– Это довольно щедрое предложение. Но простите, мы не можем остаться надолго. – Ну что вы, что вы! Ваш якорь торчит из моего крыльца. Чашку чая вы себе можете позволить, – сказал Пенкасл и взмахнул в сторону стройной женщины, которая уже наливала чай. – Кроме того, мы празднуем. Мы в конце долгого пути. Сегодня днем мы впервые пришвартуемся в порту Башни. – В каком? – спросила Ирен, и, хотя она старалась быть не особенно грубой, ее голоса было достаточно, чтобы хозяйка вздрогнула, словно ей что-то бросили в голову. – В Новом Вавилоне, – объяснил пожилой доктор, сумев обратиться к Ирен, не показывая страха, хотя в противном случае его никто бы не обвинил. – Там процветает промышленность, и у меня есть основания полагать, что она включает в себя производство удивительного наркотика под названием кром. С той поры как прочитал о нем, я представил себе немало всевозможных применений такого препарата, от хирургии до лечения зубной боли. – Новый Вавилон съест вас живьем. – Уверен, то же самое может случиться с неосторожным посетителем в городе любого размера. И мы еще не определились с местом назначения. Мы можем пришвартоваться в Пелфии. Я читал, что путешественников там ожидает довольно хороший прием. Сенлин ухмыльнулся, и доктор успел заметить его жалостливую гримасу. – Не поймите меня неправильно, я не безрассуден, капитан Сенлин. Я не из тех парней, которые прыгают в бочку и летят в Башню, чтобы найти удачу и славу. Я врач с двадцатилетним стажем. На прошлой неделе я снял вывеску и покончил с процветающей практикой – и я сделал это с целью продолжить свое образование. Я читал о многих инновациях в медицине, уникальных для Башни. Я пришел учиться во благо своих пациентов и коллег. Я решил вернуться домой лучшим человеком, чем пришел сюда. – Я когда-то разделял подобное стремление, – сказал Сенлин. – Думаю, вы удивитесь тому, насколько быстрым и болезненным окажется ваше образование. Вы и ваша жена… – О, нет-нет, это моя дочь, – возразил доктор. Взволнованный этой ошибкой, которая, казалось, многое говорила о его собственном характере, Сенлин извинился перед покрасневшей и потупившей взор молодой женщиной. – Прошу прощения за ошибку. У меня плохое зрение. Я уверен, что вы прекрасны и молоды, и… – Том, – прервала смятенную речь Эдит. Она достала квадрат мешковины, заправленный за пояс, и встряхнула мешок. – Думаю, будет лучше, если ты перейдешь к сути. – Да. – Он взял себя в руки. – Боюсь, мне придется одолжить у вас несколько книг. Сенлин тайком дал Ирен и Эдит сигнал. Обе вышли из гостиной, чтобы пройти в другие комнаты в доме. Нэнси побежала за ними, щебеча: «О, я покажу вам мою спальню». – В чем дело? – спросил доктор, переминаясь с ноги на ногу и не зная, надо ли ему остаться и разобраться с посетителем в гостиной или помчаться вслед за двумя воздухоплавательницами, которые вели себя как дома. – В каком смысле вы хотите одолжить у меня книги? – Полагаю, у вас есть «Популярный путеводитель»? – Все восемь томов, – сказал доктор, поправляя жилет. – И алфавитный указатель. Как бы я прибыл сюда без путеводителя? – Как насчет «Устной истории Башни» Толберта? – У меня есть первое издание. – А «Антропология Вавилона» Франбуаза? – Конечно! И раз уж вы об этом заговорили, у меня также есть «Размышления о Столпе» Джона Кларка и «Стилус наций» Филипа Борджа. Как я уже сказал, я не парнишка в бочке! Я пришел подготовленным. Я принес десятки книг, которые описывают Башню со всех сторон, с любой точки зрения. – Хорошо, я забираю их. – Вы не можете. Они нужны мне, нужны для справок. Как еще я смогу узнать обычаи мест, где мы высадимся? Как я смогу ориентироваться в благородных собраниях и учебных заведениях без руководства? Вы бы оставили слепого в чужом лесу? – Я бы отправил слепого домой, – сказал Сенлин, пытаясь успокоиться в ответ на растущее беспокойство доктора. – В это, может быть, трудно поверить, но я спасаю вас и вашу дочь от катастрофы. Башня, которую вы ожидаете найти, и та, что стоит за вашими окнами, – не сестры-близнецы, а противоположности. Когда-то я был похож на вас. Я пришел в Башню, надеясь улучшить свои знания о мире. Но правда не то, с чем Башня расстается с радостью. Конечно, о таком ни слова не написано в этих коварных путеводителях и философских трактатах. – Пожалуйста, не оскорбляйте меня! Если они так бесполезны, зачем их красть? Нет, вы сейчас пытаетесь