Вот кому, скажите пожалуйста, нужны эти церемонии. Совещание — это обмен мнениями, зачем ждать разрешения начальника для того, чтобы задать вопрос? Затем, чтобы все лишний раз вспомнили, кто тут главный! Да разве ж это можно забыть! Рикке снова вспомнила свою мать и подумала, что Мортенсен вполне может оказаться ее родственником (святая Бригитта, храни от такой родни!) ибо уж больно его характер похож на матушкин. И взгляд тоже похож — колючий, холодный. Никогда не пошутит, а ведь шутки так помогают в работе, сразу какой-то другой настрой появляется. — А как он может хранить фотографии? — спросил Беринг, глядя на Рикке. — Что предпочитает такая публика? Альбом или шкатулку с отпечатанными фотографиями или же папку с файлами на флешке? — К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос, — кто ж его знает, этого Татуировщика? — Но осмелюсь предположить, что такой осторожный субъект не станет связываться с флешкой и, тем более, с альбомом. Скорее всего, он хранит фотографии где-то в интернете, под десятью паролями и добирается до них окольными путями, искусно заметая следы. — Информацию в Сети нетрудно обнаружить, — подал голос Нансен. — Совсем не так! — возразил Оле. — Смотря где спрятать. Флешку или конверт с фотографиями можно найти, если представляешь, где искать, но зашифрованную и запароленную информацию в интернете найти невозможно! — Я не специалист, — спорить было не в обычае Нансена. — Но можно спросить у наших специалистов по информационным технологиям. — Я спрошу, — пообещал Оле. Рикке, вдохновленная тем, что сегодня с ее мнением, кажется, считаются, умильно посмотрела на начальника отдела убийств и спросила: — Господин Мортенсен, могу я высказать еще одно предположение? — Да, конечно, — разрешил тот. — Мне кажется, что Татуировщик имеет отношение к изобразительному искусству, — Рикке заговорила торопливо, потому что много надо было успеть сказать до тех пор, пока Мортенсен не кивнет головой, прося ее замолчать. — Характер его рисунков не лишен своеобразной эстетики, в них видна красота, виден стиль. Я провела небольшой анализ, опираясь на свои соображения… — Благодарю вас, госпожа Хаардер, — перебил Мортенсен. — Вы уже высказывали это предположение. — Но я бы хотела объяснить все подробно! — умоляющим тоном сказала Рикке. — Всего пять минут… — Лучше изложите ваши соображения в письме и пришлите мне, — ответил Мортенсен. — Я непременно с ними ознакомлюсь. «Как бы не так! — с досадой подумала Рикке. — Отправишь в корзину, не читая! Знаю я тебя!» Что говорилось дальше, она не слушала. Зачем слушать тех, кто не хочет тебя слушать? Пусть доблестные сотрудники отдела убийств разрабатывают те версии, которые им больше нравятся. Ей никто не мешает посвятить свободное от работы время проверке своей собственной версии. Зато как вытянется физиономия Мортенсена, ели вдруг окажется, что Рикке была права в своих предположениях! Только ради этого можно попытаться! «А письмо я непременно отправлю, — пообещала себе Рикке. — И сохраню у себя в папке. Чтобы потом Мортенсен не вздумал утверждать, что я ничего такого не говорила и не писала». Мысли снова вернулись к матери. Рикке предпочла бы не вспоминать о ней вообще, но мать оставила дочери кое-что на память о себе, наследство от которого Рикке никак не могла избавиться. А может, не хотела избавляться, а просто делала вид? Когда-то давно Рикке решила заняться психологией, чтобы помочь самой себе. И специализироваться на проблемах межличностного насилия она стала не случайно. Но недаром же говорится, что чем глубже нырнешь, тем темнее вода. Помочь себе пока не очень-то получалось… Чтобы немного отвлечься, Рикке порылась в памяти в поисках чего-то приятного. Почему-то вдруг, без всякой привязки к реальности, ей вспомнился Морти, будущий финансист и отчаянный выдумщик. Финансисту, впрочем, и положено быть выдумщиком, ведь баснословные состояния делаются на блестящих идеях. Скорее всего, Морти вспомнился к разговору о трофеях. Морти коллекционировал локоны своих возлюбленных — причуда на грани