* * * 1 — Серийные убийцы не дураки, иначе им никогда не стать серийными убийцами. Иначе они попадутся на первом или на втором случае. На везение, знаете ли, уповать не стоит. Сегодня везет, а завтра может не повезти. Серийного убийцу не так-то просто вычислить, но мы делаем все, что в наших силах… Для сорокадвухлетнего Якоба Йенсена должность комиссара полиции являлась не венцом карьеры, а всего лишь одной из ступенек — предпоследней — на пути к креслу министра юстиции. Йенсен не скрывал своих амбиций и, кажется, искренне верил в то, что его призвание — изменять мир к лучшему. Сейчас он выглядел не самым лучшим образом. Журналисты, собравшиеся на очередную пресс-конференцию посвященную поимке Татуировщика, методично макали Йенсена в дерьмо, а он стоически ждал, пока они натешатся. Менее честолюбивый комиссар не стал бы прилюдно подставляться в качестве мальчика для битья, а спихнул бы эту неприятную миссию на кого-нибудь из подчиненных, хотя бы на своего заместителя Хеккерупа, который сейчас важно надувал щеки, сидя по правую руку от патрона. Хеккеруп осуществляет непосредственное руководство полицией Копенгагена, считается (только считается), что именно он руководит поисками Татуировщика, но разве комиссар Йенсен может позволить себе упустить хоть одну возможность покрасоваться перед камерами? Йенсен дальновиден, про таких ютландские рыбаки говорят «со своего порога заглядывает за горизонт», он понимает, что рано или поздно Татуировщик будет пойман и тогда наступят дни великого триумфа. Вся Дания будет восхищаться комиссаром Йенсеном, забыв о том, сколько бочек дерьма было вылито на его голову. К тому же, людям импонируют руководители, способные открыто говорить о проблемах своего ведомства и Йенсен умело играет на этой струне. — Напомните, комиссар, сколько жертв на счету Татуировщика? Вопрос можно было не задавать. Вся Дания знает, что двадцатилетняя Камилла Миккельсен стала тринадцатой жертвой Татуировщика. Камилла Миккельсен — красивое имя, имя, у которого есть ритм, шарм. У самой Камиллы, судя по прижизненным фотографиям, шарма тоже хватало. Татуировщик предпочитает иметь дело с молодыми и красивыми. — Нам известно о тринадцати, — ответил Йенсен. Хорошо ответил, правильно. Во-первых, формулировка правильная — «нам известно». Скажи он просто «тринадцать», сразу бы последовал уточняющий вопрос. Во-вторых, нахмурился и весь как-то помрачнел, показывая, как тяжело ему говорить о жертвах. Такие нюансы незамеченными не проходят. Сострадание ценится. — Сейчас его спросят, почему Татуировщик делает жертвам татуировки, — сказал Оле Рийс. Конференция была далеко не первой, а вопросы каждый раз задавались одни и те же и примерно в той же последовательности, так что никто не стал удивляться дару предсказания, внезапно прорезавшемуся у Оле. — Есть ли у полиции новые версии, касающиеся татуировок, которые оставляет убийца?! — выкрикнула остролицая брюнетка с канала TV2[2]. — Пока нет, — Йенсен развел руками. — Это какое-то послание или просто игра больного воображения? — Не могу сказать ничего конкретного. «Самовлюбленный павлин! — подумала Рикке, глядя на лощеную физиономию комиссара. — Ты вообще никогда не можешь сказать ничего конкретного. Сам не можешь, и другим не даешь!» Она представила Йенсена в виде распустившего хвост павлина и закусила губу, чтобы не рассмеяться. Сдержать смех не удалось, потому что воображаемый Йенсен-павлин вдруг сменил свое оперение на розовый костюм из латекса, а роскошный хвост опал и превратился в конский хвост, приделанный к анальной пробке. Рикке не имела ничего против латекса и анальных пробок. Только неделю назад спустила недельную зарплату на умопомрачительное латексное бюстье с подвязками и три пары чулок к нему. Бюстье выглядело обольстительно даже на манекене, а уж когда Рикке натянула его на себя, то поняла, что не ошиблась с выбором. Грудь в нем казалась больше, а стоило чуть наклониться, как зад оголялся так соблазнительно… Это ведь две соврешенно разные вещи — просто голый зад и соблазнительно оголенный зад, огромная