– Может, это и шутка, – ответил Гиммлер, – но через Гамбург сейчас проезжают десятки тысяч иностранцев. Вдруг кто-то услышал о заговоре, но вмешиваться не захотел, вот и написал анонимку? В Берлине я велю каждому удвоить бдительность, свяжусь с военным командованием, с другими министрами. Службам охраны правопорядка я уже приказал вплотную заняться этим сообщением. – Сделайте все, что нужно. Абсолютно все! Наша Олимпиада пройдет без сучка без задоринки! – кричал Гитлер хриплым от гнева голосом, а через долю секунды необъяснимо успокоился, голубые глаза засияли. Он долил себе в чашку горячего шоколада и положил на блюдце две сладкие галеты. – Спасибо, все могут быть свободны. Я должен обсудить вопросы строительства. Где Шпеер? – спросил он стоявшую в дверях помощницу. – Явится через минуту, мой фюрер! Вместе с остальными Эрнст направился к выходу, чувствуя, как пульс успокаивается. В высших эшелонах власти, в узком кругу национал-социалистов подобное считалось нормой. Интрига, чреватая катастрофическими последствиями, распалась у порога кабинета. Касательно козней Геринга нужно… – Полковник! – окликнул Гитлер. Эрнст замер и обернулся. Фюрер смотрел на макет стадиона, приглядываясь к недавно построенному железнодорожному вокзалу. – Вы подготовите подробный отчет об этом своем Вальдхаймском исследовании. Я получу его в понедельник. – Так точно, мой фюрер! У двери Геринг протянул руку, предлагая Эрнсту выйти первым: – Я позабочусь, Рейнхард, чтобы те документы перенаправили тебе. Искренне надеюсь, что вы с Гертрудой посетите мой олимпийский прием. – Благодарю, герр министр. Мы обязательно придем. Теплый, сырой вечер пятницы пах свежескошенной травой, свежевспаханной землей, свеженанесенной краской. Пол Шуман в одиночестве гулял по Олимпийской деревне, в получасе езды на запад от Берлина. Прибыл он недавно, из Гамбурга добрался не без проблем. Да, день выдался утомительный, хотя поводов бодриться хватало: он попал за границу, на свою историческую родину, готовился исполнить миссию. Шуман предъявил пресс-карту и проследовал в американскую часть деревни, там в десятках домов расселили по пятьдесят-шестьдесят человек. Оставив чемодан и портфель в комнатушке, где планировал прожить несколько дней, он вышел погулять по чистейшей территории. Разглядывал все вокруг и удивлялся – не привык к опрятным спортивным объектам. У него в клубе, например, не красили лет пять и вечно пахло потом, гнилой кожей и пивом, как тщательно ни скреб и ни мыл Бедняга Уильямс. А тут Шуман оказался в самой настоящей деревне – это было небольшое поселение, симпатичное и обособленное. Березовая роща обрамляла бессчетные акры с аккуратными невысокими домами, озером, дорожками для бега и прогулок, тренировочными полями и даже собственным мини-стадионом. Согласно путеводителю, который положил ему в портфель Эндрю Эйвери, в деревне имелись таможня, склады, пресс-центр, почта, банк, заправка, магазин спортивных товаров, продовольственные магазины, сувенирные киоски и турбюро. Сейчас спортсмены были на церемонии приветствия, куда Джесси Оуэнс, Ральф Меткалф и молодой боксер, с которым спарринговал Пол, приглашали и его. Однако Шуману, попавшему в среду своего объекта, следовало сидеть тихо, поэтому он извинился и отклонил приглашение, сославшись на утренние интервью, мол, нужно готовиться. Он перекусил в столовой – такого вкусного бифштекса в жизни не пробовал, – выпил кофе, выкурил «Честерфилд» и теперь заканчивал прогулку по деревне. Пока, с учетом причины, по которой Пол прибыл в Германию, его беспокоило одно: «связные», они же немецкие солдаты, охраняющие общежития каждой команды. Американский жилой комплекс караулил молодой, сурового вида шатен в серой форме, на вид чудовищно неудобной в жару. Пол старался не попадаться ему на глаза. Реджинальд Морган, местный информатор, предупредил Эйвери, что Полу стоит держаться подальше от военных. В общежитие Шуман заходил только через черный ход и любым способом прятался от охранника. Шагая по чистейшей дорожке, он увидел американского бегуна с молодой женщиной и ребенком: некоторые спортсмены приехали с семьями. Тотчас вспомнил, как на прошлой неделе, перед самым отплытием «Манхэттена», поговорил с братом. Последние лет десять Пол отдалялся от брата, сестры и их семей: не хотелось нести в их жизнь насилие и опасность, которые отравляли его существование. Сестра жила в Чикаго, куда Пол наведывался редко, а вот Хэнка периодически встречал. Хэнк обосновался на Лонг-Айленде и владел типографией, доставшейся от деда. Он стал крепким семьянином, а о заработке брата знал одно: Пол якшается с крутыми парнями и преступниками. О личном Пол не говорил тогда в Комнате ни с Быком Гордоном, ни с другими, но на деле принял берлинский заказ, чтобы вычистить