– Мы просто пытались парня напугать, Уайли да я, помахать стволом у него под носом и наличку цапнуть. Не знаю, сейчас-то трудно уже все воссоздать, так мы нервничали, как будто все в широкоугольнике, весь магазин виден оттуда, где стоишь, а потом кто-то дернулся, и ствол чпокнул, и парень из лавки в один миг холодный, как камень. Не должно было так быть. Легавые примчались, не успели мы с чертовой стоянки выехать. – Знаю. Этого тоже не должно было быть. Сколько отсидел? – Тринадцать лет. Я был знаменит своим хорошим поведением. В Мэрионе[47], – добавил он. – Забавно, – произнес стопщик, сухо хмыкнув. – Интересных каких людей на дороге встречаешь. – Могу себе представить. – Вчера какой-то спятивший дальнобой пытался воткнуть мне заточку из отвертки. – Не волнуйтесь, я безвредный. – Ничего иного и не думал, Том. Вообще-то мне в этой машине довольно уютно, так мило совсем не всякий сезон бывает. – Пить хотите? – Перехватив руль одной рукой, водитель сунул другую под сиденье и выволок полупустой пятерик «Королевской короны». – Угощайтесь. – Спасибо. – Стопщик отвинтил крышечку, поднес бутылку к губам. Как только спиртное ударило, из плоти его вышел весь воздух, кожа тут же облепила жесткий костяк, он оказался в вакуумной упаковке, готов к употреблению. – А вот и та высокая проба, какой так долго не стояло на подлой череде моих дней. Настал черед водителя. Он озирал дорогу поверх воздетой булькающей бутылки – к зримому изумлению проехавшего мимо мини-фургона с надписью «ЦЕРКОВЬ СВ. ПАВЛА» и седой женщины в бежевом «БМВ», которая завопила из-за крупных солнечных очков свое сердитое мнение о подобном безрассудстве, но ее предупреждением он жизнерадостно пренебрег. – Как вообще людям удается справляться с предательством современной системы автострад трезвыми, для меня полнейшая загадка. – Лучше этого не бывает, – объявил стопщик. – Хуже уж быть и не может, – ответил водитель. Бутылка переходила из рук в руки в общем молчании, за которым надзирало самомнение сброженной мысли, стопщика интриговало понятие его тела как оспариваемой территории, арены воюющих присутствий, какие пастор Боб не мог бы утихомирить и замшевым саквояжем долларов веры. Он катал язык по каверне своего рта, лакая вкус со стенок. – Лучше этого и быть не может, – произнес он. – Полагаю, я бы поддержал это мнение, Рей. – Вам нравятся женщины, Том? – А то нет. – Тогда вот вам мое предложение – я вам рассказываю, кого поимел, а вы мне рассказываете, кого поимели вы. – Валяйте. Стопщик однажды любил женщину, которая любила его подмышки, вылизывала их днем и ночью. Темные глаза и волчье чувство пристойности. Одежда для нее была анафемой, помехами, какие следовало сбросить, словно листву в лесах, куда они бегали нырять голышом в прохладный зеленый пруд, совокупляться, как ящерицы в теплой грязи. Это еще в коммуне, конечно, где мальчик, девочка, солнце и камень были едины. Водитель признался в том, что имел женщину, которой нравилось это делать на кухонном столе, подавать ужин своему супругу на том же уютном, как гренок, местечке вместе с маслом, какое намазывала она на его исходящий паром хер. Она была актрисой, ела три авокадо в день регулярно, как часы. – Хотите, сон расскажу? – спросил стопщик. – Если не слишком длинный. Стопщик умолк, кратко задумавшись, не нанесено ли ему этим оскорбление, но решил, что нет, форма головы у этого другого – она честного, уважаемого типа. Вместе с тем грязные пальцы не могли не забрести к ноге проверить… ага, верное лезвие на месте. – Это не просто сон во сне, – пояснил стопщик. – Днем он мне тоже покоя не дает. Никак, похоже, не получается от него отпихнуться. Все замирает. Я могу быть где угодно. На пляже, вода мягкая и пенная, небо красное и лиловое. Подбегает собака, черный лабрадор с неизбежными глазами Бэмби, и это животное на меня смотрит, а я шевельнуться не могу, я не хочу шевелиться, движение – боль, мне безопасно, я в раю… Или вот как: я в машине. Что за машина? Не знаю. Как я в нее попал? Не знаю. Куда я еду? Не знаю, но отвечать мне некому, никто – мне – не – мешает. – Как эта машина, Рей? Стопщик сделал вид, будто осматривает салон. – Ну да, Том, в точности как эта машина. – Я знаю такой сон, Рей. И в моем странствующая душа, которую я встречаю на своем пути, оказывается переодетым ангелом, который являет мне свое сияние, направляет