Но сегодня она совершенно неожиданно не испытывает ничего этого. Она чувствует облегчение и надежду на то, что эта мать получит на руки хотя бы одну пристойную семейную фотографию, на которой все улыбаются и смотрят в камеру. Малыш, сидя у нее на бедре, продолжает указывать пальчиком на грузовик, старшие братья кричат: «Сы-ы-ы-ы-ы-ыр!», отец одной рукой обнимает жену за плечо, а вторая его рука лежит на плече старшего мальчика, в то время как фотограф быстро-быстро щелкает камерой, продолжая повторять: «Смотрите все на меня». Оливия поднимает свой «Никон» и смотрит на все семейство в видоискатель. Солнце уже практически касается горизонта. На их лицах играет теплый рассеянный свет. Щелк. Щелк. Щелк. Она смотрит на жидкокристаллический экранчик, на последний сделанный ею кадр, критическим взглядом оценивая насыщенность, яркость, контрастность и композицию, и остается довольна. Хорошая фотография. А потом вдруг что-то внутри ее словно переключается — возможно, это улетучивается часть окутывающей ее серости, — и она уже не думает о технических аспектах своих фото. Она смотрит на изображение на экранчике — и видит радость, близость, семью, любовь. Магию, которую ей удалось запечатлеть. «Это то, чем я могла бы заниматься». Глава 9 Бет и Петра встречаются с Джилл, которая уже ждет их, по обыкновению придя первой, перед входом в «Солт». Кортни не будет, потому что она сегодня вечером ведет йогу в двух группах, а Джорджия не смогла прийти, потому что у нее свадьба чуть дальше по улице, в «Голубой устрице». Но группы поддержки в лице Петры и Джилл вполне достаточно, и Бет чувствует себя в своем платье в стиле Голди Хоун уверенной и готовой. Однако, когда Петра первой из троих начинает подниматься по лестнице, Бет ловит себя на том, что сердце у нее колотится слишком быстро, настойчиво требуя от ее тела какого-то масштабного физического действия, чтобы поддержать эту бешеную гонку. «Беги!» Она сосредотачивается на шее Петры сзади, на застежке ее бирюзовых бус, которые Бет попросила ее одолжить, но не стала надевать, и заставляет себя контролировать каждый свой шаг вперед, медленный и размеренный, вопреки инстинктивному велению сердца, в направлении львиного логова. — Привет, добро пожаловать в «Солт». И прежде чем Бет успевает заметить что-либо еще, перед ними, широко улыбаясь Петре, возникает она. Субботняя хозяйка «Солта». Анжела. Она моложе Бет, ей, наверное, чуть за двадцать пять. Волосы у нее длинные, вьющиеся и темно-каштановые. Одета она в скучный однотонный черный топ, однако на ней он сидит в обтяжку, к тому же у него глубокий треугольный вырез. Это и маленький золотой крестик, болтающийся на длинной золотой цепочке, неодолимо притягивают взгляд Бет, и, вероятно, взгляды всех остальных тоже, к ее большой соблазнительной груди. Ну разумеется. Чуть за двадцать пять и большая грудь. Бет ссутуливается и скрещивает руки на своей собственной груди, уже и так скрытой за толстой броней полиэстера, из которого сшито ее платье. Даже приподнятая и сведенная к центру ее лучшим лифчиком от «Виктория сикрет», даже до того, как три беременности оставили на ней свой след в виде растяжек, а многолетнее грудное вскармливание лишило упругости, ее грудь никогда не выглядела так. Глаза Анжелы, большие, черные и обескураживающе прекрасные, все еще продолжают улыбаться, когда она переводит их на Джилл, но спотыкаются, как только видят Бет. «Она уже знает, кто я такая». Кашлянув, Анжела снова натягивает на лицо профессионально любезную улыбку: — Столик на троих? — Нет, спасибо, — отвечает Петра. — Мы сядем за барной стойкой. «Мы сядем»? Бет хочет поправить Петру, сказать, что они предпочли бы столик, и желательно, чтобы он смотрел в сторону улицы, а не в сторону барной стойки, но со дна желудка уже поднимается кислая волна паники, и Бет может лишь молча сглотнуть. Как ягненок, которого ведут на заклание, она следом за Петрой и Джилл безропотно