фетишизма — причем локон нельзя было просто срезать, получить в качестве подарка или же стянуть во время стрижки. Для того чтобы обрести коллекционную ценность локон должен был стать добычей, то есть Морти нужно было срезать его после длительной, упорной и в какой-то мере беспощадной борьбы. Секс с Морти вообще был беспощадным по сути, но, в то же время, очень красивым, вдохновенным и всегда разным. Они встречались по три-четыре раза в неделю в течение десяти месяцев, до тех пор, пока Морти не увлекся какой-то китаянкой с кукольным личиком и аристократическими манерами (убийственное, надо признать, сочетание), так вот за все это время Морти ни разу не повторился в своих постановках. А каждый прыжок в постель был именно постановкой, продуманной до мелочей и отлично срежиссерованной. Рикке была примой, суперзвездой, которой разрешалось импровизировать сколько угодно, но строжайше запрещалось выходить за рамки образа. Монахиня, которую насиловал грубиян-полицейский, могла кричать, стонать, царапаться, но про молитвы забывать не могла. Развратная медсестра не могла пренебречь медосмотром своего партнера, а доверчивой школьнице полагалось развлекать электрика-эротомана, чинившего проводку в школьном подвале, рассказами про учителей. Локон полагалось срезать у прекрасной дикарки, которая бегает по джунглям от любвеобильного охотника. Охотник был одет в пробковый шлем и шорты, а дикарке полагалась набедренная повязка из свежесорванных листьев фикуса и гирлянда из бумажных цветов на шее. Джунглями стала квартирка-студия Морти, плотно заставленная всяким хламом. Сначала Морти бегал за уворачивающейся Рикке по джунглям, потом поймал, связал ей руки спереди, притянул их к крюку, на котором обычно висел боксерский мешок, так, что Рикке пришлось стоять на цыпочках и от души отхлестал обрывком веревки (хлыст, по мнению Морти, пешему охотнику не полагался, а вот без мотка доброй пеньковой веревки в джунгли и соваться нечего). Хлестал Морти умело, удары его были резки и отрывисты, но не настолько сильны, чтобы лишить боль сладости. Рикке стонала от наслаждения, время от времени перемежая стоны пронзительными призывами на помощь. Долго стоять на цыпочках это уже приятная мука, а если к одной приятности добавить другую, то получается совсем замечательно, особенно если охотник, не удовлетворившись поркой, еще и грубо овладеет своей добычей. Морти умел правильно кусаться, так, чтобы пробирало, не оставляя следов. Любимыми его местами для укусов были соски и мочки ушей. Готовясь укусить, он хищно клацал зубами — «бильд-блёд», «бильд-блёд»[18]… Только после второго оргазма (первый пришел еще во время порки), Рикке согласилась отдать «своему господину» локон в знак вечной верности. Морти изобразил великую радость, а, получив вожделенный дар, смягчился и поблагодарил вздрагивающую от притворных рыданий Рикке чудным куннилингусом. Три восхитительных по яркости и мощности оргазма — неплохая плата за клок волосков. Рикке с удовольствием сбыла бы все остальные волосы по такому прайсу, все равно ведь новые отрастут. — Госпожа Хаардер, вы не научите нас сохранять прекрасное расположение духа в трудных ситуациях? Голос Мортенсена вывел Рикке из задумчивости. — Вы так улыбались, что я вам позавидовал, — продолжил начальник отдела убийств. — Я давно уже разучился улыбаться на этой проклятой работе… — Научиться очень просто, — Рикке притворилась, что не уловила сарказма. — Подумайте о чем-то хорошем, и ваше настроение улучшится, каким бы плохим оно не было. Попутно позволю себе заметить, что если работа воспринимается как «проклятая», то ее лучше сменить. Это не мое частное мнение, а научное утверждение, одна из аксиом психологии. Оле выразил свое восхищение взглядом. Его тусклые, вечно усталые глаза, обладали способностью мгновенно оживать, становясь весьма выразительными, и столь же быстро гаснуть. — Благодарю вас, госпожа Хаардер, — проскрипел Мортенсен. — Я непременно подумаю о хорошем, когда мы поймаем Татуировщика. 