колеса мои к сверкающему городу в небе. – Слыхали когда-нибудь, Том, про такое индейское племя на севере, где верят, что если у двух умов один сон на двоих, то они когда-то давно во времени были друг с другом связаны, духовные сородичи, в их костях – части одной головоломки. – А у вас во сне, Рей, я кто? Стопщик допил последний глоток из бутылки. – Это просто. Вы тот парень, которого я убью, чтобы перейти в следующий мир. Водитель рассмеялся. Стопщик облизнул горлышко бутылки с енотовым прилежанием, вогнал розовый свой язык в стеклянное горлышко, затем метнул пустую тару в налетевший знак «НЕ МУСОРИТЬ ШТРАФ $150.00». Пролетела мимо. Мгновенное затишье между водителем и пассажиром превзошлось неистощимыми потугами пастора Боба, который запустил возможностную бомбу в крепость Сатаны в Чилликоти, Огайо, где какой-то нуждавшейся сестре требовалось срочное финансовое исцеление. – Так эта ваша машина мечты, – осведомился стопщик, – в музее знают, что она у вас? – «Форд Галактика» 69-го года, – похвастался водитель. – Знак и символ моей путанной и дикой юности. – Вы ее что, угнали? Водитель, грызший себе ноготь, замялся, осматривая ущерб. – Ну, вообще-то говоря – да. Стопщик сидел предельно тихо на своем сиденье, сократившееся присутствие, лицо, как резная фигура на носу корабля, обращено к линейному безумию дороги, к миле за трудной милей суеты и выхлопа. Он сознавал, что его перемещают, свою неподвижность при перевозке в стальной «клетке» (у мотоциклистов так называли четырехколесные средства передвижения), пересеченное пространство захлопнулось в клетке времени, движущейся по какой дороге? к какому концу? Но теперь он думал под словесной поверхностью, как думает животное, глаза его глядели на самих себя в треснувшем зеркальце на дверце без цвета или узнавания. Как волшебного амулета коснулся он отрезка металла, пристегнутого к его ноге. Люди повсюду и всегда в конечном итоге глубоко разочаровывают. – В чем дело? – спросил водитель. – Выпустите меня. – Стопщик перегнулся через сиденье, взвалил котомку себе на колени. – Это же не ваша остановка, Рей. – Вот здесь где угодно. – Я сменил номера, если вас это беспокоит. – Сейчас. – Но, Рей… – Останавливай свою долбаную машину! – Как угодно, Рей, но должен вам сказать – я только-только начал получать удовольствие. «Галактика» замедлилась на узкой обочине, пальцы стопщика уже обернулись вокруг дверной ручки. – Только что вспомнил, – сказал он. – Я забыл маму на прощанье поцеловать. – И тут дверца распахнулась, и он исчез. Земля отвесно спускалась в густо заросший овраг. Стопщик пересек пятнистое поле высокой травы, разметывая перед собой взрыв белых капустниц и пыльно-бурых кузнечиков с темными бумажистыми крылышками. Деревья теснились прямые и высокие, как мачты антенн. Он пробирался вниз, цепляясь за грубую крошащуюся кору. Под рукою своей он чувствовал, как гудит сосна, ощущал ухоженную машинерию нечеловеческого мира. В самом низу – надорванный голос незримого ручейка, трение ветра о ели. Солнце было высоко и кругло, оно испускало дождь совершенного света. Уж точно в такой день возможно всё. Такой день создал Бог. Четыре Поссать через 25 миль Контору мотеля «Желтая птица» в Прохладном Ручье, Колорадо, украшало все, что полагается голливудской фактории: бусы, кости и пули. Выгоревший половичок навахо прикноплен к стенке из акриловых бревен. С боевого убора шайеннов на бутафорской вешалке для шляп свисали замурзанные перья. Раскрашенные щиты из сушеной буйволовой шкуры – попурри Равнин. Желтеющий кусок эскимосской резьбы по кости. Покоробившийся мокасин. Корявый медвежий коготь. Ирокезская трубка в пыльной витрине с сомнительными наконечниками стрел. В углу съежилось, словно бы готовясь прыгнуть, чучело броненосца. С потолка на проволоке свисало семинольское охотничье копье, треснувшее. У двери в золоченой рамке – этюд Ашера Дюрана в пушисто-алом, «Последний из могикан»[48]. И повсюду – амулеты и ружья, ножи и черепа: демократия артефактов, не свидетельствующих ни о какой известной реальности, ни исторической, ни фантастической, а скорее, о старьевщицком безразличии основателя, некоего Кена Карсона, претендента на натянутое побочное происхождение от легендарного Кита[49], – вышедшего в отставку каскадера и клоуна родео, который покинул киностудию «Республика»[50] примерно в то время, когда