Вопроса об отношении к большевикам можно, пожалуй, и не касаться. Офицеры и солдаты… не изменили своего отношения к так называемому «рабоче-крестьянскому правительству». В этом хорошо убедился некий юркий еврейчик, явившийся восхвалять совдепы в расположение 2-го кавалерийского полка. Он был загнан в речку (в январе месяце) и лишь вмешательство командира полка спасло его от еще больших потрясений…[317]» Вместе с тем, русским пограничникам удалось разрешить далеко не все материальные вопросы, о чем они докладывали «наверх»: «С обмундированием вопрос обстоит по-прежнему (начало апреля 1923 г. – Ред.). Областной инспектор просил генерала Щеголева воздействовать на главную дирекцию для более скорой присылки обмундирования»[318]. Следует заметить, что из-за резкого ухудшения своего материального положения белоэмигранты без раздумий приняли предложение вступить в финансовую стражу. И это при том, что условия службы стали менее привлекательными, а прежние сердечные отношения между русскими и местными пограничниками уже прошли. Подобному положению дел также способствовало оскудение средств казны самого Врангеля, который уже был не в состоянии выделять полноценные пособия всем нуждавшимся в них. Не случайно, что уже 24 марта ИНО ГПУ доложил о дополнительном приеме в финансовый контроль КСХС к уже находящимся там 1700 белогвардейцам еще одной тысячи врангелевцев из частей генералов В.Н. Выграна и Краснопольского. По условиям контракта рядовой финансовый контролер получал 650 динар в месяц, тогда как направляемые на более сложные участки границы («албано-македонский») – 750 и по пять динар в сутки на каждого члена семьи. Унтер-офицеры (обычно тогда эти должности занимали бывшие офицеры) получали 900 динар[319]. До 20 апреля 1923 г. из Нового Сада в Скопье были направлены по железной дороге части полковника Аглаимова, а остальные, включая зачисленных в финансовый контроль последних представителей галлиполийцев, прибывших весной 1923 г., к месту службы доставили к 1 мая того же года. Местные власти заявили, что «во время пути все чины будут получать от Главного командования по 8 динар 83 пары кормового довольствия, некоторое пособие семейным и небольшой аванс на перевоз казенного имущества»[320]. Между тем отношения между руководством финансового контроля и белогвардейскими командирами еще больше ухудшились. Во многом в этом были виноваты офицеры-сербы. Например, полковник Еремич, сменивший Ристича, заменил его инструкции, регламентировавшие отношения с русскими, новыми директивами. В результате теперь белогвардейские начальники были лишены возможности поддерживать связь со своими подчиненными, как это было раньше. Не случайно, что это повлияло и на подчинение ушедших в пограничники офицеров, солдат и казаков Врангелю, которые непосредственно замыкались на генерал-лейтенанта Барбовича, а не входящие в их число подчинялись Кутепову. Так, 14 мая 1923 г. он издал следующее распоряжение: «г. Сремски-Карловцы. Ввиду назначения частей Галлиполийской группы в Королевстве сербов, хорватов и словенцев за исключением Сводно-Технической роты, на службу в Пограничную стражу Королевства С.Х.С., приказываю Сводно-Техническую роту изъять из подчинения генерал-лейтенанту Барбовичу и подчинить ее непосредственно моему помощнику генералу от инфантерии Кутепову»[321]. Резко ужесточились и требования к граничарам. Во многом поэтому только за первый месяц из тысячи вновь принятых на службу русских было уволено 210 человек, тогда как из 4500 пограничников при Ристиче за 15 месяцев этой процедуре подверглись лишь 15 человек. Теперь же увольнение грозило любому за малейшую провинность и даже без нее. Нередко неугодному русскому пограничнику просто объявляли без объяснения причин, что он уволен. Таким образом, во время суровой зимы 1923–1924 гг., в самое тяжелое время для поиска работы и проживания, были выброшены на улицу несколько сотен русских пограничников. Им пришлось устроиться на еще более трудную работу по благоустройству шоссе Кральево – Рашка. Как писал В. Даватц, «так сербы и полковник Еремич благодарили русских за верную и безупречную службу