Часть 2 из 30 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Море. Я бы выпил это море, если бы знал тогда, что такое пытка нестерпимой жаждой.
Беззаботное детство, рыбалка и мой первый мопед. Я мотался по ближайшим деревням, и меня все знали. Ну как же? Ведь я приехал из самой Москвы. Внук директора русской школы!
Знали бы все они, что в Москве мы с матерью ютимся в мизерной комнатушке в коммуналке на шесть комнат и тринадцать соседей. Большинство местных жителей слова «коммуналка» не знает. Все живут в своих двухэтажных домах. Дом моего деда по сравнению с домами наших соседей – это халупа нищего. Всего четыре комнаты, кухня и веранда.
У меня много друзей и родственников. Я бываю на двух заставах, и там у меня полно друзей и среди людей, и среди собак. К огромному, суровому и злобному Карату на Вельской погранзаставе я захожу каждый день по нескольку раз, и он радуется мне как щенок. Мы подружились три года назад, и с каждым летом наша дружба только крепнет. Карат уже старый, его спишут через две недели, и я заберу его в наш с дедом дом. Вольер уже приготовлен, и Карату будет удобно в тени раскидистого инжира. Из посторонних кормлю на заставе его только я.
Проводник Карата Женька Мелихов только и ждал, когда я приеду на каникулы. В прошлом году я кормил Карата вместе с ним, остальные просто боялись подходить, а я не боюсь собак. Уже в прошлом году дед договорился с командиром погранзаставы, что этим летом мы заберём Карата к себе.
Осталось только две недели, и Мелихова переведут на окружную заставу в районном центре Ленкорань инструктором-собаководом дослуживать свои последние месяцы перед дембелем, а Карат переедет в свой новый дом. Он заслужил этот дом и спокойную старость долгой службой на границе. Мы будем вместе ходить на море, и никто нам с ним этого не запретит. Карат, так же, как и я, любит Каспийское море.
Странного мужика я увидел у магазина. И сам мужик необычен, и вел себя он необычайно странно. Все в округе знают, что продавщица сельского магазина в селе Вель приходит на работу на пятнадцать минут позже официального открытия магазина, за несколько минут до прихода рейсового автобуса в город. Мужик вроде одет, как местные, а уже с десяток минут топчется у входа. Дурачок. Я отхлебнул из бутылки местного нарзана, набранного на роднике, на совхозном поле, и принялся разглядывать незнакомца.
Что в нём необычного-то? Блин! Точно! Он бледный. Начало июня. Тридцать градусов в тени. Все местные русские и лицом, и руками на коричневый солдатский ремень похожи. Тот же мой дед почти никогда не ходит на море, но лицо и руки от палящего светила не спрячешь. Я выгляжу точно так же, как этот незнакомец, когда на каникулы приезжаю. Ровно один день, а затем покрываюсь сначала розовым румянцем, а потом и волдырями ожогов. Обгораю очень быстро. Тридцать градусов в тени, а на солнцепёке и до сорока добирается.
Попасть к нам из города можно только на рейсовом автобусе, который идёт из Ленкорани в Астару.
Этот автобус выходит из Ленкорани и, делая огромный круг, идёт сначала вдоль предгорья Талышских гор, потом вдоль границы до Астары, а затем и по берегу Каспия. В центре нашего села автобус поворачивает налево и идёт обратно в Ленкорань. От села Вель до Ленкорани – тридцать два километра. Встречный автобус из Ленкорани придёт только через сорок минут, но он, наоборот, будет двигаться сначала к границе.
Рано утром в Ленкорани останавливается поезд из Баку, через полтора часа он же остановится в Астаре, и это конечная точка маршрута. Уйдёт в Баку он только вечером. Но если этот мужик только приехал, то зачем он едет от границы в райцентр? Когда и к кому он приехал вчера, если уезжает сегодня утром? Как он умудрился за сутки не обгореть на солнце? Я здесь всех русских знаю, и ни к кому родственники не приезжали. Вчера я всех своих местных друзей видел. Никто из них не похвалился гостями.
