01. Треблинка все Вокруг царил форменный бардак и беспредел. Это было отлично видно с места, которое я решил сделать наблюдательной точкой. Часа в три ночи меня и всех соседей по бараку разбудил грохот канонады. Оконные стёкла брызнули внутрь нашего барака как шрапнель. Мы вчетвером встретились на полу под нарами. — Что происхо… — спросил меня Штык, привыкший, что у меня есть ответы на большинство его вопросов, но его слова заглушил ещё один взрыв. Начали долбить автоматические пушки. Я осклабился прямо ему в лицо. — Что-что? Война! Быстро выбравшись на крышу, я осмотрелся кругом. По ферме муров от души лупила артиллерия. Звуки прилётов арты ни с чем не спутаю — во время сражения за Балтийский слишком долго мы сидели по подвалам, пока город ровняли с землёй орудия основного калибра… Вот оно что! Картинка перед глазами стала обретать ясность. Работают с моря. Какой-то корабль издалека от души закидывает чемоданами тяжёлых боеприпасов административный район фермы, заставляя муров искать укрытия. Наших тюремщиков застали со спущенными штанами. Это было хорошо заметно, как они метались в панике под обстрелом. Да, ребятки… Отражать внезапное ночное нападение это совсем не то же самое, что сторожить концентрационный лагерь с ничего не понимающими, напуганными свежаками. Несколько крупнокалиберных пулемётов с вышек работали по невидимым воздушным целям. Так как неслышно было двигателей авиации, я сделал вывод, что они пытаются сбить беспилотники, корректирующие огонь корабля или кораблей. — Что происходить? — услышал я вопрос Медведя. Он всё ещё говорил с сильным акцентом, но понять его уже было можно — ежедневное общение на русском языке сделало своё дело. Американец, знавший всего несколько слов нашего языка, мог уже весьма неплохо объясняться. Я с удивлением обернулся и обалдел от вида всех троих моих соседей вслед за мной выбравшихся на крышу барака. Они напоминали троих стоящих столбиками возле норки сурикатов, поэтому я едва сдержал улыбку. — Вот это вам на жизнь свою наложить огромную ароматную кучу! — восхитился я их поведению, — Залягте хотя бы. Бахнуло совсем рядом, и над нашими головами просвистел крупный осколок. — Египетская сила! — выругался Штык и ужом подполз ко мне, — Что тут? С другой стороны подползли Медведь и Вождь. — Смотрите, — показал я пальцем на горящий административный сектор лагеря, — Прилёты со стороны моря. Корабль какой-то отрабатывает. — А пулемёты? — указал Медведь на трассирующие очереди в небе. — Это они пытаются сбить БПЛ-а, — пояснил я, — Но сделать это ночью… Лупят в белый свет, как в копеечку. — БПЛ-а? — сделал удивлённые глаза Медведь, — Куда? В копеечку? Пока я разглядывал, что твориться вокруг, Штык объяснял Медведю тонкости русского языка. Вождь уловил главное из того, что происходило в царящем вокруг нас хаосе — двух бегущих бойцов. По взгляду индейца я понял его план и кивнул. Молчаливый и обстоятельный охотник очень мне нравился своей решительностью и собранностью в критических моментах. Он не суетился и не показывал страх, а просто в нужный момент прыгнул на пробегавших мимо муров. Я последовал его примеру. Упитанный, но не растерявший былой ловкости Вождь атаковал замыкающего беглеца. Пока первый оборачивался на шум, на него сверзился я. Под моими могучими лапами шея мура хрустнула, словно сухая ветка. Брошенный взгляд показал, что Вождь в моей помощи не нуждается. Пустив в дело заточку из арматуры, он справился со своим противником с первого же удара. Ещё несколько он нанёс чисто для контроля. После того как получат десять сантиметров заточенной стали в висок, не живут даже иммунные, отличающиеся завидным здоровьем. — Давайте их в барак, — прошипел Штык, спрыгнувший вслед за нами, — Нельзя им тут… Парень отчаянно трусил. И это было понятно. Очень нелегко нормальному человеку перешагнуть через вбитые с детства гуманистические воззрения, через себя. Ведь, как пить дать, и ему с