприятных историй, чем мне или отцу хотелось помнить: швы между каменными плитами потемнели со временем, окрасившись в грязно-бордовый цвет от той крови, что заливала их из года в год. Кровь проела и стены тоже – пятна на них, будто в насмешку над добродетелью, ныне скрывали золотые гобелены с легендами о великой Дейрдре. Её же нефритовая статуя размером с двадцатилетний дуб располагалась прямо за троном: каменные руки воздеты к небу, а на голове диадема со вставками мелких бриллиантов, которые сияли как звезды. Что в детстве, что сейчас мне было жаль Дейрдре: как же это, должно быть, трудно – без конца смотреть на зверства, что учиняет сын твоих сыновей, и даже не иметь возможности отвернуться! Потолок в тронном зале был таким высоким, что, казалось, его нет вовсе. По бокам же тянулись узкие витражные окна и зеркальные колонны, благодаря которым солнечный свет достигал даже самых тёмных уголков. Я увидела в их отражении лицо Соляриса, идущего рядом впереди хирда, а затем увидела и то, как оно вдруг помрачнело. Похоже, то, что местом встречи был выбран именно тронный зал, насторожило не меня одну. – Рубин! Дочь моя! Королевский трон, установленный на платформе под застывшим взором Дейрдре, напоминал свалившийся с горы гранитный валун. Невзирая на то, что изначально сей трон предназначался для старшего брата Оникса, которого он убил и драгоценное имя которого – Оникс – забрал себе, мой отец тоже соответствовал его образу: такой же холодный и с такими же острыми гранями, которые могут ненароком ранить. Сейчас его лицо вновь закрывала тисовая маска, но самочувствие Оникса явно улучшилось, раз он нашёл силы принять нас с Солярисом в столь формальной обстановке. По его правую руку стояли трое советников, а по левую сидел писарь с раскрытой книгой указов. – Истинный господин! Достопочтенный господин Мидир, господин Гвидион и господин Ллеу, – по очереди поприветствовала каждого я, поклонившись с таким важным видом, будто всё-таки приняла предложение трактирщицы заглянуть в городскую баню перед уходом. Хоть я и сменила тот вонючий наряд из сукна на её чистый хангерок, но на фоне тронного зала всё равно выглядела нелепо (а пахла, наверное, ещё хуже). В любой другой день отец первым бы сделал мне замечание на сей счёт, но сейчас он молчал, сосредоточившись на борьбе с родительскими чувствами – выражать их к детям на публике даже после неудавшегося покушения в Дейрдре было не принято. Сол, остановившийся рядом со мной, выглядел ничуть не лучше – в плохо отстиранном мною костюме с засохшими пятнами крови и такой взъерошенный, будто я не причёсывала его за завтраком. Правда, в отличие от меня, внешний вид мало его волновал, а ещё меньше волновал этикет: Сол не поклонился и даже не поприветствовал никого из собравшихся. В присутствии высших господ он всегда молчал, словно прикидывался тем самым королевским зверем, которым его все считали. Звери ведь не знают общий язык и не ведают приличий, правильно? – Драгоценная госпожа, вы так напугали нас! – заговорил Мидир первым. Судя по чистой одежде и в кои-то веки выбритому лицу, он успел хорошо отдохнуть после возвращения с границы Найси. – Когда поисковой хирд доложил, что нашёл на берегу Цветочного озера ваши вещи… – Мы готовились к худшему, но надеялись, конечно, на лучшее, – подхватил Гвидион, ещё немного пошатывающийся после пира и слишком довольный для того, кто действительно волновался за мою жизнь. – Новость, что с вами приключилась беда, здорово всех переполошила, – вставил Ллеу, заложив руки за спину, отчего колокольчики на его запястье издали мелодичный звон. – Уверяю, я в полном порядке. Благодаря Солярису, – ответила я и, даже не видя лица отца за тисовой маской, почувствовала, как он нахмурился. Его руки, лежащие на гранитных подлокотниках трона, расслабились, когда я вошла, но от моих слов он вновь вцепился в них. – Вчера случилось нечто ужасное. Прошу, позвольте