Приехать с кем-то он тоже не мог. Виталька Сочинский приедет только через две недели. Он в техникуме в Ростове-на-Дону учится и приезжает к своему деду со всей семьёй. У них прямо во дворе растёт целая рощица бамбука. Из него получаются отличные удочки.
Мой приятель Мишка приезжает к бабушке из Баку только в начале июля. Она у самого моря живёт, сразу за железной дорогой и совсем недалеко от погранзаставы. Больше никого не должно быть.
Местные азербайджанцы и талыши не в счёт. Русских у них не бывает. Погранзона – въезд только по пропускам. Меня самого проверяют каждый год. Свидетельство о рождении у меня выдано в местном сельсовете, хотя родился я в Тверской области, где мама училась. Сразу после моего рождения мама тайком забрала меня из роддома и привезла в дом к своему отцу. К моему единственному деду. Мой отец бросил маму ещё до моего рождения, и родственников по отцовской линии у нас нет.
Автобус пришёл в тот самый момент, когда мужик был в магазине. На три минуты раньше положенного времени – и тут же уехал. На этой остановке народ бывает только вечером и после десяти утра, когда в магазин привозят свежий хлеб из Ленкорани, поэтому водитель только притормозил и, не увидев пассажиров, тут же нажал на газ.
Мужик успел выскочить из магазина, но ему удалось только вслед посмотреть. На густой столб пыли. Это тебе не город, хотя в городе пыли не меньше. Иногда ветер заносит из полупустыни целые горы песка и пыли. Следующий автобус только через пять часов.
– Дядь! Подвезти? – Я завёл мопед.
Ровно затарахтел двигатель, выплюнув из погнутой выхлопной трубы облачко сизого дыма. Мужик согласно кивнул головой, покрутив в пальцах юбилейной рублёвой монетой. Точно дурачок. Предлагать деньги? Здесь так не принято. Тем более мне.
Бутылка неожиданно звонко разбилась о голову неудачно отвернувшегося к урне незнакомца. Хорошая была бутылка. Пять копеек стоила. Вторая полупустая пошла следом. Десять копеек.
Целое шоколадное мороженое! То самое мороженое, которое чужак выкинул в урну и за которым я приехал в магазин. Мороженое завезли вчера вечером, но я кормил Карата на заставе и утром поеду кормить опять. Карат, как и я, просто обожает шоколадное мороженое.
И голова хорошая. Тупая в смысле. Прилично натренированный незнакомец рухнул как подкошенный. Висок не натренируешь, а метил второй бутылкой я именно в висок. Кровь окрасила пыль обочины, а я уже вязал мужику руки сзади, отбросив в сторону пистолет, заткнутый за пояс штанов.
Как там меня в прошлом году замполит заставы учил? Руки приторочил к левой ноге, загнув её к спине. На вторую ногу ремня не хватило, а удержать такого здоровяка силёнок у меня маловато, поэтому я мстительно свалил на него свой мопед. Как потом оказалось, подножкой мопеда незнакомцу раздробило правую лодыжку.
Выскочившей на крыльцо продавщице я коротко бросил:
– Звоните на заставу!
Странно, но она меня послушалась.
От магазина до почты, где стоял телефон, всего с десяток шагов. Вроде щенок малолетний, но всё же внук Фёдора Силантьевича, директора единственной сельской русской школы во всём приграничном районе. Бывшего председателя совхоза, фронтовика и орденоносца в районе уважали, а в деревне меня знали все от мала до велика. До шести лет я жил с дедом, а потом мама увезла меня в Москву. И хотя у продавщицы сын был старше меня на три года, отзвонилась на заставу она молниеносно: здесь такими вещами не шутят.
