– Проблема в том, как играли дамы, – сказал он. – Как они обея играли? – вопросил Эфенбах. – Мадам Терновская занималась на досуге игрой на бирже. Другими азартными играми не увлекалась. Мадам Живокини даже в юности не подходила к рулетке. У нее в доме я не нашел даже карт для пасьянса. Тем не менее обе выиграли с одного захода. Они выжидали и делали точную ставку. Ровно четыре удара. Каждый раз ставя предыдущий выигрыш. Без видимой системы. Ни одна система, о которой я вам рассказывал, с точки зрения математики не делает такую игру возможной. Ни один игрок не станет так рисковать на рулетке. Все это Эфенбах уже знал. Пока шустовский не сильно подействовал, крупье рассказал про четыре безумные ставки без логики и системы. Знание не приближало к раскрытию. – Тогда в какую же ж распупень? – спросил он. Вопрос был ясен. – Можно предположить, что Терновская нашла формулу, которая позволяет предсказать с большой вероятностью выпадение номера. – Les chances peuvent tourner![45] – сообщил месье Клавель, многозначительно погрозив пальцем. На беднягу не обращали внимания. – Откуда взялась формула? – спросил Эфенбах. – Ее секретарь, некая Ольга Рузо, занималась поиском секрета выигрыша на рулетке. Терновская могла заглянуть в ее записи и что-то там открыть. Случайно. Попробовала и выиграла. – Сам-то веришь? – Нет, – ответил Пушкин. – То-то же! – Тридцать первого декабря утром Терновская переписала завещание, указав выигрыш. – На Живокини? – На свою племянницу Настасью Тимашеву. Хотя видела ее до этого раз в жизни. – Да уж, кулебяка… – Михаил Аркадьевич почесал шею, на которой должен был висеть хомут. – Ладно, эта пронюхала… А сестра каким разбором прознала? Вопрос был чрезвычайной сложности. – Терновская вычеркнула Живокини из завещания. Теоретически могла сообщить ей выигрышную формулу… В качестве компенсации. – Живокини сестрицу прихлопнула? – Нельзя исключить… После чего Вера Васильевна выиграла состояние, раскаялась и пустила пулю в висок… Пушкин не смел шутить. Эфенбах нарочно проверил. – Это с какого же бока разминать? – только спросил он. – Есть гипотеза, Михаил Аркадьевич: Терновская узнала формулу рулетки, рассказала сестре. Обе выиграли и погибли. Как проклятие рулетки… – С ума скапустился? – ласково спросил Эфенбах. – У нас тут такое, а ты мне эдакое? – Простите, мысли вслух, – сказал Пушкин. – Очевидная невероятность. – Ну то-то же… А что оно самое? – У Терновской и Живокини пропали выигранные деньги. Их забрал убийца. – Формулу он же похитил? – Есть вероятность, что формулу сестры унесли с собой. В такое счастье Эфенбах хотел бы, да не мог поверить. – Это каким же макаром? – Убийца забрал деньги. Сумма велика, но ограничена. Формула открывает безграничные возможности выигрыша на рулетке. Теоретически… Как ни тяжка была неприятность, но Михаил Аркадьевич не мог не помечтать: попадись хитрая формула в его руки… Ох, чтобы началось… – Ищи убийцу, раздражайший мой, – сказал он, не отогнав сказочное видение. Пушкин встал, считая, что разговор окончен. – Убийца может не знать формулы и оказаться неподсуден, – ответил он и, пока глаза Эфенбах расширялись от возмущения, добавил: – По причине признания его врачебной комиссией психически невменяемым… На такой поворот Михаил Аркадьевич был не согласен. – Ищи убийцу! – повторил он и пригрозил пальцем. Месье Клавель окончательно размяк в тепле, лежал шеей на спинке стула. – Faites le jeurs, messieeurs! – крикнул он в потолок, раскинув руки. – Faites le jeurs, messieurs! Для французского организма