идет к барной стойке и забирается на свободный табурет между ними. И тут появляется Джимми. В первый момент он приветствует их с нейтрально-оживленным выражением лица, как мог бы поприветствовать любых трех женщин, которые пришли и уселись перед ним за барной стойкой, явно не особо вникая, кто это. Но потом до него доходит. Он смотрит на Бет, и его улыбка смягчается, становясь искренней, но в следующее же мгновение ее сменяет напряженная ухмылка, выдающая изумление и неуверенность, а потом наконец его челюсти крепко сжимаются, чтобы не дать ему произнести то, что, вероятно, рвется у него с языка. «Вот черт». — Дамы. — Джимми, — говорит Петра. — Бет, — говорит Джимми. — Привет, — говорит Бет. — Ну и какие у вас планы на вечер? — А такие, — отзывается Петра. — Мы пришли за тобой шпионить. Джимми разражается смехом и с удвоенным усердием принимается взбивать коктейль, приготовлением которого занят. Бет вытирает ладони о подол платья. Она даже не подозревала, что ее ладони способны так потеть. — Что, Петра, дипломатичность — не твой конек, да? — спрашивает он. — А я этого никогда и не скрывала, — отзывается та. Прямолинейная и бесстрашная, Петра ни за что не станет сто раз легонько постукивать по гвоздю резиновой киянкой, если можно вогнать его куда нужно по самую шляпку одним ударом кувалды. Бет восхищается этим качеством в подруге, но сама этой чертой не обладает. Ее слишком пугает перспектива вообще промахнуться, проделать огромную уродливую дыру в стене аккурат по соседству с ее целью. — Что пить будете? — спрашивает Джимми. — А ты что можешь посоветовать? — интересуется Петра. — На что вы настроены? Пиво? Вино? — Нам бы чего-нибудь покрепче. Сделай нам чего-нибудь. Он отливает часть напитка, который только что смешал, в небольшой стакан и ставит его перед Петрой. Та делает глоток. — Неплохо. Эспрессо-мартини? Джимми молча кивает. — Вот его я и буду пить, — говорит Петра. — И я тоже, — вступает Джилл. — Попробуешь? — Петра протягивает Бет свой стакан с остатками мартини. — Нет-нет, я… — начинает отнекиваться Бет. — Она не пьет ничего кофеиносодержащего после четырех часов дня, — договаривает за нее Джимми, зная ее ответ. — А иначе потом всю ночь не будет спать. — Бет ерзает на своем табурете. — Может, чего-нибудь послаще? — спрашивает он, уже доставая бутылки. Странно видеть его смешивающим модные коктейли. Джимми из той породы мужчин, которые всем напиткам предпочитают пиво прямо из горлышка бутылки. Причем не все эти новомодные сорта с мускатом, тыквой или голубикой. Он любит «настоящее» пиво. «Будвайзер» и «Коорс». В крайнем случае — «Вэйлс тейл», в любви к которому он признается крайне неохотно, но и то лишь потому, что пивоварня расположена в двух шагах от их дома. И сам этот бар тоже не во вкусе Джимми. Он любит чисто мужские заведения, не обязательно спортивные пабы, хотя очень желательно, чтобы там на стене был большой плоский телевизор, по которому показывали бы игры «Ред сокс», «Пэтриотс», «Бруинс» или «Селтикс». Он любит бары, в которых темно и грязно, на барной стойке стоит стеклянная плошка со сваренными вкрутую яйцами и мисочки с соленым арахисом, деревянные половицы покоробились от пролитого пива, а из музыкального автомата звучит «Деф Леппард». В меню могут быть жареные сырные палочки и куриные крылышки с соусом баффало, но ни в коем случае ничего такого, что содержит фуа-гра или трюфельное масло. Там должен быть бильярдный стол, мишень для игры в дартс и вышибала, потому что какой-нибудь пьяница непременно затеет с кем-нибудь драку перед самым закрытием. «Солт» — полная противоположность бару во вкусе Джимми. Медно-рыжие шары ламп свисают с металлического потолка, излучая мягкий романтический свет. Клиентура тут смешанная — часть местные, но большинство нет — со значительным перевесом в сторону женщин, и все хорошо одеты, изысканно выглядят, явно настроены цивилизованно провести вечер. Бет пробегает взглядом