3 Время близилось к полуночи. По коридору прошелся дежурный охранник. Заглянул к Рикке, напоролся на неприязненный взгляд человека, которого попусту отвлекли от работы и молча ушел, тихо закрыв за собой дверь. Завтра Рикке начинала свое частное расследование. Начало — завтра, сегодня — подготовка, если можно назвать подготовкой, повторение много раз виденного, досконально изученного и хорошо знакомого. Но, как говорят ютландские рыбаки: «не ленись лишний раз забросить сеть — больше рыбы поймаешь». Иногда во время повторного знакомства с материалами можно обнаружить нечто важное, упущенное, ранее незамеченное. За примером далеко ходить не надо, достаточно вспомнить декабрьское убийство в Кодбиене.[19] Просматривая в третий раз записи видеокамер с ближайших бензоколонок, Оле заинтересовался одной из машин, водитель которой проявлял несвойственную для ночного времени торопливость. Торопятся больше утром, когда спешат на работу. Чутье не подвело — торопыгой оказался убийца, правда то, что первым на него обратил внимание инспектор Оле Рийс впоследствии как-то забылось и все лавры достались старшему инспектору Ханевольду, который всего лишь руководил операцией по задержанию убийцы и пару раз выходил к журналистам. Antiquo more.[20] Рассматривая бесчисленные фотографии жертв, Рикки пыталась постичь метод Татуировщика, нащупать какие-то закономерности, понять, что происходило до смерти жертвы, и что происходило потом. До того, как совершенно посторонние люди находили труп. Следы от наручников на запястьях и лодыжках. Обычные наручники, никаких веревок, никакого скотча. Наручники просты и надежны. Татуировки были у всех тринадцати жертв, а вот связанными оказались всего три жертвы — номер три Моника Блажевич, номер восемь, двадцатидвухлетняя студентка университета Берта Кристенсен, и номер одиннадцать, девятнадцатилетняя танцовщица из ночного клуба Эмма Расмуссен. Остальным веревок не досталось. Почему так? Что означают веревки? Это своеобразная награда «хорошим девочкам» или, напротив, наказание «плохих»? Или, если у Татуировщика времени было в обрез, то он обходился без веревок? Да нет, со временем у него всегда нормально — татуировки он, судя по всему, делает обстоятельно, не торопясь. Не настолько понравились девушки, чтобы их связать? Связанные, в общем-то, ничем не отличаются от других жертв. Один стандарт, однотипная внешность. Различия, разумеется, есть, но не очень большие. Все трое связаны в одном стиле. Руки за спиной, локти сведены вплотную, грудь обвязана, ноги не согнуты, все тело оплетено веревками так, что кажется упакованным в крупноячеистую сеть. Больше всего «повезло» Монике Блажевич. Ей убийца обмотал веревками шею так, что странгуляционная борозда была не видна. Моника вела себя так, как надо? Заслужила отличие? Материалы — фотографии, протоколы, заключения — разложены по папкам с именами жертв. Все эти папки находятся в папке «Nogen Tatovering»[21] на личной флешке Рикке. «Сотрудникам категорически запрещается самовольное копирование любой служебной информации…» Правила пишутся для того, чтобы их нарушали, не так ли? Разве господин Nogen Tatovering не знает, что убивать нехорошо? Знает, но не верит, то есть — уверен в обратном. Интересно, когда он переживает свой «катарсис» — при удушении жертвы или во время нанесения татуировки? Скорее всего, в момент убийства. Все татуировки господин Nogen Tatovering делает твердой рукой. И вяжет веревками крепко-накрепко, натягивая веревки и затягивая узлы, что есть силы. «Так вяжут окорока для копчения, — сказал патологоанатом Квортруп. — Сразу видно, что парень никогда не вязал живых людей, только покойников». Квортруп не совсем прав — живых, то есть своих сексуальных партнерш, Татуировщик мог вязать иначе, щадяще. Жертва — это же не просто партнерша, это человек, над которым ты утверждаешь свою абсолютную власть, человек, которого ты лишаешь жизни. Святая Бригитта, как же все это ужасно… Эксперты определили марку машинки, которой пользуется Татуировщик. С оговоркой «предположительно», но это такая традиционная оговорка экспертов. Предположительно это