– Мы именно такие. Нравится тебе это или нет, но мы пираты. Слова «пожалуйста» и «спасибо» этого не изменят. Нельзя быть немножко дьяволом, нельзя быть джентльменом-грабителем. Можно быть лишь сильным или слабым, старательным или мертвым. Ты слышал, что сказал тот пьянчуга-капитан. О нас ходят слухи, Том! Как скоро какой-нибудь честный человек решит, что мы не такие умные или ужасные, какими кажемся? Как скоро нам дадут отпор? – Я не стану взбираться выше в иерархии самодовольства, Эдит. Такие решения меняют человеческую природу. Безвозвратно. Посмотри на Волету. Мы не говорим об этом, но я уверен, что ты заметила. Она твердеет. Она становится безжалостной и безрассудной. – Она молода. – Человека бросают за борт, а она шутит, что он плохая птица. – Я с ней поговорю. – Мы можем бухтеть сколько угодно, но факт есть факт: я пустил в ход трение, от которого появилась мозоль. Это моя вина. Я капитан и потому отказываюсь обрабатывать напильником остатки ее совести, выбирая для нас путь убийства! Если каким-то сказочным образом я найду жену, мне все еще хочется верить, что она не увидит во мне незнакомца. – Его голос задрожал от пыла, и он оборвал речь резким кашлем. – Прости. Я немного перестарался. Эдит, которая уже собралась откинуться назад, снова поставила локти на стол. – По крайней мере, ты не погружен в мрачные раздумья. Споры я вытерплю; мне ненавистно смотреть, как ты таращишься в пустоту. Она провела по боковой части механической руки, вдоль выгравированной арабески, отыскивая потайную защелку. Ухватила ее ногтем, и выдвинулся маленький ящичек, выбросив в ладонь стеклянный флакон. Рука выпустила струйки пара и тяжело упала на стол. Эдит поднесла флакончик к лицу и увидела, что он еще наполовину полон светящейся красной сывороткой. Удовлетворенная, она вставила батарейку обратно. Сенлин много раз наблюдал этот вечерний ритуал, но знал, что его не стоит комментировать. Любой наводящий вопрос по поводу руки, топлива или таинственного Сфинкса, который ее сделал, всегда вызывал настороженное молчание. Она допила ром и искренне улыбнулась Сенлину: – Том, а ты не спрашивал себя: а в ту ли дверь мы стучимся? Ты уверен, что твоя жена в Пелфии? – Не уверен, – признался он. – Я гоняюсь за слухами и догадками, но это все, что у меня есть. – Конечно, – сказала она. – Я с тобой. Команда с тобой. Ты был с нами, и поэтому мы будем с тобой. – Она встала и один раз стукнула по столу. – Я собираюсь лечь спать. Спокойной ночи, капитан. – Спокойной ночи, мистер Уинтерс, – сказал Сенлин со слабой улыбкой. Когда дверь в штурманскую рубку захлопнулась, он наконец повернулся к женщине в белой ночной рубашке, которая сидела на его кровати в течение последнего часа. Она состроила ему детскую гримасу, как гуппи в аквариуме, затем поднесла щетку к темно-рыжим волосам. Она напевала, распутывая узлы. Сенлин зажмурился. Он устроил ловушку для Комиссара в рамках плана побега из порта Голла. Он набил ящик наркотиком под названием белый кром, ожидая, что Паунд и его люди свалятся в конвульсиях, когда его откроют. Но Сенлин угодил в собственную ловушку. Он вдохнул чудовищную дозу – и появилась она. Мария не выглядела галлюцинацией. Ее фигура не была прозрачной, как отражение в зеркале, которое можно изгнать, погасив лампу. Она не сияла, не мерцала и не говорила глухим и глубоким голосом, не имела других вычурных привычек, свойственных призракам. Она выглядела вполне реальной, что, конечно, только ухудшало положение Сенлина. Он ожидал, что она исчезнет, как только действие наркотика подойдет к концу. Он не сказал ни Эдит, ни команде о дозе или привидении, потому как не хотел их беспокоить и еще надеялся, что его страдания долго не продлятся. Но прошло несколько месяцев, а она все продолжала мучить его. Она была как ребенок, которого можно утешить только вниманием – вниманием, которое он отказывался уделять, опасаясь поощрять ее. Она пела и моталась туда-сюда, не успокаивалась, и он игнорировал все это, насколько мог, хотя невозможно было полностью отвлечься. Иногда она исчезала на несколько