пропасть лежит между ними. Просто голый зад может возбуждать похоть, а соблазнительно оголенный вдобавок будоражит воображение, очаровывает, придает наслаждению утонченную пикантность. Кому-то, может, все едино, но эстетика — удел избранных, тех, кто способен понимать прекрасное и наслаждаться им. Комиссар Йенсен склонялся к версии, согласно которой Татуировщик был иммигрантом, занимавшимся у себя на родине татуажем. Версия опиралась на странный рисунок татуировок, отдаленно напоминавший китайские иероглифы и комиссарскую интуицию. Йенсен умел окружать себя единомышленниками («подобострастными дураками» по классификации Рикке), поэтому его версии считались в столичной полиции основными, практически — единственно верными. Рикке пыталась высказать свое мнение, однажды даже сделала это в присутствии Хеккерупа, но тот отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Отмахнулся в прямом смысле этого слова — скривился, будто лимон лизнул и пренебрежительно махнул рукой. Чего еще можно ожидать от сына лавочника из Асаа? Человек не в силах постоянно скрывать свою внутреннюю сущность, она то и дело проглядывает сквозь тонкий слой искусственного и наносного. Рикке так и подмывало в ответ показать Хеккерупу язык, но она сдержалась. Не стоит опускаться до уровня сыновей лавочников, да еще чего доброго Хеккеруп решит, что Рикке с ним заигрывает. Интересно, а он в таком случае сможет обвинить ее в харрасменте? Есть ли судебные прецеденты, когда в харрасменте обвиняли женщин? Надо бы уточнить, а то ведь кое-кто может отыграться за подмигивания. — Господин комиссар, когда же, наконец, жительницы Копенгагена смогут спать спокойно? — спросила корреспондентка Politiken[3] Она могла спать спокойно уже сейчас — с таким некрасивым лицом, да еще украшенным россыпью прыщей на лбу, практически нет шансов угодить в жертвы к Татуировщику. Бедная, хоть бы челку отрастила… — Мы делаем все возможное, — сухо ответил Йенсен. — Вы делаете это уже третий год! — напомнил долговязый корреспондент DR1[4]. — Наш противник изобретателен и непредсказуем, — вяло парировал Йенсен. — Смею вас заверить, что мы не сидим сложа руки. Мы значительно продвинулись в своей работе… — А Татуировщик продвинулся еще больше — уже тринадцать человек убил! — выкрикнули кто-то из последнего ряда. Некоторые из присутствовавших на конференции журналистов позволили себе сдержанные улыбки. — Убийце недолго осталось гулять на свободе, — уверенно заявил Йенсен. — Скоро он будет пойман. Точные сроки я назвать не могу, но… Оле взял валявшийся на соседнем кресле пульт и выключил телевизор. — Вечером можно ждать очередной истерики Малыша Угле[5], — сказал он. Малышом Угле за внешнее сходство с филином за глаза и втихаря звали Хеккерупа. Оле мог позволить себе высказывать подобное во всеуслышание, потому что его контракт истекал в будущем году, а на продление надеяться не приходилось. Пару месяцев назад Оле начал осторожно прощупывать почву, но ему недвусмысленно заявили, что пожилой возраст и отсутствие каких-либо значимых служебных достижений делают его дальнейшее пребывание в рядах полиции невозможным. Отсутствие достижений? Какие могут быть достижения у рядового детектива? Рядовым детективам традиционно достаются только пинки да окрики, а все лавры присваивает себе руководство. Если завтра Оле схватит за шкирку Татуировщика, то героями дня станут Йенсен с Хеккерупом. «Отсутствие каких-либо значимых служебных достижений» это всего лишь предлог для того, чтобы избавиться от неудобного сотрудника старой закалки, не склонного к лести и вылизыванию начальственных задниц. Ну и проблемы с алкоголем не добавляют Оле плюсов, скорее наоборот. Оле не напивается до бесчувствия по выходным, как это делает большинство. Он равномерно распределяет норм выходного дня на всю неделю, в результате чего от него постоянно попахивает спиртным. Попахивает, но этого уже достаточно для косых взглядов. Центральное управление полиции Копенгагена это не какое-нибудь сельское отделение, да и год сейчас не 1988-й, а 2012-ый. Рикке