Так что теперь ты король, Камлах, и никто не сможет бросить тебе в лицо: «Он хотел смерти своего отца!» — Никто. Даже ты, Ниниана! — Я этого не говорила. Я просто хочу сказать, что споры окончены. Королевство — твое, и теперь, как правильно сказал Алун, тебе лучше пойти и поговорить с народом. — Сперва я поговорю с тобой. Почему ты стоишь тут с таким видом, словно тебе все равно? Словно ты уже не здесь? — Быть может, потому, что это так и есть. Меня не касается, кто ты и чего ты хочешь. Я прошу тебя лишь об одном. — О чем же? — Отпусти меня. Он не отпускал, но ты, я думаю, согласишься. — В монастырь Святого Петра? Она опустила голову. — Я говорю тебе, ничто мирское меня больше не трогает. Уже давно и тем более теперь. Все эти разговоры о вторжении, весенней войне, смене власти, смерти королей… Да не смотри на меня так! Я не дура, и отец разговаривал со мной. Но тебе незачем меня бояться. Ничто из того, что я знаю и могу сделать, не повредит твоим планам, братец. Говорю тебе, я не хочу от жизни ничего, кроме того, чтобы меня отпустили с миром и позволили жить в мире — мне и моему сыну. — Ты сказала, что просишь лишь об одном. А это уже вторая просьба… В ее глазах в первый раз вспыхнуло что-то живое — возможно, это был страх. — Но ведь вы же всегда собирались отправить его в монастырь! Это была твоя идея, а не отца. Ведь после того, как я отказала Горлану, ты понял, что, даже если отец Мерлина явится сюда с мечом в руке и с тремя тысячами всадников, я не выйду за него! Мерлин тебе ничего не сделает, Камлах. Он навсегда останется не более чем безымянным бастардом. Ты ведь знаешь, что он не воин. Видят боги, он не причинит тебе вреда! — Тем более если он будет сидеть в монастыре? — спросил Камлах шелковым голосом. — Тем более если он будет сидеть в монастыре. Камлах, ты играешь со мной? Что у тебя на уме? — Раб, что пролил масло, — сказал Камлах, — Кто это был? Глаза Нинианы снова вспыхнули. Потом она опустила веки. — Сакс. Кердик. Камлах не шевельнулся, но изумруд на его груди внезапно сверкнул на фоне черных одежд, словно сердце у него подпрыгнуло. — Не пытайся сделать вид, что ты догадывался об этом! — яростно воскликнула Ниниана, — Откуда ты мог знать? — Да нет, не догадывался. Но когда я приехал, весь замок гудел, как разбитая арфа. Ну что ты стоишь, сложив руки на брюхе, словно прячешь от меня еще одного ублюдка? — воскликнул он с внезапным раздражением. Как ни странно, она улыбнулась. — Прячу, конечно! Изумруд снова блеснул. — Не будь дураком, Камлах. Ну откуда мне взять еще одного? Я просто не могу уйти, пока не буду уверена, что ему ничто не угрожает. Что нам обоим ничто не угрожает, что бы ты ни собирался сделать. — А что я могу сделать тебе? Я могу поклясться, что… — Что бы ты ни собирался сделать с королевством моего отца. Ладно, оставим это. Я повторяю: я забочусь лишь об одном — чтобы монастырь оставили в покое… А это так и будет. — Ты видела это в кристалле? — Не к лицу христианам заниматься предсказаниями! — отрезала Ниниана. Но голос ее звучал слишком сурово, чтобы быть искренним. Камлах взглянул на нее, внезапно засуетился; отступил на пару шагов в тень, потом снова вышел на свет. — Скажи мне, — отрывисто бросил он, — Что будет с Вортимером? — Он умрет, — сказала Ниниана с безразличным видом. — Все мы когда-нибудь умрем. Но я связан с ним, ты же знаешь. Можешь ли ты сказать мне, что будет весной? — Я ничего не видела и ничего тебе сказать не могу. Но каковы бы ни были твои планы, тебе не пойдет на пользу, если поползут слухи о том, что это было убийство. Так что ты глуп, если думаешь, что смерть короля не была случайной. Двое конюхов видели это, и