часов или полдня, если ему везло, но как только он начинал думать, что вылечился от нее, она появлялась и вновь начинала его донимать. Хуже всего было, когда она с ним говорила. Он ненавидел, когда она говорила, потому что в этом отношении видение не было похоже на женщину, которую он любил и на которой женился. Призрак был злым, подозрительным, мелочным и проворно давал самые обескураживающие советы. Он чувствовал себя скованным узами с воплощением собственных сомнений. Сжимая пустую чашку, он открыл глаза. Видение никуда не подевалось и наблюдало за ним с кровати. Она отложила щетку в сторону и опустила руки на покрытые колени, как будто собиралась обратиться к ребенку. – О Том! Дорогой, дорогой Том, – сказала она. – Ты не знаешь, что делаешь. Ты не имеешь ни малейшего понятия. Проигнорировав видение, Сенлин лег на кровать и достал этюд, изображающий Марию. На картине она сидела в окружении орхидей на террасе студии Огьера. Похожие на светлячков лучи света Купален испещрили ее голую кожу. Выражение ее лица казалось нежным и смелым одновременно. Сенлин хотел погрузиться в картину, сделаться частью сцены. Он поднес икону к губам и поцеловал складки и выступы, оставленные кистью художника. Видение Марии ухмыльнулось ему от подножия кровати. – Ты такой же заблудший, как и я, – сказала она. – И когда твоя милая маленькая команда все узнает, они проверят, хорошая ли ты птица. Глава четвертая Доверие – это мышца, которая лучше всего работает рефлекторно. Судовой журнал «Каменного облака», капитан Том Мадд Вертун был совсем не похож на обычный порт. Он не был связан ни с каким кольцевым уделом; он не крепился ко входу; он никуда не вел. Он цеплялся за Башню, как кокон мотылька цепляется за ствол дерева, и, в точности как гардеробная, из которой мотылек вылетает крылатым, Вертун выглядел весьма непритязательно. Джумет, бродячий поэт Башни, описал Вертун в третьем томе своего «Пиетета» как напоминающий «сломанную гармошку, / что висит на столбе в поле / и годами гниет себе потихоньку». Длинная хаотичная конструкция включала несколько этажей, и комнат в ней было столько же, сколько в городском многоквартирном доме. Тысячи рук и полдюжины поколений сооружали ее из мусора и обломков. Нигде в ее анатомическом строении не нашлось бы ровной перекладины или двух одинаковых балок. Вертун не имел нормального фасада, его заменял единый, непрерывный гобелен. Эта шерстяная обертка, натянутая на деревянную раму, делала всю конструкцию чахлой и хрупкой с виду. Узор на гобелене Вертуна был замысловатым и беспорядочным: пиктограммы, символы и метки располагались густо и под любым углом. Это напоминало Сенлину старого татуированного моряка. Во время предыдущих визитов он провел несколько часов, изучая странный код, которым был испещрен гобелен, но так и не вник в смысл. Причудливая обертка иногда обманывала новичков, вынуждая их думать, что Вертун – цивильное местечко. Ничто не лежало дальше от истины. Это был опасный порт, полный торговцев-нелегалов, стареющих блудниц и наемников, ищущих грязную работу. Разумеется, у него были практические достоинства: человек мог продать награбленное, наполнить кладовую, напиться и найти желанного спутника – все в нескольких минутах ходьбы. Но факт оставался фактом, каждая сделка предполагала, что тебя могу обмануть или пристрелить. Бухта была слишком шаткой, чтобы удержать якорь, поэтому посетителям приходилось швартоваться вдоль большой трещины в Башне, пересекать зазор между кораблем и выступом и совершать опасный поход в порт пешком. Падать было далеко. Вывалившись из трещины, какой-нибудь несчастный получал целых семь секунд, чтобы задуматься о своей жизни, чей конец стремительно приближался. У Ирен обнаружился талант находить в песчанике такие места, где гарпун застревал сразу и накрепко. Сегодня получилось пришвартоваться с первого выстрела, и корабль не выдернул якорь, когда Адам сбросил балласт, чтобы натянуть трос. Убедившись, что он выдержит, Ирен пересекла зазор с помощью шкива с ручками. Волета последовала за ней, но без каталки, цепляясь