Дежурная группа с заставы приехала очень быстро. От заставы до магазина – минут семь на «уазике», а солдаты дежурной группы сидят в ленинской комнате постоянно. Вызвать их могут в любой момент. Пограничники здесь и пока ещё несуществующий ОМОН, и спецназ, и «Вихрь» с антитеррором, и пожарная команда при случае. Когда ещё пожарная машина из города доберётся? А погранцы всегда под руками. Бывало, и рожениц в город отвозили.
Карат погиб на рассвете в восемнадцати километрах от места, где я отоварил его убийцу бутылкой по голове. Его проводник Женька Мелихов отделался сотрясением и так невеликих мозгов и выбитыми зубами, ещё двоим из наряда нарушитель переломал ноги, руки и рёбра.
Разобранные автоматы наряда незнакомец выкинул в заросли куги и ежевики, рацию раздолбал в хлам, а пистолет Женьки прихватил с собой. Тот самый пистолет, который я углядел за поясом у незнакомца, когда он повернулся ко мне спиной, выкидывая шоколадное мороженое, так любимое моим первым настоящим другом.
Мужика этого я больше никогда не видел. С заставы его увезли на вертолёте, а к вертолёту тащили на носилках.
Через полтора месяца мне вручили медаль «За отличие в охране государственной границы СССР». Такая же медаль была у моего деда ещё с пятьдесят восьмого года. Вручали прямо в актовом зале Ленкоранского погранотряда.
В свою школу я больше не вернулся, а в качестве исключения в этом же году был принят в Суворовское училище в Москве. Рекомендательное письмо в Суворовское подписали все офицеры Ленкоранского погранотряда – за такой косяк звёздочки с погон слетели бы не только у командира и замполита заставы.
Только через два года я случайно узнал, что нарушитель был выпускником Ленинградской спецшколы КГБ, который сдавал экзамены на прохождение нашей государственной границы. Рассказал мне об этом заместитель командира заставы, уходящий на повышение. Пограничников проверяльщик прошёл, а на мне прокололся, но погранцов тогда не наказали.
Командир Ленкоранского погранотряда полковник Ткаченко на награждении назвал меня талисманом Вельской пограничной заставы. Кликуха прижилась, а собаку я так больше никогда и не завёл, хотя мне предлагали щенка – так и не смог забыть Карата.
Карат был полностью моим от кончика хвоста до вечно мокрого чёрного носа, который он так любил засовывать мне в шею, с шумом вдыхая воздух. Я был для него больше, чем другом. Карат принял меня в свою стаю вместе со своим проводником, а щенка пришлось бы воспитывать и так постоянно занятому деду.
Больше на всё лето я к деду не приезжал. Учиться в Суворовском оказалось интересно, но значительно труднее, чем в простой московской школе.
* * *
Можно было бы снять русского сразу, но это, как те же русские говорят, «хрен по деревне». Ренделл нашёл босса моментально в комнате спецсвязи, однако тот был занят, и русского сняли, уже когда он потерял сознание. И тут Майкопфф удивил Ренделла снова. Они не стали ломать и вербовать солдата, как делали это обычно, а отдали его «Наташкам».
Шесть советских проституток из Украины появились на секретной базе всего три месяца назад, но с их появлением результативность вербовки советских солдат повысилась в несколько раз, хотя удостаивался посещения девочек далеко не каждый. Из постоянных посетителей неутомимых хохлушек были сам Майкопфф, а также Ренделл, старший узла связи и радиолокационного контроля, ну и тридцать «зелёных беретов», охранявших специальный сектор базы и самих агентов ЦРУ. «Наташек» хватало на всех с запасом. Покойных «Наташек».
Девчонки были гарантированными трупами. Как только в них отпадёт нужда, их убьют. Нельзя попасть в место, которого не существует ни на одной карте мира, и остаться в живых. Предыдущих троих, испанку, немку и шведку, неведомыми путями занесённых в это преддверие ада, сначала отдали местным, а потом то, что от них осталось, скинули с обрыва в узкий провал дальнего ущелья.