и за каждодневные жертвы в перестрелках с албанскими комитами»[322]. К этому следует добавить, что десятки русских пограничников на сербской службе погибли в стычках с контрабандистами или от несчастных случаев и болезней. Следует заметить, что на отношение официального Белграда к службе белогвардейцев в его силовых структурах в определенной степени влияла и крайне отрицательная на это реакция Советской России. В зачислении целых подразделений на его службу красная Москва видела для себя опасность – при таком раскладе они могли долго находиться в готовности для боевого использования в «весеннем походе» против нее. Поэтому после неудач в плане недопущения их привлечения на службу чисто дипломатическими мерами были предприняты и попытки разложения пограничников. В числе агитаторов против дальнейшего пребывания на такой службе зачастую становились унтер-офицеры (особенно урядники и вахмистры)[323]. Несмотря на то, что эту деятельность удалось своевременно блокировать (чему способствовали активные и регулярные занятия самих офицеров с рядовым составом, а также содействие командования в присылке «правильной» литературы) и лишь единицы самовольно оставили пограничную службу, усиливающееся давление со стороны СССР сыграло не последнюю роль в последующем устранении русских граничар с исполняемой ими службы. Между тем многие белогвардейцы продолжали служить в финансовой страже и весной 1925 г., несмотря на продолжающуюся политику по постепенному вытеснению русских. Так, 21 мая 1925 г. генерал-майор Крейтер разослал подчиненным ему генералам и офицерам информационную записку, в которой говорилось: «Несколько дней тому назад Генеральной Дирекцией было отдано распоряжение об увольнении русских «дневничар» из финансовой стражи путем постепенной их замены «државлянами» (местными гражданами). При дальнейшем выяснении этого вопроса удалось выяснить, что, во-первых, распоряжение это является условным в том смысле, что эта замена должна иметь место только при наличии «подходящих» кандидатов. Таким образом, в сущности, решение вопроса о замене зависело от отношения Областного Инспектора к русским; во-вторых, до ее начала должен быть заполнен весь штатный комплект; в-третьих, каждого намеченного к увольнению предупреждали о том за месяц». Кроме того, как писал Крейтер, «мне обещали, что областные инспектора заранее выскажутся, будут ли они заменять русских сербами или нет. Независимо от этого, ввиду критического положения, в которое попадут воинские части при проведении данного распоряжения в жизнь, нами уже приняты все меры и использованы все связи для его отмены, и мне обещали, что увольнение не состоится». Изучив ситуацию, генерал Барбович приказал «принять изложенное к сведению», держать полученные сведения в секрете, которые «сообщить только командирам частей, пока мы постараемся выяснить отношение к этому распоряжению соответствующих инспекторов. Приказываю своевременно сообщать мне, если будут замечены какие-либо меры по проведению этого распоряжения в жизнь и ваши соображения о возможности пополнения штата «соответствующими државлянами», а также впечатление от первого деликатного разговора на эту тему с инспектором, не выдавая ему источника вашей информации, поскольку распоряжение об этом Генеральной Дирекции было тайным»[324]. То, что секретные распоряжения сербов, которые еще только предполагалось применить на практике, становились известны русским, говорит о том, что белогвардейцы имели серьезных покровителей и надежные источники информации в высших сербских инстанциях. Впрочем, это не спасло их от потери прежних пограничных должностей и, как следствие, утраты ранее занимаемого положения. Свою роль сыграли и усиливающиеся придирки к русским пограничникам со стороны сербских начальников среднего звена. Среди причин для растущего недопонимания следует отметить плохое знание нашими соотечественниками сербского языка, на котором и происходило обычно их общение с вышестоящим командованием. Ведь, несмотря на его сходство с русским языком, на практике, учитывая военно-технические особенности, нашим соотечественникам далеко не