за трос руками в перчатках. Адам не мог на нее смотреть, убежденный, что трос может в любой миг перетереть кожу. Но Волета была легкой, и она гасила скорость, зажимая трос каблуками ботинок. Когда обе дамы надежно устроились в трещине, Адам прикрепил две бочки рома к шкиву и отправил груз следом за ними. – Собираешься проверить, есть ли у твоего приятеля идеи о том, как потихоньку пробраться в Пелфию? – спросила Эдит Сенлина. – Он вряд ли «приятель», но да. Я на это намекнул в прошлый раз, но он сделал вид, что не понимает. Может, я смогу подразнить его, предложив немного денег. – За ром я бы взяла не меньше двадцати шекелей. Это не какое-нибудь пойло, – сказала она. – Это может быть лучшее, что бухта видела за целый год. – Согласен. – Я хочу остаться на корабле, – заявил Адам так быстро, что стало понятно: он какое-то время боролся с собой, стремясь заговорить. Сенлина и Эдит его слова застали врасплох, и Адам принялся выдвигать доводы: – Если бы у меня был хоть один выходной, я бы мог разобрать консоль и выяснить, что скрывается за неработающими рычагами. – Он открыл решетку топки и размешал угли. Излишнее действие, но ему было трудно смотреть Сенлину в глаза. Эдит поджала губы и взглянула на капитана в ожидании ответа. Просьба Адама была достаточно разумной, и Сенлин собирался сказать: «Да». Но тут вымышленная Мария развернулась в проеме большой каюты и изгнала эту мысль. На ней был красный пробковый шлем, который закрепился в его памяти. Ее ботинки для верховой езды и белая блузка выглядели до нелепости изысканно на покрытой оспинами палубе корабля. – Не глупи, Том, – сказала Мария, заправляя темно-рыжие волосы под шлем и направляясь к нему. – Глупо опять верить этому мальчишке. Эдита кашлянула. Сенлин понял, что смотрел в пустоту. Он ущипнул переносицу, прикрывая глаза ладонью. Попытался восстановить первоначальный ход мыслей. Он теперь стал очень рассеянным; вечно гонялся за какой-нибудь идеей. Беда в том, что на этот раз Мария была в чем-то права. Адам уже дважды предал его, и, хотя причиной было желание защитить сестру, факт остается фактом: парень ненадежен. Если Адам останется в одиночестве, что помешает ему позвать Волету, улететь с нею и бросить остальных? Если вера Сенлина в молодого человека будет предана в третий раз, винить в этом придется не Адама. Но справедливы ли его подозрения? Сейчас Волете ничто не угрожало. Разве нельзя довериться парнишке хотя бы в хорошую погоду? Это разумный риск, ну в самом деле, и он мог бы помочь возродить былую уверенность Адама. За недели, прошедшие после их побега, он сделался таким робким. Сенлин открыл глаза, чтобы вынести вердикт, и увидел Марию – она прижимала свой нос к его собственному. В тени ее глаза казались темными. Он поморщился и вздрогнул, не успев взять себя в руки. Она исчезла в тот же миг. Эдит и Адам смотрели на него с беспокойством. – Чихнуть захотелось, – нескладно соврал он. Эдит нахмурилась и повернулась к Адаму: – Штурман не должен оставаться на корабле. Это привилегия старпома. – Но ведь так не должно быть, – сказал Адам, от отчаяния поднимая голос. – Забавный способ говорить «да, сэр», воздухоплаватель, – отрезала она. – Да, сэр, – хмуро отозвался Адам. Он поднял монокль в резиновой оправе, который висел у него на шее, и устроил поверх единственного глаза. Половинчатые защитные очки-гогглы были его собственным изобретением, и в этом приспособлении для циклопа и с повязкой на втором глазу он выглядел немного невменяемым, но гордым, – словом, очки благотворно влияли на его чувство собственного достоинства. Как только Адам сошел с корабля, Сенлин повернулся к Эдит: – Прости. Я просто тщательно обдумывал ответ. – Можешь прихватить масло для моей руки? – одновременно с Сенлином спросила она. – Я собирался сказать: «Да». – Но не сказал ничего. В этом-то и проблема. Что мне делать, если ты превратишься в горгулью во время настоящего бедствия? Ждать, пока оттаешь; ждать, пока все «тщательно обдумаешь»? – От досады ее щеки зарумянились. – Мы все ждем, капитан. Но ждать вечно не получится.