нравился Оле Рийс. И она ему тоже нравилась. Мир так устроен, что парии тянутся друг к другу. Их сближает как неприязнь со стороны окружающих, так и неприязнь, которую они испытывают в ответ. Кроме того, Оле был одинок и, подобно большинству одиноких людей, испытывал неосознанную потребность заботиться о ком-либо, а взбалмошная, непутевая и неприкаянная Рикке как нельзя лучше подходила ему в качестве объекта. Сама же Рикке всегда мечтала о таком отце, как Оле — все понимающем и снисходительном. Одно только несоответствие — в мечтах Рикке отец (которого она, кстати говоря, ни разу не видела) представлялся влиятельным, обеспеченным мужчиной, легко решающим любые проблемы… Но годам к двадцати Рикке научилась решать все проблемы самостоятельно, не рассчитывая на чью-то помощь. Сама в шутку говорила, что во всех сферах жизни, кроме сексуальной, привыкла рассчитывать только на себя. В сексе же наличие хотя бы одного партнера обязательно. Мастурбация годится, как вынужденная мера, при помощи которой можно снять напряжение, не более того. Душу мастурбацией не порадуешь, тем более что для души Рикке много чего требовалось. Во-первых, партнер должен нравиться. Нравиться по-настоящему, настолько, чтобы при одном лишь воспоминании о нем тело охватывала приятная истома, чтобы ждать часа свидания с нетерпением, с нетерпеливым предвкушением щедрой порции радости. Во-вторых, партнер должен чувствовать настроение Рикке и она должна чувствовать его настроение. В определенных случаях, когда один повелевает, а другой подчиняется, это очень важно. Подобно любому творческому процессу, секс немыслим без импровизации и очень важно импровизировать так, чтобы партнеру твоя импровизация была в радость. Невозможно оговаривать каждое действие, немыслимо всякий раз испрашивать позволения, прежде чем сделать, потому что при таком подходе таинство превращается в спектакль, некое отрепетированное действие, в целом приятное, но лишенное тех искорок, изюминок и особенностей, которые дарят настоящее наслаждение. Однажды Рикке чуть не умерла со смеху, когда партнер (впрочем, до «партнерства» с ним так и не дошло), раздев ее и раздевшись сам, поинтересовался: «Милая, можно я надену на тебя наручники?». Рикке смеялась ему в лицо, смеялась громко, бесстыдно, невежливо, понимала, что поступает нехорошо, но остановиться не могла. А когда отсмеялась, то объяснила, что настоящий господин никогда не спрашивает позволения у рабыни, а грубо заламывает ей руки и приковывает к чему надо. Это БДСМ, детка, здесь все по-взрослому. Или играй по правилам или не играй вообще. Дружно проигнорировав реплику относительно Малыша Угле, сотрудники встали и гуськом покинули комнату релаксации. Каждый из них мог наблюдать за пресс-конференцией на экране своего рабочего компьютера, но датчане никогда не упустят возможности лишний раз собраться вместе. Собраться вместе и продолжать замыкаться в себе. Нация эгоцентричных индивидуалистов, одержимых стадным чувством. Рикке осталась сидеть где сидела, только изменила позу — подняла ноги на кресло и крепко обхватила их руками, словно боялась, что ноги могут убежать. Оле, выходивший последним, обернулся с порога, но ничего не сказал, понял, что сейчас Рикке не до него. И не только не до него, а вообще ни до кого. Рикке предавалась своему любимому занятию — смотрела в потолок. На самом деле она не просто смотрела, а думала, просто ей удобнее было думать, глядя в потолок. Лучше когда на потолке есть трещинки или пятна, любого размера, лишь бы глазом зацепиться. Гладкие потолки, такой вот, как сейчас, Рикке любила меньше, но ничего, сойдет и такой, главное, что вокруг нет никого и дверь (спасибо заботливому Оле) плотно закрыта. Можно расслабиться и подумать. О ком? Странный вопрос. Конечно же, о Татуировщике! Об этом эстетствующем серийном убийце, орудующем в Копенгагене уже два года и три месяца. Сексуальное насилие с использованием не только собственного естества, но и разных подручных предметов, удушение проволокой (возможно, что фортепианной струной) и посмертная татуировка на теле жертвы — вот почерк Татуировщика. Некоторых он еще и связывал напоследок в стиле сибари.