все было понятно. Как результат – неточности и ошибки при исполнении тех или иных приказаний. Примечательно, что искренние попытки нижестоящих русских начальников исправить те или иные упущения обычно вызывали обратную реакцию – за это на них обычно накладывали взыскания. Поэтому впоследствии они стали копировать сербский стиль делопроизводства и затушевывать ситуацию на местах, пересылая рапорты наверх в духе «всё хорошо, прекрасная маркиза». Но хотя взыскания несколько ограничились, в итоге страдали интересы службы. Что, в итоге, приводило к новым взысканиям. Тем более что недовольные «нашествием» белогвардейцев сербы на местах, зачастую воспринимавшие их как конкурентов, внимательно за ними следили и раздували в своих донесениях совершенные ими ошибки и упущения. Это, а также ухудшение условий службы привело к тому, что год от года подписывающих контракты офицеров, казаков и солдат становилось все меньше и к концу 1920-х гг. их служба сошла на нет. Известные пограничники-белогвардейцы Кроме начальников Кавалерийской дивизии Барбовича и Крейтера, среди русских пограничников на пограничной службе КСХС отметился целый ряд бывших белогвардейских генералов. Среди них Г.П. Апрелев[325], Н.А. Булич[326], В.Н. Выгран, А.К. Негоднов[327], К.Р. Поздеев[328], С.Н. Ряснянский[329], В.И. Фарафонов[330]. В вооруженных силах Немало белогвардейцев служило не только в пограничниках, но и в регулярной армии Югославии (создана в 1929 г. на основе КСХС). Например, сами белогвардейские источники уже в начале 1920-х гг. сообщали: «Есть в районе Бухты Которской такие «счетчики» (лица), которые состоят на сербской службе в артиллерийском, инженерном, интендантском и железнодорожном ведомствах»[331]. При этом некоторые из них, например, бывший «первопоходник» штабс-капитан деникинской армии Г.А. Токаревич, стал в Югославии полковником и командиром полка[332]. В свою очередь, по состоянию на 24 марта 1923 г. Военное министерство КСХС, у которого в 1922 г. изъяли из подчинения пограничную стражу, превратив ее в «финансовый контроль», запросило у ее начальника Ристича «командировать в чиновники по Приморскому району 50 человек», а тот сразу указал представителям белогвардейского командования отправить туда желающих, которым была выделена повышенная зарплата, соответствующая нареднику (командиру) 1-го класса, и Барбович тут же предоставил ему списки на 25 человек[333]. Кроме того, на югославском военно-морском флоте тогда служили офицеры П.А. Бычков[334] и Л.А. Зозулин[335], [336]. Также некоторые бывшие офицеры-авиаторы были зачислены в ВВС этой страны. Среди них капитан авиации Байдак, который занимался в том числе и перегонкой закупленных у Франции бомбардировщиков «Потез-20»[337]. Также в ВВС Югославии (6-й воздухоплавательный полк) служил бывший генерал-майор ВСЮР Г.Я. Ледовский (1878–04.05.1933, Белград), занимавший в 1918–1920 гг. должность коменданта г. Екатеринодар при ВСЮР[338]. Некоторые из русских летчиков-офицеров находились на полувоенном положении. Среди них капитан В.И. Стрижевский[339], ротмистр В.М. Никитин[340] и поручик М.С. Ярошенко[341]. Формально они числились с 1927 г. в только что открытом акционерном обществе «Аэропут», являвшемся гражданским авиационным перевозчиком, но при этом, как и русские военные летчики югославских ВВС, занимались перегонкой купленных у Парижа бомбардировщиков «Потез-20». Например, Стрижевский только в 1927 г. перегнал в Югославию из Франции три таких машины[342]. Кроме того, находясь на данных должностях, они оказывали содействие местным вооруженным силам перевозкой людей и грузов и, по сути, являлись «действующим кадровым резервом югославских ВВС». И это не случайно: по оценке российских военных авиационных авторитетов, «Югославия обратила большое внимание на развитие своей авиационной промышленности, создала несколько заводов для постройки самолетов и моторов, и, понимая чрезвычайно важное значение гражданской авиации для обороны страны, заложила прочный фундамент для развития воздушных сообщений и спортивной авиации»[343]. При этом якобы белоэмигранты участвовали в вооруженных столкновениях