детства говорили, что людей не то что убивать, но и даже бить нехорошо. А тут внезапно пара трупов нарисовалась. Но помогать ему пройти путь от точки «А» до точки «Б» я не стал. Мужчина сам должен принимать решения, делать свой собственный выбор. — Да, помоги мне, — ответил ему спокойно я, — Хватай этого за ноги. Через минуту мы были уже внутри. — Крестники, — начал я, — Это удачно напали на лагерь. Под шумок у нас есть возможность двинуть на волю при оружии. Вождь сдержанно кивнул, застёгивая на себе разгрузку и прилаживая автомат на три точки крепления. — Да, вы правы, — кивнул Медведь, — Нужно выбрать момент и проскочить. А если не получится, то прорваться. Дольше всех колебался Штык. Ну и пусть его. Все местные реалии я успел рассказать своим крестникам. Все с головой, решения пусть принимают сами. Я проверил автомат и почти не удивился, когда обнаружил, что это «Сайга» с кустарным бубном магазина под патрон 410 «Магнум». Не так давно у меня был замечательный карабин Симонова, но вот добравшись до стаба Зимний, нашёл цены на боеприпасы к СКС совершенно неприемлемыми. Один патрон промежуточного калибра стоил семь… Семь! Семь местных кредитов!!! Тогда как один патрон 410 «Магнум» уже обходился всего в один кредит. Если учесть, что один споран в Зимнем менялся на десять кредитов Банка Цитадели, то становилось понятно, что если рассекать с СКС и активно при этом охотиться, то такая охота может очень быстро поставить эдакого траппера на грань банкротства. Я долго не мог взять в толк, почему цены такие, но всё оказалось очень просто. В Зимнем патроны 410 «Магнум» калибра уверенно производили без всяких ксеров. Местная фабрика имела несколько линий, выпускавших из пироксилинового пороха собственного изготовления несколько ходовых калибров. Если вся пятёрка и семёрка уходила на нужды местных военных, то одним из самых востребованных коммерческих калибров стал пулевой «Магнум» четыреста десятый, пользовавшийся неизменным успехом у рейдеров. Оружейных дел мастера в Зимнем подсуетились и наладили выпуск нескольких востребованных и простых в изготовлении стволов. Переделывались и производились в Зимнем несколько разновидностей огнестрельного оружия. А «Сайга» нужного калибра прилетала уже готовой, часто пристреленной для охотничьих нужд. — Держи, — я передал Медведю массивную деревянную кобуру, — Это «Маузер-Сталкер». Автоматический пистолет под ружейный патрон. — Выглядит не слишком надёжно, — с сомнением потянул оружие из кобуры он, — Похоже на какое-то старое оружие… — Да, — кивком ответил ему я, — «Сталкер» — это не просто пистолет, а, настоящий, стрелковый комплекс. Все узлы производятся в стабе Зимний. Доводится под нужды стрелка за десять минут. В зависимости от обвеса, он может стать как компактным пистолетом-пулемётом, так и снайперским карабином или очень тихим пистолетом. У тебя разновидность тихого пистолета с интегрированным глушителем. Очень популярная в местных краях модификация. Пистолет внешне очень напоминал революционный «Маузер», только в более грубом исполнении — мощный охотничий калибр диктовал свои условия. Совместными усилиями мы оснастили его прикладом. — Мне бы тоже чем-нибудь вооружиться… Это Штык окончил внутреннюю борьбу и определился с выбором стороны. Увы, огнестрельное оружие закончилось. Я молча протянул ему ухватистого вида клевец, сработанный из нескольких арматурин. Все здесь называли это оружие просто «клюв». Незаменимая штука, когда тебе нужно разобраться с низшими заражёнными, не прибегая к шумному огнестрелу. — Чё эт? — скривился он, словно лимон проглотил. — Через плечо, — ухмыльнулся я, — Клевец это. — А чего им огнестрел, а мне клевец? — Вождь и Медведь имеют навыки стрельбы, — сообщил я крестнику, — А ты из чего стрелял в своей жизни? — Из ружья дедушкиного два раза… Я ещё раз гадко ухмыльнулся, но в царящей внутри барака темноте вряд ли он увидел выражение моего лица. Слишком долго в большой семье щёлкать клювом не нужно, а если щёлкаешь, то щёлкай быстро. 