– Привет, – привычно напряглась я. – Ты чего здесь? – Ничего, – я замялась. – Ясно! – Она пожала плечами. – А мы с друзьями со двора собираемся ко мне в гости. Пашка, мой брат, пиццу будет готовить, вот ищем ингредиенты. Хочешь с нами? – Девчонка улыбнулась и, похоже, довольно искренне. – В смысле в гости. На пиццу. От двукратного повторения слова «пицца» у меня чуть не подкосились ноги. – Нет! – выпалила я испуганно. И тут же постаралась взять себя в руки: – Нет, прости, сейчас не могу. – Ну ладно, – как будто бы даже расстроилась она. – Это кто? Твоя мама? – вдруг спросил подошедший незнакомый парень, взглянув на меня, и положил руку на плечо Маши. Следом за ним подтянулись еще двое: среди них были светловолосая девочка и Машкин брат. – Нет. – Маша покраснела, отодвигаясь от него. – Мне пора, – буркнула я. Развернулась и бросилась прочь. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Хотя с таким весом… Топнешь сильнее, того и гляди, земля сама разверзнется и поглотит тебя. Я бежала домой и ненавидела себя. Складки на моем животе тряслись, подпрыгивали и плавно опускались обратно. И вдруг… Не знаю, что произошло – озарение какое-то. А почему, собственно говоря, я должна прислушиваться к ним? Ко всем этим хамам, которые считают себя вправе решать, какой ты должна быть, чтобы нравиться им. Хочу ли я им нравиться? Или мне все равно? И на душе сразу стало легче. Почти вприпрыжку от радости я добежала до дома, переоделась в домашний костюм, отправилась на кухню и напекла самых вкусных в мире блинчиков – промасленных, тонких, румяных. Какое же блаженство я испытала, поедая их! Макала в сметану, в сгущенку, в растопленное сливочное масло с солью. Вот это блаженство! Вот это вкус! Не пресные овощи, не капустные листы, доводящие до изжоги, не клейстер из овсянки – вот пища богов! Я вытерла руки и поставила чайник. Как раз в это время раздался звонок в дверь. «Бабуля», – обрадовалась я, выбегая в коридор. Дернула за ручку двери, даже масло с губ не стерла – так торопилась порадовать ее известием, что больше не худею, и… потеряла дар речи. Потому что на пороге стоял Ярик. Он с интересом посмотрел на мой фартук. 4 – Привет! – сказал он. Я не могла поверить своим глазам. Ярик у двери нашей квартиры! Совсем как в детстве, когда наши мамы, точнее, его мама и моя бабушка, по очереди забирали нас из детского сада. Я смутно помнила подробности нашей дружбы: в какие игры мы играли, оставаясь в его комнате вдвоем, какие игрушки делили на двоих, когда вместе гуляли во дворе. Но я отчетливо помнила чувство, которое рождалось у меня в душе в его присутствии, – счастье. Сформулировать это получилось только сейчас, а тогда можно было разве что догадываться, почему мне так здорово рядом с ним. – П-привет… – пробормотала я, часто моргая от удивления. И тогда Ярослав улыбнулся. Когда этот мальчишка улыбался, его лицо – до последней черточки и ямочек на щеках – превращалось в сияющую улыбку. И, видимо, поэтому у меня так больно кольнуло в груди – я все еще помнила это. Просто забыла, какой эффект эта улыбка производит, начиная от заходящегося в болезненном стуке сердца и заканчивая моментально потерявшими твердость ногами. – Как дела? – задал он дежурный вопрос. И нервно почесал затылок. – А… – растерялась я. – А… Мне понадобилось сглотнуть, чтобы не задохнуться от волнения. Если по-хорошему, то мне срочно нужно было принять ледяной душ, а потом вылететь в открытый космос, где никто не услышит, как я ору: «А-а-а, боже! Это он! Пришел ко мне домой! Держите меня семеро!» – Хорошо! – таков, на мой взгляд, разумный ответ. Я сейчас уже и не помнила, почему мы перестали общаться. Вероятно, потому, что