[6] Уже после того, как заканчивал татуировку. Связывал обычной капроновой веревкой, а не натуральными, пеньковыми или, скажем, льняными, которые обычно используют любители этого искусства. Капроновая веревка — это плохо. Продается во всех магазинах, по всей Дании, по всей Европе, по всему миру… Невозможно выйти на покупателя по образцу. Пеньковая, продающаяся в специальных салонах, куда перспективнее в плане поиска. Наверное, потому-то Татуировщик ее и не использует. Умен, мерзавец. В эротическом связывании жесткие капроновые веревки стараются не использовать, потому что они причиняют лишнюю боль и могут испортить все удовольствие. У боли, как, например, и у лекарств, существует своя дозировка. Обнаженные тела своих жертв, аккуратно упакованные в черную полиэтиленовую пленку и перетянутые поверху скотчем, Татуировщик оставлял в разных местах, у которых было одно общее качество — отсутствие камер наблюдения. Первый татуированный труп был найден в центре, на Готерсгэд, возле ограды Ботанического сада. Последний — возле мусорного бака на одной из тихих улочек респектабельного Херсхольма[7]. Прислуга-филиппинка пошла рано утром выбрасывать мусор, надорвала из любопытства упаковку и разбудила своим визгом всю округу. Татуировщик не сильно стягивал пленку на концах, поэтому труп было принять за ковер или рулон чего-нибудь. Первой жертве Татуировщика было двадцать два года, последней — двадцать лет. Самой старшей, уборщице из «Иллума»[8] — двадцать шесть. Самой младшей — семнадцать. Уборщица, которую звали Моника Блажевич и менеджер строительной компании «М+М» Катрин Зельден были иностранками, одна приехала в Данию из Польши, другая из Германии. Все остальные жертвы были датчанками. У некоторых жертв на теле не было ни одной татуировки, у некоторых были, но живот у них оставался чистым. Татуировщик наносил свой рисунок на живот жертвы, немного выше пупка и строго по центру. Аккуратный такой рисунок, размером с сигаретную пачку или чуть больше. Аккуратный и непонятный. После пятого убийства стало ясно, что Татуировщику нравятся хрупкие большеглазые блондинки, если не сногсшибательно красивые, то, во всяком случае, симпатичные. Рикки тоже была худенькой большеглазой блондинкой, только в глазах ее вместо кукольной непорочности плясали бесовские огоньки. Возможно, что эта схожесть с жертвами и побуждала Рикке уделять Татуировщику столько внимания. А может, главной причиной слала любовь к разгадыванию психологических загадок, познанию мотивов, управляющих людьми, иначе говоря — профессиональное любопытство психолога, специализирующегося на проблемах межличностного насилия. И не просто какого-то психолога, а штатного сотрудника Главного полицейского управления Копенгагена. Даже самому тупому троллю было ясно, что Татуировщик не просто развлекается в силу своих пристрастий, а пытается что-то сказать миру, донести до окружающих какой-то мессидж. Иначе, зачем бы ему было раскладывать тела своих жертв по Копенгагену и его окрестностям? Что-что, а избавиться от мертвого тела в Копенгагене не проблема — море под боком. Поруби на куски, разложи по пакетам и побросай в воду. «Декстера»[9], кажется, все смотрели. Во всяком случае, любой уважающий себя серийный убийца (а эта публика себя уважает) просто обязан быть фанатом этого сериала. Рикке считала, что полицейский психолог не вправе оставаться в стороне, когда полиция разыскивает серийного убийцу. Безуспешно, причем, разыскивает. Уже два года разыскивает и никак не может найти. Да что там найти — за эти два года никто так и не понял, что означают странные татуировки на телах жертв. Напоминает китайские иероглифы, но всего лишь напоминает. Авторитетные консультанты, знатоки китайского языка, не смогли расшифровать ни одну из татуировок. Сошлись на том, что стиль написания схож с принятым в китайской каллиграфии, а вот сами рисунки иероглифами не являются. Одно тело — одна татуировка — один рисунок, похожий на иероглиф. Как