служанка, с которой он забавлялся, тоже. — Тот человек успел сказать что-нибудь перед тем, как умер? — Кердик? Нет. Только что это вышло случайно. Похоже, он больше заботился о моем сыне, чем о себе самом. Больше он ничего не сказал. — Мне тоже так говорили, — сказал Камлах. В комнате снова воцарилось молчание. Они смотрели друг другу в глаза. — Ты не сделаешь этого, — сказала Ниниана. Он не ответил. Они стояли глаза в глаза. По комнате пронесся сквозняк, пламя факелов дрогнуло. Камлах улыбнулся и вышел. Дверь за ним захлопнулась, по комнате пронесся порыв ветра, огонь взметнулся, погас, свет и тени смешались… Пламя угасало, и кристаллы померкли. Я выбрался из пещерки, потянул за собой плащ, и он порвался. Угли в жаровне тускло тлели. Снаружи было уже совсем темно. Я, спотыкаясь, спустился вниз и бросился к выходу. — Галапас! — крикнул я. — Галапас! Его высокая, ссутуленная фигура возникла из тьмы. Он вошел в пещеру. Его ноги, полуголые, в старых сандалиях, посинели от холода. Я остановился в ярде от него, но вышло так, словно я бросился к нему в объятия. Он закутал меня плащом. — Галапас, они убили Кердика! Он ничего не сказал, но его молчание утешало лучше любых слов. Я сглотнул, чтобы избавиться от болезненного кома в горле. — Если бы я не приехал сюда сегодня… Я ведь обманывал его, как и остальных. А мог бы довериться ему — рассказать даже про тебя… Галапас, если бы я был там, быть может, я смог бы что-нибудь сделать! — Нет, не смог бы. И ты это знаешь. — Теперь я меньше чем никто. Я прижал руку к виску: голова раскалывалась, перед глазами все плыло, я почти ничего не видел. Галапас мягко взял меня за руку и усадил у огня. — Почему, Мерлин? Не спеши, расскажи мне все по порядку. — А ты не знаешь? — удивился я. — Он наполнял лампы на колоннаде и пролил масло на ступеньки, а король поскользнулся, упал и сломал себе шею. Кердик был не виноват, Галапас! Он просто пролил масло, вот и все, и он уже возвращался, чтобы подтереть, он правда возвращался! А они взяли и убили его! И теперь королем стал Камлах. По-моему, некоторое время я тупо смотрел на него. Глаза мои были еще полны видений, и в мозгу помещался лишь один-единственный факт. — А что твоя мать? — спросил Галапас, мягко, но настойчиво. — Что с ней? — Чего? Что ты говоришь? В руку мне сунули кубок с чем-то теплым. Судя по запаху, это был тот же напиток, что Галапас давал мне перед тем, как я полез в грот. — Выпей. Тебе надо было поспать до тех пор, пока я не вернулся, — тогда тебе не было бы так плохо. Я выпил. Острая боль в висках сменилась тупым пульсированием, и я вновь обрел четкость зрения. И мысли тоже. — Извини. Теперь все в порядке. Я снова могу соображать, я пришел в себя… Сейчас расскажу остальное. Мать укает в монастырь. Она пыталась уговорить Камлаха, чтобы он отпустил и меня тоже, но он не согласился. Я думаю… — Что? Я наконец сообразил, что к чему, и медленно произнес: — Я сперва не понял. Я думал о Кердике. Но похоже, он собирается убить меня. Наверно, он воспользуется смертью деда: он скажет, что это дело рук моего раба… Нет, конечно, никто не поверит, что я могу быть соперником Камлаху, но если он запрет меня в монастырь и через некоторое время, когда слухи уже улягутся, я тихо умру, никто ничего не скажет. А моя мать к тому времени будет уже не королевской дочерью, а всего-навсего одной из святых женщин, и она тоже ничего не сможет сделать. Я сжал кубок в ладонях и поднял глаза на Галапаса. — Галапас, почему меня так боятся? Он ничего не ответил, лишь кивнул на кубок. — Допивай. А потом тебе надо будет уехать. — Уехать? Но если я вернусь, они убьют меня или запрут в монастыре… Разве нет?