он мальчик, а я девочка. Нас распределили в разные классы, у нас появились собственные интересы, его заставили ходить после уроков в музыкалку, а меня на продленку, и наши пути больше не пересекались. Но это теперь неважно, ведь он стоит на пороге, улыбается, и меня снова охватывает знакомое чувство безграничного счастья, природа которого не поддавалась никакому объяснению. Ярик… Достаточно высокий, с коротко стриженными темными волосами, торчащими на макушке в разные стороны. С чувственными мягкими губами, мужественным носом и пронзительными, внимательными темно-карими глазами. Его плечи определенно стали шире, а черты лица заострились, но вот тонкий беловатый шрам на лбу остался. – А я… – замешкался он. И запустил длинные, тонкие пальцы в шевелюру. «Боже, какие же у него красивые руки, словно специально созданные для музыки». – В общем, у меня дверь захлопнулась, – наконец сказал Ярик. И снова улыбнулся, чтобы добить меня, а заодно и мои дрожащие от волнения коленки. «Вау!» – чуть не вырвалось у меня, потому что Ярик растерянно хлопнул ресницами, и выглядело это так, будто он строил мне глазки. – А я… – Мне каким-то чудом удалось сохранить равновесие. – Я блинчики напекла… И густо покрылась краской, ожидая, что он посмеется над жалкой толстухой, которая зазывает его на обед. – Так мне можно войти? – просиял он. И я покраснела еще сильнее. – Конечно. – М-м-м… – Скинув тапочки, Ярик улыбнулся: – А я думал, чем у вас так всегда вкусно пахнет! – Да вот, хотела бабушку порадовать. – И видя, что парень замешкался у порога, махнула в сторону кухни. – Хочешь чаю? – Спасибо, не откажусь. Если бы он только знал, какая буря эмоций бушевала в этот момент в голове неуклюжей толстушки-девятиклассницы! Мне одновременно хотелось переодеться, причесаться, убрать на кухне и упасть в обморок. Я не имела совершенно никакого опыта в общении с мальчишками, тем более с такими обаятельными, как он. Пропустив Ярика вперед, я метнулась к зеркалу: ужас! Волосы всклокочены, щеки пылают, на лбу испарина, да еще и весь фартук в пятнах! – Черный, зеленый, кофе? – спросила я, лихорадочно сдирая с себя перепачканный передник. – Черный. – С лимоном, молоком, корицей, имбирем, сливками? – Я по-быстрому пригладила волосы. – Любой. – Когда он обернулся, я уже стояла позади, смущенно улыбаясь и пытаясь отдышаться. – Так, значит, – сдула я упавшую на лицо прядь, – ты не можешь попасть домой? – Точняк! – сообщил он, запросто падая на свободный стул. – Решил сходить к соседям сверху погладить лошадь, которая так звонко стучит копытами по паркету, но не учел, что моя дверь захлопнется от сквозняка. – Лошадь… – я с трудом отодрала язык от неба. – А-а-а… Вот ты о чем! И мы рассмеялись. Звонко, непринужденно. Клянусь, если бы Ярик отвернулся, я сплясала бы джигу-дрыгу. – Над тобой живет многодетная семья, кажется? – Ага. У их детей ножки, как маленькие молоточки. Стучат, стучат, стучат… А мне нужно готовиться к экзаменам. – Думаю, они просто мстят за твои музыкальные экзерсисы, – сказала я, ставя чайник на плиту под его внимательным взглядом. – Что, так слышно? – спросил Ярик. Он закатал рукава и голодным взглядом уставился на румяные, ароматные блины. – Очень слышно, – краснея, улыбнулась я, – но мне нравится, как ты играешь. Ярик потянулся к блинам, и тут на меня что-то нашло – шлепнула его по руке: – А руки мыть? – И тут же осеклась: – Ой, прости! – Строгая ты. – Он так весело рассмеялся, что у меня сразу словно груз с души спал. Ярик вскочил и радостно бросился к раковине. – Полотенце. – Я протянула идеально белый кусок вафельного полотна, который бабушка ласково называла рукотером. – Спасибо.