Семнадцать наивных украинских девчонок прилетели в столицу Пакистана Исламабад прямо из Киева четыре месяца назад. Работать танцовщицами. Танцевать с несколькими партнёрами одновременно их научили сразу же, как только отобрали у них паспорта. К тому времени, когда шестеро из них попали к Майкопффу, помимо всего остального они научились, стоя на коленях и склонив голову, подобострастно лепетать на четырёх языках слова «мой господин» и «хозяин».
Сначала русского помыли во дворе, но в сознание он так и не пришёл, а затем отдали врачу базы и двум из шестерых «Наташек», по неведомому принципу отобранных Майкопффом и выряженных по такому случаю в белоснежные медицинские халаты. В тот день у врача базы был праздник.
Врачом здесь был недоучившийся пакистанец. Что-то он там натворил на последнем году обучения, и Майкопфф забрал его к себе. Обычно «Наташки» ему не достаются. Русский пришёл в сознание только через двое суток, зато врач оторвался за все долгие месяцы вынужденного воздержания, имея новоявленных медсестёр во все мыслимые и немыслимые места. Впрочем, ни в коем случае не забывая о пациенте, ибо Майкопфф предупредил эскулапа, что если хоть что-то пойдёт не так, то врач заменит обеих «Наташек», а клиентов ему найдут персонально. В мусульманской стране за подобные шалости предполагается жутчайшая средневековая казнь, и врач проникся по самое не могу. Оскопление тупым кинжалом – это самый минимум, который Майкопфф мог устроить любому сотруднику базы. У него было двое преданных лично ему местных головорезов, выполнявших любой его приказ. Причём головорезы – это не метафора, отрезать голову они могут за малейшую провинность кому угодно и в любое время дня и ночи.
Плеск воды и прохладная мазь, покрывающая моё измученное тело. Чистые простыни и тонкий запах потрясающе красивой девушки, склонившейся надо мной. Живительная влага, проникающая сквозь потрескавшиеся губы и скатывающаяся в горло и по подбородку. Мне больно даже глотать. Мягкий свет тонированного окна, прикрытого лёгкой занавеской, и прохлада кондиционера.
«Это всё сон? Так выглядит рай?»
Измученный мозг отказывался верить, и я ушёл в спасительное беспамятство до утра.
* * *
Мне опять снился сон. Море. Родное Каспийское море. Я приехал сюда, как думал тогда, в последний раз, с отличием окончив Суворовское училище. Мне шестнадцать. За эти четыре года я вырос и окреп. Английский и испанский, азербайджанский и немного талышский, самбо и вождение машины и мотоцикла. Стреляю из любого оружия.
В училище очень хорошие преподаватели и прекрасно сбалансированная система обучения, а на заставе я стрелял сколько влезет. Патронов для меня никогда не жалели. Как отличнику боевой и политической подготовки, комсоргу и награждённому правительственной наградой, мне были открыты все двери всех военных училищ без экзаменов, но я уже принял решение. Документы ушли в Новосибирское высшее военное командное училище на факультет подразделений специальной разведки, а я приехал прощаться с детством. Правда, тогда я об этом ещё не знал.
Громадная волна вынесла меня прямо под ноги наставившего на меня ствол автомата сержанта. Ну как же? Нарушителя государственной границы поймал! Уже, наверное, медальку примеряет и домой на две недели собирается. Чёрный комбинезон из крепкой эластичной резины, ласты, маска, трубка, штык-нож на широком поясе с грузами-утяжелителями, небольшой баллон акваланга на спине.