с противниками консервативной внутренней политики местного короля Александра I[344]. Вместо легиона – в армию КСХС В середине 1920-х гг. численность русских военных, поступивших в местные силовики, заметно увеличилась, когда на службу Белграда поступили десятки и даже сотни молодых беженцев из России. Так, 40 выпускников 1-го русского кадетского корпуса стали сербскими юнкерами, многие из которых в скором времени были произведены в офицеры[345]. Как ни странно, но этому способствовало ухудшение французской политики по отношению к русским. В начале 1920-х гг. врангелевскому командованию, используя старые связи в среде французского генералитета, удалось разместить несколько десятков юнкеров в Сен-Сирскую военную офицерскую школу (училище). Тогда французы обещали, что оттуда русская молодежь выйдет офицерами в кадровые французские части. Однако по сути они обманули их: в середине 1920-х гг., по окончании учебы, юнкеров неожиданно произвели… в сержанты Французского иностранного легиона (ФИЛ) и отправили воевать в колонии, хотя им обещали, что они будут находиться в европейской Франции. Они не желали служить в одном строю с преступниками, которые в то время были основой Легиона и которым наказание заменяли опасной колониальной службой. В результате многие из выпускников Сен-Сира перешли на сербскую военную службу, куда их без особых проблем зачислили офицерами. Этому сильно поспособствовал донской атаман А.П. Богаевский, сын которого также учился в то время в Сен-Сире и предпочел стать офицером Сербии, чем служить Франции «унтером-головорезом» и выполнять роль карателя в ее колониях. Как известно, ФИЛ в первую очередь использовался для их завоевания и подавления национально-освободительных движений. Соответственно, уровень потерь там в «мирное время» в разы превышал соответствующие показатели в прочих подразделениях французских войск. При этом постепенно происходило сращивание врангелевцев и местных военных. Так, согласно докладу агентов ИНО ГПУ, в начале 1923 г. белогвардейские лидеры отдали распоряжение Начальнику Николаевского кавалерийского училища генерал-лейтенанту Говорову «разработать проект смешанного русско-сербского кавалерийского училища», переходящего «в ведение Военного министерства КСХС, но содержание его делится на командование (русское) и Королевство в половинном размере. Русские офицеры, выпускаемые из него, получат возможность идти в кавалерию КСХС. Переговоры идут усиленно, и пока Военное министерство разрешило штабу Ново-Садской армии выдать на ремонт зданий в Белой Церкви 150 тысяч динар. Предположительно принять 1 сентября 80 сербов кроме 100 русских»[346]. Говоря о роли наших военных в истории Сербии, стоит отметить, что они не ограничивались простым исполнением возложенных на них обязанностей и оказывали большое влияние на расклад сил внутри страны. Так, по данным советской разведки, белоэмигранты, находясь в Сербии, участвовали в вооруженных столкновениях «в поддержку консервативной внутренней политики короля Александра I»[347]. Также среди побывавших на военной службе этой страны белогвардейцев имеется довольно много представителей высшего руководства врангелевских вооруженных сил. Кроме Барбовича, служившего после исхода из местной погранохраны военно-техническим чиновником в Военном министерстве Королевства СХС, было и немало других видных его односумов на югославской военной службе. Например, это П.И. Аверьянов[348], В.П. Агапеев[349], В.А. Артамонов[350], А.Д. Бубнов[351], Д.П. Драценко[352], Н.Н. Мартос[353], Е.Ф. Новицкий[354], Т.И. Остроухов[355], В.Н. Попов[356], А.Н. Розеншильд фон Паулин[357], Н.П. Савельев[358], И.С. Свищов[359], Ю.В. Сербин[360], Н.П. Стремоухов[361], В.М. Ткачев[362], А.А. Толмачев[363], В.Е. Флуг[364], Ф.Н. Чернояров[365], А.Г. Шольп[366] и А.Н. Шуберский[367]. Одно можно сказать точно: своей службой Югославии тысячи наших соотечественников оказали ей огромную помощь, одновременно отблагодарив за гостеприимство. Ни та, ни другая сторона не забыли, что в Первую мировую войну Россия вступила именно из-за Сербии, подвергшейся агрессии со стороны Австро-Венгрии.