машинка «Papillon midi YT» китайского производства. Таких повсюду навалом, одна из самых распространенных марок. Недорогая машинка и дорогие, чуть ли не элитные, иглы марки «Odi» сечением 0,35 миллиметра. Иглы напаяны в круг. Контур рисунка Татуировщик наносит теми, что плотно сведены на конце в пучок, а закрашивает теми, что разведены пошире. Иглы «Odi» то ли покрыты слоем серебра, то ли содержат серебро, служащее якобы дополнительным дезинфицирующим фактором, и вдобавок они заточены каким-то невероятным образом. «Иглы «Odi» — боль уходи», как-то так звучит их рекламный слоган. В выборе крутых игл для посмертных татуировок, когда жертве уже глубоко безразличны болевые ощущения и возможность инфицирования, Рикке виделось изощренное глумление. Татуировщик глумлив, что да, то — да. Но самому себе он должен казаться остроумным. Социопаты почти всегда в той или иной мере гордятся своим остроумием. Фотографии фрагментов тел выглядели не очень впечатляюще, но вот тела, лежащие на металлическом столе патологоанатома, всякий раз заставляли Рикке содрогаться. Фрагменты — это не по-настоящему, это как кусочек пазла, а тело, вытянувшееся на столе — настоящее. Смотри Рикке, белокурая куколка, это может случиться и с тобой! Эй, Рикке! Посмотри на меня! Рикке, я тоже когда-то верила, что ничего хуже незапланированной беременности со мной случиться не может! Ни одна из жертв не успела испытать радости (или тягот) материнства. Жертва номер четыре Бертина Педерсен носила в матке четырехнедельный эмбрион. Рикке хотелось верить, что зародыш, находившийся в утробе матери, не почувствовал ничего ужасного. Сломанный ноготь на торчащем кверху указательном пальце жертвы номер семь Катрин Зельден, казалось предостерегал Рикке, советуя ей держаться подальше от Татуировщика. Мать тоже учила держаться подальше от дурных людей, сопровождая каждое слово оплеухой. «Сколько — шлеп! — раз — шлеп! — говорить — шлеп! — тебе — шлеп! — что — шлеп! — нельзя — шлеп! — водить — шлеп! — компанию — шлеп! — с кем попало — шлеп-шлеп!». Слова намертво вбивались в память, но «помнить» не означает «выполнять». В сомнительные компании Рикке тянуло магнитом. Круги, сделанные маркерами разных цветов, выделяли на фотографиях то, к чему стоило присмотреться. Тело жертвы номер два двадцатитрехлетней Агнес Нильсен ивент-менеджера агентства «Добле-ОК» повернуто на бок, чтобы можно было рассмотреть родинку в области поясницы. Агнес — имя греческого происхождения, означающее Целомудренная. Ни хрена себе целомудрие… Все жертвы похожи внешне друг на друга, но, в то же время, они такие разные… Но досталось им одинаково? Или нет? И рисунки на каждом теле разные. Разные, и в то же время похожие друг на друга. Единый стиль… Аре Беринг (никогда не поймешь, шутит ли он или говорит серьезно) утверждал, что рисунки Татуировщика есть ни что иное, как три башни[22], перечеркнутые несколько раз. Стилизованные, шаржированные, но — три башни. — Татуировщик ненавидит Копенгаген! Ему доставляет удовольствие глумиться над нашими святынями! Я не удивлюсь, если в один прекрасный день он нарисует свой «иероглиф» на животе у Русалочки! — Дай-то бог! — вздыхал Ханевольд. — Этот день станет последним, который он проведет на свободе. Статуя Русалочки, известная едва ли не во всем мире, часто страдала от вандалов и поэтому с не очень давних пор ее взяли под усиленное наблюдение. Две камеры слежения круглые сутки следили за самой статуей и еще несколько за подходами и подъездами к ней. Вдобавок, проезжавшим мимо полицейским патрулям вменили в обязанность «обращать особое внимание» на Русалочку. Что такое «обращать особое внимание» Рикке разъяснил все тот же Оле. — Если что случится там, где от тебя потребовали особого внимания, на дальнейшей карьере можно ставить крест и впредь считать себя кавалером Большого Черного креста.[23] Начало нового дня Рикке встретила на рабочем месте. Такое случилось с нею впервые за все время работы в полицейском управлении Копенгагена. Обычно она, если и засиживалась по окончании рабочего дня, то не очень долго — максимум часов до восьми вечера.