перечень коктейлей в меню и ахает при виде цен. При ценнике в двадцать баксов за порцию все пришедшие настроены провести вечер не только цивилизованно, но и с размахом. Она оглядывает бар, мужчин и женщин, сидящих за барной стойкой, пытаясь составить себе представление о том, какого рода публика сюда ходит. Ничего из ряда вон выдающегося она не замечает, пока ее взгляд не падает на большую плетеную сумку в виде традиционной нантакетской корзинки, которая стоит на стойке. Она принадлежит блондинке, сидящей рядом с лысым мужчиной в полосатом пиджаке. Для тех, кто действительно живет на Нантакете, это вещь просто космически дорогая. Бет видела такие сумки, только меньшего размера, которые стоили больше чем тысячу долларов. Сама барная стойка представляет собой отшлифованную каменную плиту грубой фактуры, в которой там и сям поблескивают янтарного цвета кусочки обточенного морем стекла. Бет проводит рукой по ее прохладной поверхности. Она очень красивая, настоящее произведение искусства. Из колонок гремит техно. «Деф Леппард» здесь не услышишь. — Вот, пожалуйста, — говорит Джимми, ставя перед Бет бокал для мартини, до краев полный розовой жидкости. — Лучший напиток в меню. Бет делает небольшой глоток. Коктейль сладкий и пряный, явно крепкий, но не дерущий горло. Она с легкостью могла бы таким напиться. — Приятная штука. Что там намешано? — спрашивает Бет. — Водка, ром, чили, лайм и имбирь. Называется «Обжигающая страсть». «Обжигающая страсть?» Что он делает? Бет чувствует себя смущенной, негодующей, а потом странно польщенной. — Что это ты вдруг решил отпустить бороду? — интересуется Петра. — Подумал, почему бы не попробовать, — отзывается Джимми, почесывая заросшие щетиной щеки. — Тебе нравится? — Нет, — отрезает Петра. Он отращивает бороду уже примерно месяц, и Бет кажется, что она ему идет, придает мужественности, маскулинности. Скрывает безвольный подбородок. И она хорошо его знает, он не просто решил попробовать. Джимми перестает бриться каждый раз, когда в его жизни настает тяжелый период — когда умер его отец, когда гребешки перестали ловиться и им не на что стало жить, когда Джессике делали операцию на ушах в Бостоне. И вот теперь. Бет улыбается про себя, довольная тем, что, по меньшей мере, их расставание стоит для него в одном ряду со смертью отца, что она до сих пор что-то для него значит. И он перестает бриться не просто из-за того, что, когда количество стресса в его жизни начинает зашкаливать, ему становится не до бритья, но главным образом потому, что борода дает ему чувство защищенности, прячет от мира. Борода Джимми — это аналог больших бесформенных черных свитеров Бет, которые она носит, потому что они скрывают ее задницу. Но сегодня она не в одном из этих свитеров. Сегодня она в платье в стиле Голди Хоун, а Джимми с бородой. Забавно. Ей не приходило в голову, что ему тоже может быть без нее тяжело. Может быть, это не то, чего он хочет. Может быть, он тоже страдает. Анжела проскальзывает за стойку и говорит Джимми что-то, чего Бет не может расслышать. Она смеется, и он улыбается, сверкнув своими ослепительными кривоватыми зубами. Это мимолетная улыбка, которая быстро сходит с его лица, но это же было, было. Она вызвала у него улыбку. «Продолжай страдать. Продолжай прятаться от мира. Надеюсь, в конце концов ты станешь похож на «Гризли» Адамса»[5]. Джилл наклоняется к Бет: — Ну надо же, какая тяга к новизне у человека. Джимми отвлекается на парочку, сидящую по соседству с Джилл, и начинает откупоривать для них бутылку вина. Бет потягивает свой коктейль, остро ощущая, что в нескольких футах позади нее Анжела, а в нескольких дюймах перед ней ее почти уже бывший муж, что она сидит между ними. Ощущения у нее странные. Бет одним глотком приканчивает свой коктейль. Ей отвратительна мысль о том, что Анжела сейчас рассматривает ее, оценивает ее без ее ведома. Она чувствует себя обнаженной, уязвимой. Бет потирает ладони