02. Гамлет Колебания Штыка можно было понять. Несмотря на то что на этой ферме свежаков жёстко ограничили в свободе, тут было всё уже понятно и привычно. Конечно, условия тут были далеки от санаторских, но более или менее жизнь наладилась, вошла в график и была ясна в целом. Нас обеспечили жильём. Да, это были всего лишь единообразные лагерные бараки, сколоченные из вагонки самими заключёнными. Но они были хорошо утеплены, с крыши не капало, а если раскочегарить буржуйку и поплотней закрыть дверь, то и вовсе можно представить себя в Ташкенте. Обстановка внутри бараков была далека от пятизвёздочного отеля, но каждый был обеспечен комфортабельными нарами. И с питанием в Треблинке было всё стабильно. Три раза в день на барак выделялась еда, иногда это был даже суп на косточке. И живуном заключённых обеспечивали тоже. Да, не сказать, что щедро, но литра в день на барак обычно хватало. А мало так, чтобы заключённые не могли сделать запас и смазать лыжи на волю. Что не вызывало никаких вопросов, так это работа, которой нас обеспечили всех без исключения уже на следующий день после обязательного карантина. Работали заключённые каждый день, без отпусков, отгулов, прогулов и выходных, а ввиду отменного здоровья иммунных, и без больничных. Трудовая повинность для мужчин включала в себя, как правило, работу на стройке, уборке и благоустройстве территории, уход за огромным количеством скотины. И с женщинами тут общение было стабильным ввиду его полного отсутствия. После того как всех свежаков расписали по бригадам, мужчин и женщин разделили и расселили по баракам. Женщин поселили в одной части лагеря, а мужчин в другой. Больше мы никаких женщин не видели. Если бы не обязательная ежедневная трудовая повинность и не еженедельная обязательная сдача по пол литра крови, то и вовсе можно было бы принять здешнее заведение за специфический курорт на берегу Белого моря. Если мне память не изменяла, то для здоровья безопасно сдавать кровь один раз в два месяца, но организм иммунных куда крепче и восстанавливается заметно быстрей, чем у обычных людей, даже у самых свежих из свежаков. Если ты попал в Улей, пережил заражение местными спорами и не обратился, можешь быть уверен — жизнь твоя теперь потенциально бесконечна, ты больше не подвержен воздействию земных вирусов и бактерий, потому как симбиотический вирус Улья не терпит конкурентов и будет защищать организм носителя ото всех иных болезней. В день забора крови узникам был положен санитарный день, который отводился для стирки и помывки. На следующее утро никто не выглядел обескровленным. Но по-настоящему паскудным средством удержания огромного количества людей в повиновении была здешняя пропаганда, лившаяся на нас из стенгазет, матюгальников, закреплённых на столбах, и радиоточек внутри бараков. Но последнее было легко исправить, накинув фуфайку на динамик, тогда жизнерадостный поток бреда превращался в невнятное бормотание. И как это и бывает, пропаганда состояла практически на сто процентов из правды. Ложью была лишь роль муров и внешников в Улье, а всё остальное, что касалось ужасов этого мира, было передано в подробностях и красках. Заключённым подробно рассказывалось о заражённых и их стадиях развития, атомитах, сектантах и серых инопланетных тварях. Однако старательно умалчивались способы борьбы с заражёнными и азы выживания на кластерах. Муры в пропаганде были не кем иным, как спасателями несчастных иммунных людей, злой судьбой закинутых в иной мир, а внешники — пытливыми и храбрыми учёными, проникшими в Улей с исследовательской миссией. И особо не поспоришь с этим, ведь всех заключённых в трудовом лагере Треблинка-2 спасли от клыков заражённых именно пиковые. Да и внешники, как пить дать, изначально были просто учёными-исследователями, пока не открыли, что биохимия органов иммунных годится для фармакологии. И