[24] Подавив очередной зевок, Рикке подумала, что пора бы уже оторвать свою задницу от стула и унести ее домой, но уходить, не закончив, было не в ее правилах. Осталось немного — пробежаться глазами по списку жертв и в сотый уже, наверное, раз попытаться вывести какую-то закономерность. Анне Йохансен, двадцать два года. Первая жертва Татуировщика. Нигде не работала и не училась. Снимала вместе с такой же неработающей подругой крошечную квартирку в Вестербро[25] на Буструпгэд. По свидетельствам соседей, мужчины в эту самую квартирку шли косяком. Подруга Анне занятие проституцией отрицала. Вторая жертва Татуировщика — Агнес Нильсен двадцать три года, ивент-менеджер агентства «Добле-ОК». Жила в чистеньком буржуазном Фредериксборге на съемной квартире, отдельно от родителей. Имела бойфренда, с которым вроде как собиралась вступить в брак. Бойфренд, адвокат по профессии, был на пять лет старше Агнес. После ее смерти он впал в глубокую депрессию, что на время сделало его главным подозреваемым. Депрессия — штука сложная, она может быть вызвана как горем, так и раскаянием. С Анне Йохансен ни Агнес, ни ее бойфренд никак связаны не были, но сотрудники полиции считали, что бойфренд мог намеренно «подделать почерк» убийцы Анне, чтобы отвести подозрения от себя. Убийство Анне Йохансен, благодаря своей необычности, наделало много шуму в прессе и на телевидении. Удобное прикрытие. Третья жертва Татуировщика, Моника Блажевич, уборщица из «Иллума», двадцатишестилетняя иммигрантка из Польши жила в Рингстеде[26], где жилье стоило гораздо дешевле, чем в Копенгагене. Ездить, правда, далековато — шестьдесят-семьдесят километров в один конец, но, видимо, Монику это устраивало, тем более, что у нее и автомобиль имелся — Фольксваген Поло 1997-го года выпуска. Машину Моники нашли на уличной парковке недалеко от ее места работы. Получается, что она отработала смену, переставила машину со служебной парковки торгового центра в другое место и ушла (или уехала) с Татуировщиком? А может, отправилась к нему пешком или на транспорте? Зачем? С какой целью? Правда, непосредственная начальница убитой и трое из ее сослуживиц, подчеркнули нехарактерное для возраста простодушие Моники. Простодушие — это потенциально опасная черта характера. Но вот четвертая жертва Татуировщика, двадцатипятилетняя банковская служащая Ингер Хансен была деловой и весьма хваткой женщиной. Ингер работала в кредитном отделе, делала стремительную карьеру, находилась в тщательно скрываемых (но, тем не менее, известных всем сотрудникам) отношениях с пятидесятидвухлетним вице-президентом банка… Такую особу вряд ли удастся обвести вокруг пальца, но… Но вот фотографии мертвой Ингер на металлическом столе. Черты красивого некогда лица заострились, на впалом животе рисунок… Кредитными досье ведает другая сотрудница, с вице-президентом спит другая женщина, в квартире на Ранцаусгэд живут другие люди… Ладно, отбросим эмоции, эмоции здесь не помогут. Трудно найти какую-то связь между проституткой, менеджером, уборщицей и банковской служащей? Ничего общего? А если добавить к этому перечню горничную из отеля, номера в котором сдаются как на сутки, так и на час и практикантку-педагога? Так лучше? Так понятней? Пятая жертва Татуировщика, двадцатичетырехлетняя Бертина Педерсен работала горничной и мечтала выиграть в «Лотто»[27]. Мужчины в ее жизни надолго не задерживались, потому что у Бертины был тяжелый характер. Нагрубить постояльцам было для нее нормой. От увольнения Бертину спасали два качества — она была работящей, сноровистой и довольствовалась скромной зарплатой в четырнадцать тысяч.[28] Шестая жертва Татуировщика двадцатитрехлетняя Метте Андерсен проходила практику в муниципальной средней школе в качестве преподавательницы датского языка. Страдала сахарным диабетом, колола себе инсулин. Пела в хоре церкви Девы Марии.[29] Единственная дочь у родителей и единственная девственница, попавшая в руки Татуировщика. В воскресенье спела в церкви и ушла домой, но до дома не дошла…