одна о другую, как будто ей холодно, и проверяет свой телефон. Сообщений от девочек нет. Не имея возможности наблюдать за Анжелой, в чем, собственно, и заключался весь смысл этой затеи, она сидит и наблюдает за Джимми. Она не помнит, когда в последний раз так долго смотрела на него не отрываясь. До того как он ушел, они спали, отвернувшись друг от друга, — так повелось из-за того, что он храпел, и потому что от него пахло сигарами. Из-за его графика ели они вместе тоже редко, а когда это все-таки случалось, они обыкновенно устраивались с тарелками в гостиной перед телевизором и утыкались в экран. А каждый раз, когда они ругались, что в последние несколько лет случалось более чем часто, она вообще переставала замечать сам факт его существования. И вот теперь она оказалась в первом ряду, не имея возможности занять себя чем-то иным, кроме как наблюдать за ним. Она никогда раньше не видела его за барной стойкой. Он находится в постоянном движении, уверенный, явно чувствующий себя как рыба в воде. Его руки, откупоривающие винные бутылки, разливающие мартини по бокалам, помешивающие содержимое долькой лайма, действуют умело, споро, играючи. Он знает, где стоит каждая бутылка и лежит каждый инструмент. Он назубок помнит, как смешивается каждый коктейль. Он хорош в своем деле, и она любуется им. Она ничего этого не знала. Она испытывает удивление, к которому примешивается некоторая толика острой обиды: оказывается, она знала о Джимми не все! А ведь его даже нельзя назвать какой-то особенно сложно устроенной личностью. Еда, сон, телевизор, дети, сигары. Работа бармена — это, конечно, не нейрохирургия и не вождение гоночного автомобиля, но все равно у него явный талант. Барная стойка — узловой элемент заведения. Все крутится вокруг нее, а Джимми обеспечивает бесперебойную работу всего механизма, чтобы клиенты остались довольны. Это кардинально отличается от промысла гребешка, которым ее муж занимался в одиночестве и под открытым небом. Она считала, что эта работа идеально ему подходит. Однако же вот пожалуйста, он работает в переполненном ресторане, в тесном закутке за барной стойкой, весело болтая с незнакомцами, смешивая девчачьи коктейли, — и, похоже, все это ему нравится. Он производит впечатление человека, находящегося в своей стихии. Вот только одет он не так, как всегда одевался дома. Дома он носил джинсы или шорты, некогда бывшие джинсами, — потертые, с неровно обрезанными штанинами, футболки, кепку с эмблемой «Ред сокс» и грубые ботинки. Здесь же на нем рубашка в вертикальную бело-голубую полоску. Она даже отглажена. Он носит ее навыпуск, закатав рукава до локтей и расстегнув воротник на одну пуговку ниже, чем расстегнули бы большинство мужчин, так что в вырезе виднеется верхняя часть груди. Грудь у него красивая и мускулистая. С этой бородой, улыбкой, небрежно закатанными рукавами и в расстегнутой на груди рубахе он выглядит расслабленным и — она готова убить себя за это признание — сексуальным. Подогретая как минимум отчасти «Обжигающей страстью», Бет чувствует, что ее против воли влечет к нему, и в то же самое время он страшно ее злит. Значит, тут он может быть собранным, увлеченным и умелым, а дома едва ноги передвигает и сил у него нет ни на что, кроме как лежать на диване? Значит, тут он может собраться и выглядеть презентабельно, а дома таскает заношенные футболки с пятнами от кетчупа на груди и от пота под мышками? Значит, на работе он демонстрирует живую и обаятельную часть своей личности, а ей с девочками всего этого не достается? — Слушай, Джимми, а здесь у вас всегда так людно? — спрашивает Петра. — Людно? Да это вообще не людно. Подожди еще часик, народ тут будет у вас за спиной в три ряда стоять. — Ха, — хмыкает Петра. У ее ресторана дела тоже идут неплохо, но не настолько, чтобы люди в три ряда толпились перед барной стойкой, во всяком случае в это время года. — Ну, как тебе коктейль? — спрашивает он Бет.