шустовский оказался тяжеловат. В чем Эфенбах наглядно убедился. А месье сегодня еще рулетку крутить. Пора приводить в чувство… 14 Лелюхин как будто поджидал у кабинета. Закрывая собой бумагу от посторонних глаз в приемном отделении, предъявил Пушкину. – Из 2-го Арбатского прислали… Пристав Ермолов лично подписал, – сказал он. – Как видно, рассержен до крайности. Сообщение требовало от всех участков и городовых ловить сбежавшую из-под стражи мадемуазель Бланш, обвиняемую в воровстве. Далее следовало описание преступницы. Точное и однозначное. – Благодарю, Василий Яковлевич. – Пушкин вернул депешу. – Что с Кирьяковым случилось? На себя не похож… Пришлось Лелюхину одними глазами ответить: не сейчас, в свое время. – Так, пустяки, – ответил он громко. Пушкин присел на стул, на котором обычно помещались свидетели или допрашиваемые. Агате было удобно на его месте. Лицо ее игриво светилось. – Господин сыщик! Нашли убийцу несчастной мадам Терновской? – Она чуть покачивала ножкой. Носок ботиночка выглядывал из-под края юбки. – Нет, не нашел, – ответил Пушкин хмуро. – Зато поймал мадемуазель Бланш. Которая обокрала купца Икова на тысячу рублей. И сейчас будет отправлена во 2-й участок Арбатской части. Из которого сбежала… Как говорит господин Эфенбах: сколько волка ни корми, а конец у веревочки один… Мечты ее, мечты светлые, опять рухнули. Агата придумала, как сразит Пушкина новостью о выигрыше на рулетке, а потом, быть может, раскроет убийцу. Вместо радости и победы – такой сюрприз. Хуже того, Агата поняла: это сухарь не шутит. Сейчас потащит в участок. За решетку. И за что? Она скинула ногу и села смирно, как прилежная барышня. – Глупейшая ложь, никаких денег я у купца не крала… – Будет разбираться пристав Ермолов… Пойдемте. – И Пушкин протянул руку с ясным намерением. Агата отпрянула. – Да вы послушайте хоть! – испуганно сказала она. – Мне было скучно, решила немного размяться, чтобы не потерять навыки… В ресторане «Лоскутной» подхватила этого толстого, даже имени его не помню… – И обокрали, – закончил Пушкин. – Какой вы гадкий! – Агата скривилась. – И это после всего, что я для вас сделала? Платите таким недоверием… Пушкин не мог вспомнить ничего, что бы эта барышня для него сделала полезного. Ну, если не думать о серебряном чехольчике для карандаша. Что так и лежит вот тут, в ящике стола. Он промолчал. Зачем лишние слова, когда Агату не остановить. – Обокрала? Как вы только могли такое подумать! – Она говорила нарочно громко, чтобы слышал Лелюхин, повернувшийся к ним спиной. – Воровка я, что ли? Я ведь сама воровку поймала, если не знаете! Возмутительное бездушие! Сухое бессердечие! Такое подумать про меня! Мерзкие подозрения! Я – украла! Кто бы мог подумать. И какую-то жалкую тысячу рублей! Да если бы я его хотела обобрать, неужели остановилась бы на тысяче? Он бы из Москвы голым бежал! – Не обокрали. Что тогда? – спросил Пушкин, останавливая поток. Разгорячившись, Агата тяжело дышала. – Привезла на рулетку и только. Он сам деньги просадил! Удивить хотел ставкой в сто рублей! Ах, какой шик! Провинциальный индюк… Иков этот ваш смотрел, как Терновская выигрывает, и сам завелся. Спустил тысячу, а меня решил сделать виноватой. Знаете почему? – Почему? – покорно спросил Пушкин, предполагая ответ. – Потому что сбежала от него! – победно закончила Агата. – Он рассчитывал на сладкую ночь любви, а получил вот это, – и она сунула под нос чиновнику сыска фигу. Маленькую, но грозную. – Охранительную бумагу опять в номере забыли, – только сказал он.