не просто для какого-нибудь там аспирина, а натурально для лекарств от неизлечимых болезней, эликсиров красоты, молодости, бессмертия и прочих панацей, чьи свойства иначе как волшебными назвать язык не повернётся. Обманутые свежаки радовались, как идиоты, когда их вызывали к КПП административного сектора лагеря. После этого их не видели. На следующий день интервью с узником, покинувшим трудовой лагерь, мы слышали по радиоточке. Освободившийся обязательно сообщал — с ним всё в полном порядке, и теперь он трудится, например, автомехаником, рассказывал, что его поселили в служебное жильё… Дальше следовало перечисление благ цивилизации, которых мы в лагере были лишены искусственно, и перспектив на будущее. Однако правда состояла в том, что никого из «освободившихся» ни я, ни кто-либо из заключённых больше не видели. Как я подозревал, свежаки должны были просто дозреть до необходимой стадии, чтобы их было рентабельно разделать на органы. Нет, я не исключаю, что кто-то из треблинцев действительно стал муром или начал работать на них, но, видимо, участь большинства была незавидной. Вот и пойди объясни остальным заключённым после такой основательной промывки мозгов, что держат их тут не для того, чтобы, как уверяла пропаганда, «окрепнуть физически и отработать своё спасение», а на откорм, как ту скотину, за которой они ухаживают, чтобы потом загнать на бойню. Но это только мои слова против слов соловьём разливавшейся радиоточки. Вот и колебался Штык, когда пришёл момент. Вождь и Медведь, которых хоть немного помотало по Улью, совершенно, без сомнений, отнеслись к моим предупреждениям, тогда как в глазах Штыка всё чаще проскакивало недоверие. Вот и получается, что заключённых удерживали в плену не охранники и колючая проволока, и не пулемёты на вышках, а пропаганда. Я большего бреда в своей жизни не слышал. Из радиоточек в бараках день и ночь лились потоки вранья, как администрация трудового лагеря и муры из отрядов снабжения не покладая рук, стремятся обеспечить свежаков всем необходимым. Утверждалось, что только благодаря этим усилиям, Треблинка остаётся единственным безопасным оазисом в мире, где можно жить. Поэтому каждый несчастный заключённый попаданец должен вносить посильный вклад. А то, что пулемёты с вышек могут стрелять как за забор, так и внутрь, так это… Это всё ради вашей же безопасности. Да, здешняя охрана не лютовала, да и вообще выполняла чисто декоративные функции. Они не выпускали узников и следили за тем, чтобы мы вдруг не разбежались. Однако относились к тому, что происходит внутри, с определённой долей пофигизма — никаких обысков, построений, перекличек и прочей ерунды, осложняющей жизнь в местах лишения свободы тут не было. Был обязательный комендантский час и браслет с радиомаяком, заклёпанный у каждого на ноге. Собственно, это были все средства, ограничивающие свободу узников. За эту расслабленность охрана сейчас платит собственными жизнями. Напавшие бьют без пощады и без перерывов на перекуры. Грохочут взрывы. Но когда-то они остановят обстрел, тогда нужно будет пойти и лично проконтролировать, чтобы никто вдруг не выжил в административном секторе. — Куда мы сейчас? — спокойно спросил Вождь. — Куда-куда? — раздухарился Штык, — На волю! — Штык… Ты можешь куда угодно идти, а надо идти и зачистить администрацию, чтобы убедиться, что за нами не будет погони. Штык выпучил на меня глаза, но сказать ничего не успел. — Мы с вами, — ультимативно заявил резкий голос, — Чё топтаться? Пойдёмте. — Сначала давай браслеты сниму, — ухмыльнулся я, — Я думал, что ты, Гамлет, и твои парни пойдёте в охрану лагеря. Я узнал одного из обитателей соседнего барака. Синие татуировки положенца и кое-какие ухватки, да отношение окружающих выдавали его. — Я по каторгам да лагерям в том мире мыкался, — усмехнулся Гамлет жёлтыми прокуренными зубами, — Не с руки мне новую жизнь в новом мире начинать подстилкой вертухаев… 03. Бунт