быть? Как прочесть? Как все это понимать? Один рисунок несет в себе послание отдельное или для расшифровки надо собрать их вместе? Умные головы не могли сказать ничего определенного и умные компьютеры тоже. В результате все больше и больше народу склонялось к тому, что татуировки — это просто такие рисунки, плод больного воображения. Именно больного, ведь в здравом уме никто не станет развлекаться подобным образом. Любой серийный убийца социопат с кучей психических отклонений. С целой кучей, не с одним. Почему некоторые тела удостаиваются «чести» быть связанными, а некоторые не удостаиваются? Какой посыл несут в себе веревки? Рикке, будучи довольно искушенной в связывании (хотя и никогда не фанатела от него), подозревала, что веревки призваны подчеркивать беспомощность жертвы. Мало Татуировщику чувства своего превосходства, нужен ему еще и этот штришок. Как можно надеяться поймать Татуировщика, не прибегая к помощи психологов? К ней прибегали — два-три месяца после очередного убийства к Рикке шел поток подозреваемых. Она добросовестно беседовала с каждым, делала выводы, писала обстоятельные заключения… и все без толку. Но стоило ей однажды заикнуться о том, что она могла бы принять в поимке Татуировщика не пассивное, а активное участие, то есть не работать с теми, кто попал под подозрение, а непосредственно участвовать в поисках, возможно даже — определять их направление, как ее тут же подняли на смех. — Рикке — ты сегодня в ударе! — Рикке, ты решила переквалифицироваться в детективы? — Метишь в министры юстиции, а Рикке? Жирный боров Магнус Йоргенсен, насколько толстый, настолько и противный, высказал вслух предположение о том, что Рикке пора выйти замуж и посвятить себя семейным заботам. Пришлось объяснить дураку, до чего могут довести подобные сексистские замечания. Веселье мгновенно слетело с Йоргенсена, он долго извинялся и объяснял, что не имел в виду ничего такого, а просто ляпнул не подумав, но по глазам было видно, что именно так он и думает, просто не хочет нарваться на судебный иск и крупные неприятности по службе. И все остальные думали так, даже женщины-полицейские. Все, кроме Оле. Кто такая эта Хаардер? Девчонка, психолог, в управлении без году неделя (Рикке перешла на работу в полицию полтора года назад), а вмешивается в святая святых — в розыск серийного убийцы. Сидела бы, молчала бы, набиралась бы ума… Ума у Рикке было не занимать. Она видела, что поиски Татуировщика всякий раз заходят в тупик. Уже сложился некий стереотип — после каждого нового трупа полиция обходила все тату-салоны, перетрясала сквозь мелкое сито подозрительных иммигрантов, присматривалась к таксистам… Почему именно к таксистам? Да потому что поиски Татуировщика среди знакомых его жертв ничего не давали, вот и родилась версия о его случайном знакомстве с жертвами. А кому, если не таксисту, удобнее всего украсть человека в Копенгагене так, чтобы никто ничего не заметил? Впрочем, присматривались не только к таксистам. Присматривались и к парамедикам, и к полицейским… Ко всем, кто может войти в доверие и заманить в ловушку. Ко всем, кто может, не привлекая особого внимания, похитить человека. Не остались без внимания клиенты психиатров, а также лица, чья склонность к насилию была известна. Подозреваемых находилось много, Татуировщик же был неуловим. Маститые психологи в сотрудничестве с известными психиатрами участвовали в составлении психологических портретов убийцы. Портреты выходили расплывчатыми и практического значения не имели. Рикке не была маститым психологом, поэтому от нее отмахивались, словно от назойливой мухи. Прошло два года, но о Татуировщике ничего не было толком известно. Только предположительно. Предположительно — мужчина. Предположительно — в возрасте между тридцатью и сорока годами. Предположительно — коммуникабелен. Предположительно — силен физически… И так далее. Из всех этих «предположительно» Рикке признавала два. Татуировщик — определенно мужчина и он физически крепок. Ну то, что физически крепок ясно, хотя бы по тому, как он «разбрасывается» телами. Это