его друг и наставник режиссер Элмо Янг по кличке Папаша принялся настаивать, чтобы и актерский состав, и съемочная группа равно обращались к нему попросту Элмо Великий, меж тем как он общался с ними через посредников или применяя все более злобно непристойные записки, накорябанные на оборотах ключевых страниц сценариев, хотя к тому времени ему все равно позволяли снимать лишь киносериалы-боевики, двенадцатичастные магниты для зрителей, озаглавленные «Атом Бёрнетт из стратосферы» или «Зомби-амазонки на Марсе». Как и его знаменитый предок, Кенни никогда не оглядывался – таким уж бестрепетным изыскателем был он, вечно расширял границу автомобильного туризма. В те своевольно невинные годы президентом был Эйзенхауэр, превалировал тон оздоровления, а как национальный идеал восхвалялся причудливо агрессивный стиль благотворности – лучшим его примером служили такие проявления народной солидарности, как семейный ужин и семейная загородная прогулка. Кенни заметил, куда ветер дует, и вложил свою кинодолю в американскую семью и ее чарующую веру в Приятное Времяпрепровождение за Приятную Цену. Постоялый двор вырос в Прохладном Ручье, «Воротах к Скалистым горам», всего в двадцати милях от дома детства Кенни, где задний двор ломился от одуванчиков и очарований, съемочная площадка взгляда, с которой все и началось, – и никогда не переживал неприбыльного года, прибавочной стоимости всегда хватало, чтобы финансировать ежегодный отпуск для Кенни и процветающего выводка Карсонов, дважды в Европу («симпатичные крыши»), разок вокруг света («много воды»), прежде чем Кенни наконец угас на своем посту, мирно, без экзотики, безмолвная кармазинная вспышка по всему обширному мозговому пространству, череп, что умело впитал в себя столько срежиссированного насилия снаружи, предан изменнически не обозначенным в сценарии кровеносным сосудом изнутри; в то время он смотрел телевизор, мультфильмы в субботу утром, поэтому в последний раз комически шлепнулся на задницу посреди нежного буйства анимированных трюков. Инерция успеха обеспечила то, что контора сохранила свой первоначальный вид, столь напоминающий о личности Кенни, даже когда успех пошел на убыль, до неизбежного дня бульдозеров и болезненного преобразования в веселую игральню для одиночек или громадный торговый узел, смотря чему случится быть в это время выгоднее прочего, до того времени, чьи тенистые морщины уже различались в рассеянном лице мужчины, сидевшего теперь за конторкой с порезом от бритвы на шее и стояком в штанах. Был он Эмори Чейсом, владельцем, управляющим и нынешним хранителем виденья Кенни Карсона, а очевидная припухлость сегодняшнего утра – приятным побуждающим ощущеньем на самом ободе знания, она умрет, уже умерла, он сознавал эротические приходы и уходы не больше, чем ручеек отбывающих постояльцев с их позвякивающими ключами, нетерпеливыми кредитными карточками и натянутыми любезностями. Славный денек, Высокое небо, Сливочная помадка в витрине честно домашняя? Под личиной лаконичного жителя Запада его хрюки и односложные ответы призваны были сократить эти раздражающие вторжения, дабы он мог вернуться – одна нога вечно не дает двери закрыться – в деловитый павильон синхронной съемки ума, где он и прятался все более удлинявшиеся дневные часы. Ручка в руке у него суетливо парила над желтым линованным блокнотом, на котором под жирными заглавными буквами нацарапаны были пункты для обдумывания, списком: 1. $$$$ 2. Половое созревание (прыщавая ментальность) – ключ ко всему спектаклю. 3. Воздействие 44-го калибра на среднюю дверцу машины? на дверцу японской машины? 4. Личность машины – индивидуальность? характер? – возможности. 5. Тройной джутовый шпагат № 28 – достаточно связать запястья 110-фунтовой женщины? Крупное окно во всю стену смотрело на восток, в перегретую драму восходящего солнца даже с закрытыми и частично опущенными жалюзи, затопляя всю комнатку обнадеживающей искристостью, которая под конец дня выдохнется так же, как забытая бутылка откупоренного пива. В террариуме под окном за написанной от руки табличкой «НЕ стукать по стеклу» прохлаждался Херби, карликовый гремучник – сухое стеклярусное терпение, свернувшееся под карнизом из серого глинистого сланца, единственный предмет в комнате, помимо кассового аппарата, который не продавался. 6. Голова от тела – одним пинком – достоверность?