заключить сделку с совестью, и вам не удастся воспользоваться мною ради укрощения своего чувства вины. Я открыл вам дверь. Я протянул руку – и такова моя награда? – Воротник доктора натянулся на набухшей шее. Он вскинул подбородок, надвинулся на Сенлина, чуть ли не наступая ему на ботинки. – Вы вор. Пират! И, как любой пират, вы таким не родились – вы до такой жизни докатились из-за собственного цинизма. Ведете себя так, будто заслуживаете обогащения за мой счет, и к тому же у вас хватает наглости оправдывать это, это… этот нарциссизм с подобием уверенности в том, что вы делаете мне одолжение? – Поверьте мне, если приблизитесь к Пелфии, вас собьют. – Ба! Вы выдаете себя за ученого, читаете названия книг и говорите о знании. Но какой ученый испортит собственную репутацию и сменит имя? Шарлатан, вот вы кто! Из комнаты в доме послышался короткий крик, и доктор рванулся к двери. – Нэнси! Нэнси! Не смейте к ней прикасаться! – кричал он. Сенлин схватил его за плечи, не давая уйти. Испуганный доктор повернулся и отвесил капитану яростную пощечину. Удар отрезвил врача больше, чем ранил Сенлина, который лишь подвигал челюстью и покрепче сжал рубашку Пенкасла. Когда их взгляды встретились снова, доктор увидел в глазах пиратского капитана вызов, к которому оказался не готов, и уверенности в нем поубавилось. А вот Сенлин нашел доводы Пенкасла убедительными. Он старался оставаться таким, каким был, и становиться лишь тем, кем должен. Он пытался быть джентльменом-пиратом, начитанным грубияном и потерпел неудачу по обоим пунктам. Возможно, его упрямая двуличность способствовала болезни, подогревала мучительные видения. Сенлин не знал, хочет ли он поздравить доктора с удачно поставленным диагнозом или задушить за оскорбление. Нэнси ворвалась в комнату, а за ней следовали Ирен и Эдит, обе несли мешки, из которых выпирали уголки книг. – Пожалуйста, пожалуйста, – сквозь слезы умоляла Нэнси, сжимая в руках толстую книжку, – не забирайте мой дневник. Это мое доверенное лицо, это моя маленькая душа. Возьмите серебро! Возьмите фарфор! Пожалуйста, оставьте мою книгу… Мольбы девушки тронули Сенлина. Он отпустил ее отца: – Мне жаль, что мы ранили вас. Можете оставить книгу себе, Нэнси. – Да уж, мою дочь это весьма утешило. Не притворяйся благоразумным. Ты не благоразумный человек. Ты бандит! – Я просто озлобился, – сказал Сенлин, которого тошнило от гнева и отвращения. – Грабитель! Хулиган! Я не верю, что ты когда-то был другим. Эдит быстро шагнула вперед и стукнула мужчину по уху. – Хватит, – сказала она, когда Пенкасл отшатнулся, прижимая ладонь к голове. – То, что вы не признаете милосердия, не означает, что вам его не выказали. – Но зачем ему забирать мои книги? – взмолился доктор. Его подбородок блестел от слюны, самообладание лежало в руинах. – Потому что они нужны Башне, – сказал Сенлин. Глава десятая В мире природы существуют две разновидности трепета: плотский трепет, связанный с размножением, и гипнотический трепет, испытываемый добычей определенных хищников, таких как горностай. После многих лет наблюдений я все еще не понимаю, какой именно трепет внушает мне Башня. Размышления о Столпе, Джон Кларк Волета Борей никогда не относилась к тем людям, что любят мечты или праздные размышления. Причина, по которой человек может притворяться, что находится где-то еще, когда вокруг столько неизведанного, была для нее абсолютной загадкой. Схожим образом она не любила спать. Сон подобен затмению: он так же тревожно прерывает совершенно хороший день. Она дремала, но только в опасных местах – на перилах, корабельном носу и в такелаже, потому что невозможно спать крепко, балансируя на краю. Она была бдительна, неутомима и постоянно искала новизны. Короче говоря, она была идеальным дозорным. С той минуты как они вышли из порта Голла, она взяла на себя обязательство беречь команду «Каменного облака» от засады. Она обладала исключительным талантом: вглядываясь в комариный рой торговцев, крейсеров, боевых кораблей и туристов, определяла проблему, пока та еще оставалась далеко и от нее можно было удрать. Обнаружение пиратов представляло собой искусство. В точности как любая раковина может стать домом для краба-отшельника, любой корабль может быть пиратским кораблем. Более чем доказанный факт! Вопреки множеству приключенческих историй, пираты никогда не летают под черным знаменем или флагом с