же надо делать быстро и без посторонней помощи. Что же касается пола, то вывод о принадлежности Татуировщика к мужчинам был сделан на основании тщательного изучения того, что он проделывал со своими жертвами при жизни, то есть — как он их насиловал. Спермы и прочего чужеродного ДНК ни в трупах, ни на них обнаружено не было, но вот характер повреждений половых органов, говорил о том, что их нанес мужчина. К такому заключению пришли авторитетные эксперты, специалисты по отношениям между полами и причин не доверять им у Рикке не было. Да и сама она интуитивно чувствовала, что Татуировщик, которого никто не видел, мужчина. Этого не объяснить словами, это интуитивное. В воображении Рикке татуировщик представал мужчиной. Высоким, хорошо сложенным, энергичным мужчиной с размытым пятном на месте лица. Таким она его видела, таким он ей снился. Во сне он с машинкой в руке, склонялся над очередной своей жертвой и увлеченно работал, не обращая внимания на Рикке. А Рикке никак не могла ему помешать. Пыталась кричать, но из горла не вырывалось ни звука, пыталась дотянуться, но не могла, пыталась добежать, но ноги отказывались ей повиноваться. Татуировщик продолжал стрекотать машинкой (во сне она ужасно громко стрекотала) и, время от времени, издавал ехидный смешок, словно констатировал, что никому его не поймать. Он думал, что поймать его невозможно, но на самом деле поймать — это очень просто. Если, конечно, хорошо представлять, кого надо ловить. Не зверя с татуировочной машинкой, а кого-то другого — преподавателя математики из колледжа, охранника, электрика, армейского капитана или, скажем, капитана рыболовецкого судна… Или же надо четко представлять, где и когда окажется зверь, на которого идет охота. Или же надо выманить зверя из логова. На приманку. Только вот где ее разбросать эту приманку? Рикке очень хотела вычислить Татуировщика. Причин у нее было много. Ей надо было постоянно доказывать себе, что она чего-то стоит. Ей хотелось утереть носы тем, кто смотрел на нее свысока. Ей надоело втягивать голову в плечи, заходя поздно ночью к себе в подъезд. Ей было жаль тех девушек, которых Татуировщик уже убил, и особенно остро тех, кого ему еще предстоит убить. Оле Рийс хотел поймать Татуировщика. Скрутить, надеть браслеты и притащить в управление. Ну, может, врезать ему разок-другой по дороге, рука у Оле была тяжелая. Как настоящий полицейский, Оле не мог смириться с мыслью о том, что убийца разгуливает на свободе. Вдобавок, ему хотелось как можно громче хлопнуть дверью напоследок. — Это же очень важно, как уйти, — не раз объяснял он Рикке. — Списанным за ненадобностью (иногда Оле говорил «за никчемностью») или победителем. Ты чувствуешь разницу, девочка? Впрочем, у тебя еще будет время, чтобы ее прочувствовать… Рикке чувствовала разницу и прекрасно понимала, что испытывает человек, которому смачно плюнули в душу. Успела уже изучить на собственном опыте. Недавно у Рикке появилась идея, которая очень скоро оформилась в план. Рикке, по обыкновению, попыталась донести эту идею до коллег-полицейских. Оскорбительного смеха и не менее оскорбительных замечаний на этот раз не услышала, но и понимания не встретила, хотя озвучила идею во время совещания. А для чего существуют совещания? Для того, чтобы люди обменивались мнениями. Но мнений может быть много, а правильная версия бывает только одна — та, которой придерживается руководство. Покойная Камилла Миккельсен, жертва номер тринадцать, некоторое время работала официанткой в ресторанчике, принадлежавшему одному боснийцу из Нёрребро[10] по имени Душко Балич. Родной брат Душко, Един Балич работал в тату-салоне на Тагенсвей. Един уже попадал в поле зрения полиции, вместе со всеми сотрудниками (и владельцами) многочисленных тату-салонов Копенгагена. Но раньше он был одним из многих, а теперь оказался косвенно связанным с последней жертвой Татуировщика и стал подозреваемым номер один. К тому же Един Балич превосходно укладывался в рамки версии о Татуировщике-иммигранте, которой придерживался сам комиссар Йенсен.