рассказать вам всё с самого начала… И я рассказала. Никто не смел перебивать меня, даже если очень хотел: рты советников иногда приоткрывались от удивления, а сами они переглядывались и даже шептались, но совсем тихо. Отец же сидел неподвижно, внимая каждому моему слову, как и Солярис, по-прежнему безучастный. Он лишь слегка поморщился, когда я упомянула разрушенный неметон – как оказалось, его тоже обнаружили ночью и уже успели очистить от тел. Сол поморщился ещё раз, когда я, закончив пересказывать хронологию прошлого дня, наконец-то добралась до сути: – Я не виню повстанцев, ведь любой человек, потерявший близких, впадёт в неистовство и отчаяние. Вся вина лежит исключительно на Дайре. Он пытался убить меня, истинный господин, и погубил всех хускарлов, которых я взяла с собой. Ему нет прощения. Нужно немедленно отправить лучших хирдманов в туат Дану и распорядиться, чтобы… – Нам известно о Дайре, – вдруг произнёс отец, и я осеклась, тут же задавшись вопросом, откуда они могли узнать об этом. Письмо, которое подскочивший писарь тут же учтиво вложил в руку Оникса, послужило мне ответом. – Он сам сознался в содеянном, и за ним уже отправлен отряд моих верных людей. Дайре заочно осуждён, как и виновник Красной напасти. И с тем и с другим разберутся в кратчайшие сроки. – Виновник Красной напасти?.. О ком ты говоришь, отец? – Солярис! – Оникс поддел двумя пальцами свою тисовую маску и открыл моему взору лицо, изуродованное гноящимися язвами так же, как и его рассудок. – Ты обвиняешься в государственной измене. Именем Дейрдре, верховного рода девяти туатов и континента, я приговариваю тебя к смерти. Я не успела сказать ни слова и даже обернуться, когда на весь зал раздался сдавленный глухой стон. Именно с таким звуком Солярис принял в свою спину меч, а затем осел коленями на пол, схватившись за живот, из которого торчало блестящее остриё, пронзив его насквозь. По его штанам потекла кровь, капая на пол цвета слоновой кости, и вот тронный зал запечатлел ещё одну тёмную историю. – Нет! – закричала я, не узнав собственный голос. Если бы отец правда хотел казнить Соляриса здесь и сейчас, то велел бы хускарлу метить в сердце, а не в живот. Эта же рана была не смертельна для дракона – она предназначалась для того, чтобы застать Соляриса врасплох и обездвижить до того момента, пока на нём не застегнут ошейник из чёрного серебра. Тот щёлкнул под волосами Сола, заключая в плен, из которого я вызволяла его всё детство. Остальные хускарлы выстроились вокруг Сола кольцом, не позволяя мне приблизиться, и я заметалась по тронному залу, впервые в жизни бранясь вслух. Вряд ли Солярис был удивлён или рассержен поступком Оникса так же, как я. «Ты обиделась? Эй! Я называю тебя рыбьей костью вовсе не всерьёз. На самом деле кость – это я, и я стою у твоего отца поперёк горла. Однажды он меня или выплюнет, или проглотит», – часто говорил Сол. Ненависть Оникса к нему зрела долгие годы. Для него Дикий вовсе не был метафорой, абстрактным воплощением человеческих бед и пороков – для Оникса им был Солярис. Единственное, что не позволяло одному убить другого, – это я, стоящая между ними всё это время. Но так не могло продолжаться всю жизнь. Я понимала это, однако всё равно оказалась не готова. – В записке Дайре было сказано, что Солярис состоит в сговоре с выжившими драконами, наложившими на людей проклятие Красного тумана, призванного стереть нас с лица земли, – произнёс Оникс, неотрывно любуясь тем, как Солярис истекает кровью и, согнувшись, стонет, пытаясь вытащить из живота меч и исцелиться. – У нас не было поводов верить предателю и потенциальному цареубийце, но Дайре также написал, что в «башне зверя» мы найдём доказательства его слов. И мы действительно нашли. В кровати Соляриса были обнаружены человеческие черепа… Оказывается, это он разорил склеп Тысячи Потерь, где обрели свой покой воины моего хирда, павшие в битве при