досье и заработать денег, которые позволят воссоединиться с семьей, о чем он мечтал годами. Стакан виски, еще стакан – Пол взял трубку и позвонил брату домой. После десяти минут болтовни о жаре, бейсболистах «Янкиз» и двух племянниках Пол набрался смелости и спросил, не нужен ли Хэнку партнер в «Типографии Шумана». – Со старыми приятелями я порвал, – заверил Пол и добавил, что готов вложить в дело десять тысяч долларов. – Деньги чистые, стопроцентно чистые. – Срань господня! – вырвалось у Хэнка, и братья засмеялись, вспомнив любимое ругательство отца. – Есть одна проблема, – серьезно проговорил Хэнк. Пол почувствовал, что старший брат, памятуя о его темных делишках, готов сказать «нет», но услышал другое: – Понадобится новая вывеска. На старой не хватит места, чтобы написать «Типография братьев Шуман». Лед растаял, и они принялись обсуждать план. Пол удивился, что Хэнк чуть ли не до слез растрогался этой попыткой наладить отношения. Семья для Хэнка стояла на первом месте, и он не понимал, почему целых десять лет Пол отдалялся от близких. Высокой красотке Марион правильная жизнь тоже понравится. В плохую девчонку она только играла, и проницательный Шуман показывал ей неприглядную правду исключительно малыми порциями. Он познакомил ее с Деймоном Раньоном, угощал пивом в своем клубе, водил в бар в Адской кухне, где Оуни Мэдден[17] очаровывал дам британским выговором и пистолетами с перламутровой рукоятью. Пол хорошо понимал: подобно многим «бунтаркам из колледжа», Марион устанет от лихой жизни, едва в нее погрузившись. Карьера танцовщицы тоже зачахнет, девушке захочется чего-то понадежнее. Роль супруги совладельца процветающей типографии подойдет идеально. Хэнк пообещал поговорить со своим юристом и к возвращению Пола из «командировки» подготовить партнерское соглашение. По дороге в общежитие Пол увидел трех мальчишек в шортах, коричневых рубашках, пилотках и черных галстуках. Десятки таких парней помогали здесь командам. Эти трое направлялись к высокому шесту, на котором развевался нацистский флаг. Пол видел этот флаг и в газетах, и в выпусках новостей, но всегда черно-белым. Сейчас, даже в сумерках, знамя казалось ярко-малиновым, как свежая кровь. Один из мальчиков перехватил его взгляд и спросил по-немецки: – Вы спортсмен? Вы не на церемонии приветствия, которую для вас устроили? Пол решил не демонстрировать свои лингвистические способности даже членам гитлерюгенда, поэтому ответил по-английски: – Извини, по-немецки я говорю плохо. Паренек перешел на английский: – Вы спортсмен? – Нет, я журналист. – Английский или американский? – Американский. – Ах, добро пожаловать в Берлин, герр журналист! – с сильным акцентом отчеканил паренек. Его товарищ перехватил взгляд Пола и спросил: – Вам нравится наш флаг? Он… производит впечатление? Наверное, так нужно сказать? – Да, так. Звездно-полосатое знамя казалось мягче, а это словно нокаутировало. – У каждого элемента флага свое значение, и очень важное, – вмешался первый. – Вы об этом слышали? – Нет, – покачал головой Пол, – расскажи мне, пожалуйста. Мальчишка с радостью пустился в объяснения: – Красный цвет обозначает социализм, белый, конечно же, национализм, ну а черный… черный изогнутый крест… Его называют свастикой… Он вскинул брови, посмотрел на Пола, но продолжать не стал. – Ну, объясняй до конца, – попросил Пол. – Что означает крест? Паренек переглянулся со спутниками и удивленно улыбнулся ему: – Вы наверняка знаете, – а приятелям сказал по-немецки: – Сейчас я спущу флаг. Мальчик снова улыбнулся Полу и повторил: – Вы наверняка знаете. Сосредоточенно нахмурившись, он спустил флаг, а его приятели вытянули руки в салюте, который тут отдавали на каждом шагу. Пол направился к общежитию, а мальчишки бодрыми неровными голосами затянули песню. Уходя все дальше от флагштока, Шуман слышал ее отрывки, плывшие по горячему летнему воздуху: «Знамена вверх! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды… Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для штурмовых колонн… В последний раз сигнал сыграют сбора! Любой из нас к борьбе готов давно. Повсюду наши флаги будут реять скоро, неволе долго длиться не дано!»[18] Оглянувшись, Пол увидел, как мальчишки с трепетом складывают флаг и уносят его прочь. Через черный ход он проскользнул в общежитие. У себя в комнате вымылся, почистил зубы и упал на кровать. Перед тем как уснуть, долго смотрел в потолок. Он думал о Хайнслере, который совершил самоубийство на пароходе, пожертвовав собой в глупом фанатическом порыве. Он думал о Рейнхарде Эрнсте. Уже засыпая, вспомнил о мальчишке в коричневой форме. О его таинственной улыбке. Снова и снова слышал его голос: «Вы наверняка знаете… Вы наверняка знаете…» III. Шляпа Геринга 25 июля 1936 года, суббота Глава 5