костями. Они часто выглядят весьма невинно. Единственный надежный способ отделить пиратов от законопослушной публики – обозначить их курс. Корабли, которые бродили кругами, или пристраивались хвостом к другим кораблям, или быстро прыгали между течениями, вызывали у Волеты подозрения. Если такое судно поворачивало и ложилось на перехват «Облака», она требовала изменить курс и они убегали, прежде чем ловушка могла бы захлопнуться. Хотя она беспокоилась не только о пиратах. За «Каменным облаком» тянулся след из ограбленных торговцев, и каждый хотел отомстить. И еще был «Арарат», флагман Комиссара, который нес достаточно орудий, чтобы обезглавить гору. Капитан не сомневался, что Паунд не остановится ни перед чем, чтобы вернуть украденную картину, и поэтому почти ежедневно убеждал Волету продолжать следить за дредноутом. Впрочем, ее не приходилось слишком уж уговаривать сохранять бдительность; все они были хорошо знакомы с жестокой тактикой Паунда. Он погубил невинный торговый корабль и опустошил порт, чтобы добраться до капитана. В начале путешествия Волета спросила, почему бы просто не продать или не выбросить картину, раз от нее такие беды. Капитан ответил: «Я бы бросил ее за борт в одно мгновение, если бы думал, что это положит конец погоне Комиссара. Но к несчастью для нас, картина и отпугивает его, и манит. Паунд не собьет нас, пока думает, что картина на борту, но и он не отзовет погоню, пока не вырвет из наших рук желаемое». К счастью для них, силуэт у «Арарата» был уникальный – словно блиндаж, повисший на трех черных сливах, – и опознать его было легко. «Каменное облако», с другой стороны, выглядело безобидным, и его легко было не заметить. Волета провела много часов на мягкой макушке корабельной оболочки, сидя в ямочке теплого шелка, наблюдая за небом в поисках ужасных очертаний. Она несколько раз видела «Арарат» на расстоянии, и они приняли меры предосторожности, нырнув в облако на несколько часов. Уклонения стали рутинными. Однако сегодняшний день был далек от рутины. Сегодня Волета впервые в жизни замечталась. Во всем виновата Пискля. Белке нравилось, когда за ней гонялись, а Волете нравилось потакать питомцу, особенно когда у всех на борту настроение необъяснимым образом испортилось, после того как они вернулись с мешками книг из летающего коттеджа. Пока команда куксилась внизу, Волета преследовала белку-летягу среди такелажа. В течение получаса Пискля ускользала от нее с легкостью. Ценой немалых усилий Волете удалось загнать хитрую зверушку на верхнюю часть оболочки. Беличьи лапки барабанили по воздушному шару, как пальцы по столешнице. Волета потянулась к летяге, но Пискля, вместо того чтобы отступить, кинулась вперед, подбежала к рукаву девушки, выскочила из-за воротника и, щекоча шею, забралась в волосы. Как будто электрический разряд пробежал через руку Волеты и вышел через макушку. Обессиленная и развеселившаяся, она бросилась на большой матрас. Пискля свернулась клубочком в ее шевелюре и быстро уснула. Волета лежала в оцепенении, глядя на пустое небо. Она задавалась вопросом, как долго Пискля просидела бы в маленькой ротанговой клетке, прежде чем получила бы свободу. Дни? Месяцы? Она родилась в неволе или попала в плен? Волета вообразила себе, как нежное существо часами ходит взад-вперед, словно маятник, ударяясь головой о все ту же преграду. Как она не сошла с ума и не покалечилась? Волета представила себе, что уменьшилась до размеров белки. Представила, как роет пол, пока пальцы не начинают кровоточить, а дощечки не покрываются пятнами и неровностями, пока ничего не остается, кроме этого рытья, и она роет, забыв обо всем, роет без надежды на спасение. Она вдруг вспомнила Родиона, своего старого конферансье и сутенера, который стоял над ее койкой в темноте, пока она притворялась спящей. Другие девушки спали в больших, роскошных кроватях с отличными льняными простынями, но такую постель приходилось делить с ужасными мужчинами, которые, похоже, рыли полы собственных невидимых клеток. Она не завидовала тем девушкам. Ее койка в углу гримерки за кулисами в «Паровой трубе» была привилегией звезды. Но слава не могла защитить ее от похоти Родиона. Волета знала, о чем он думает, пробираясь тайком в ее комнату, потому что сутенер часто говорил о своей мерзкой дилемме. «Не могу определиться, – повторял он, – надо ли тебя продать или воспользоваться тобой самому».