Нет, это не моё. В погранзоне такое запрещено. Нельзя даже заплывать далеко на лодках или надутых камерах. Сразу выскакивает «шишига» с заставы или мощный катер – и привет. Отберут плавсредство, влепят нехилый штраф, пришлого гостя отправят за границу стокилометровой зоны и никогда больше сюда не пустят, а местному вставят такую клизму, что…
В общем, местные даже сети не ставят. До границы с Ираном – пятнадцать километров, хотя рыбы здесь полно – субтропики, редкие в нашей стране. Пограничники сетки ставят далеко в море, в местах, где на глубоководных песчаных банках кормятся огромные осетры и мощные сазаны. Иногда попадаются и сомы.
На рыбнадзор пограничники кладут с прибором, но иногда делятся осетрами. Мелких сеток у них нет, а крюками, калечащими рыбу, они не пользуются. Я сам не видел сомов, дед рассказывал. В его детстве они не были редкостью, но в последние годы пропали и водятся только у старого пирса в Астаре. Там речка в море впадает. Хотя море и соленое, но тех же сазанов полно. Сам ловлю каждый год. Не на глубине, нет, с берега на поплавочную удочку и на донку.
Этот костюм с аквалангом подарил мне в прошлом году начальник Ленкоранского погранотряда полковник Ткаченко. Было там одно мелкое происшествие, да и просьбу я выполнил. Неважно. Вот и получил подарок, который лежит у полковника, а когда я приезжаю, забираю и плаваю в своё удовольствие. В том году вышла половина месяца, а в этом целый месяц получится.
Стал подниматься на руки и воткнулся спиной в ствол автомата, но продавил, не обращая внимания на железку, уткнувшуюся между лопаток, продолжил движение. Боевых патронов в автомате нет. Это я точно знаю.
– Стоять. Руки вверх. Кто такой? – Голос сержанта был звонок, и в конце фразы он сбился на фальцет.
– Пошёл на хрен! – с трудом выдавил я из себя, выплюнув загубник трубки и едва сдерживая дрожь, сотрясавшую всё моё тело.
«Салабон! Интересно, откуда он взялся? В том году его не было».
Не обращая внимания на опешившего пограничника, я поднялся на ноги, неуклюже шлёпая ластами, прошёл несколько шагов, боком упал на раскаленный песок и, перевернувшись на живот, засунул в него руки по локоть.
«Каааайф! Почти шесть часов в воде, да ещё и после шторма. Чуть дуба не дал».
Полежал немного, потом сел на пятую точку, стащил маску, стянул капюшон костюма и оглядел стоящих вокруг меня людей. Мальчишки и девчонки всех возрастов, насупленные пионервожатые и подтянувшийся бравый сержант с автоматом без патронов. Что-то их много. Купаться пионерам в такую погоду не разрешают, только ж…, извините, ладони намочить позволяют. Обратная волна может утащить за собой и утопить. Это я с морем на ты, меня мама так плавать учила, что никому из них не снилось.
В пять лет мама затащила меня на своих плечах за третий меляк и бросила. Так плавать и научился. Жить захочешь – и не так вывернешься. Хотя сначала я поплыл в море, а не к берегу. Смеялась потом надо мной вся округа. Когда научился долго держаться на воде, и в осенний шторм сам плавал, но только если ветер от Ирана, а то за границу снесёт.
В шторм вообще плавать очень сложно, может и в море унести, и волной закрутить. Пришлые в такую погоду тонут на раз. Особенно когда попадают на камни и глиняные ямы. На пляже напротив пионерлагеря чёрный песок, но между меляками есть вкрапления глины и небольших, максимум в два кулака, камней, обросших мелкими ракушками. Кожу ног эти ракушки режут моментально. Заживают потом любые ранки и порезы очень долго – Каспий жутко солёное море.
Приехать чёрт знает откуда и не купаться в такую жару – это пытка для любого нормального человека. Хотя некоторые пограничные пункты на границе стокилометровой зоны стоят в полупустыне. Вот там настоящий ад, даже вода привозная.
– Талисман! Ты, что ли?