Рубиновом лесу. Расхищение могил уже само по себе карается отрубанием обеих рук! Вдобавок Солярис украл портрет твоей матери, королевы Неры, который хранился под замком в месте, куда не должен спускаться ни один человек не нашей крови. По его же вине ты угодила в Красный туман у границ Найси. Почему, думаешь, он вдруг взял и упал? – Оникс выпаливал одно обвинение за другим, не давая ни мне, ни кому-либо другому даже возможности встать на сторону Сола. – Более двадцати жителей Столицы подтвердили, что регулярно видели Соляриса в городе. Что ему ещё делать там, как не связываться с ящерами-сообщниками? Вдобавок на его совести девять убитых крестьян, Рубин! Так что не вздумай выгораживать его и сейчас. Да, он защищал тебя, ибо таков его долг, но как он это сделал! Тех крестьян пришлось собирать по кускам… – И что?! – вскричала я, не выдержав. – Это сразу делает его творцом Красного тумана?! – Именно так. Если ты немного подумаешь, то поймёшь, что всё перечисленное – жертвоприношения, продуманные их грязным выводком для истребления нашего рода! Это… – Бред! – сорвалась я снова, пытаясь не вслушиваться, как Солярис кашляет кровью на полу, а сосредоточиться на том, чтобы его защитить. – Драконам не доступен сейд! – Кто знает, чему они научились за эти семнадцать лет? – Ты заблуждаешься, отец. Солярис не виновен! Да, он разорил склеп Тысячи Потерь, но ради благого дела, чтобы понять природу Красного тумана, который может иметь что-то общее с Рубиновым лесом. Это была одна из наших теорий. А портрет моей матери Солярис украл ради меня, потому что я видела её, королеву Неру! Там, в тумане, куда мы упали. Я не стала рассказывать тебе, потому что знаю, как ты реагируешь на её имя и как… – Замолчи, – прошептал Оникс, приложив пальцы ко лбу, который язвы не пощадили тоже. Из-за них он тут же отдёрнул руку обратно, скривившись от боли. – Не смей. – Туман явил мне видение, – продолжила я упрямо, даже когда заметила, как опасно сузились полуслепые глаза отца. – Или, возможно, то было воспоминание… Мама спорила с кем-то о погибели мира и Роке Солнца. Я не знаю, как именно, но Красный туман связан с Нерой. И со мной тоже, отец! Солярис здесь абсолютно ни при чём. Я говорю правду. Посмотри! И, перекинув на плечо волосы, я вытянула из них один локон, красный, как та кровь, что текла по тронному залу. Оникс, на миг позабыв о своём отрицании, нахмурился и наклонился с трона, пытаясь рассмотреть мои волосы сквозь закрывающие зрачки бельма. То же самое сделали и остальные советники – всё это время они молчали, не смея встревать, но на лице каждого было написано недоумение. Похоже, решение отца касательно Соляриса стало для них такой же неожиданностью, как и для нас с ним. Ллеу вдруг прочистил горло и, спустившись с платформы на одну ступеньку ниже, присмотрелся к моим волосам внимательнее остальных. – Истинный господин, боюсь, принцесса Рубин… отмечена. – Он сказал последнее слово таким же тоном, каким сообщают о смертельной болезни, и даже у меня мурашки поползли по телу. – То, как озверел туман после полёта госпожи в Лофорт, тоже может являться свидетельством их взаимосвязи. – «Как озверел туман»? – переспросила я непроизвольно и метнула взгляд на Соляриса, уже нашедшего силы подняться на ноги. Кафтан его, и без того грязный, превратился в сплошной кровавый лоскут, но руку к животу он больше не прижимал, да и стоял вполне твёрдо. Лицо его, правда, стало в два раза бледнее обычного, губы превратились в тонкую линию, а глаза потемнели и мрачно взирали на короля. На меня он принципиально не смотрел, потому что знал – Оникса это приведёт в ещё большее бешенство, как и если Сол начнёт оправдываться. Раньше, стоило ему просто открыть рот, его лицо тут же встречала плеть или лезвие ножа. Солярис хорошо усвоил этот урок. Теперь, когда на его шее вновь оказался ошейник, он больше не решал свою судьбу. Решить её могла только я. Или палач.