— Ну, не то чтобы знал. Но догадывался. Это на него похоже. Неприятный они народ, не стоило тебе с ними связываться. — По-моему, он главный друид или, по крайней мере, глава здешней секты. Фигура весомая. Да не беспокойся ты, Кадаль. Я думаю, он не причинит мне вреда и никому другому не позволит. — Он тебе угрожал? Я рассмеялся. — Угрожал-угрожал! Проклятием! — Это штука серьезная. Говорят, друиды могут послать вслед нож, и он будет преследовать тебя много дней подряд, а ты и знать не будешь. А потом он просвистит у тебя над ухом — и конец. — Говорят много чего. Кадаль, нет ли другой туники, поприличнее? Мою лучшую тунику еще не принесли от прачки? Кроме того, надо помыться, прежде чем идти к графу. Он покосился на меня, роясь в сундуке в поисках чистой туники. — Утер, похоже, пошел прямиком к нему. Ты об этом знал? Я рассмеялся. — Ну конечно! Предупреждаю, Амброзию я расскажу все как было. — Что, вообще все? — Все как было. — Ну, пожалуй, оно и к лучшему, — сказал Кадаль. — Может, кто-то сможет защитить тебя от них… — Да нет, не в этом дело. Ему просто стоит об этом знать. Он имеет право. А потом, почему я должен что-то скрывать от него? — Да, конечно, — неуверенно сказал Кадаль. — Но проклятие… Боюсь, от него тебя даже Амброзий не спасет. — Да ну его, это проклятие!.. — сказал я и сделал жест, какой нечасто увидишь в благородных домах. — Забудь. Мы с тобой не сделали ничего дурного, а Амброзию я врать не собираюсь. — Когда-нибудь тебе все же станет страшно, Мерлин! — Быть может. — Неужели ты совсем не боялся Белазия? — А что, надо было? — поинтересовался я. — Он же мне ничего не сделает! Я расстегнул пояс туники и бросил его на кровать. Потом снова взглянул на Кадаля. — Кадаль! А тебе было бы страшно, если бы ты увидел свою собственную смерть? — Конечно, клянусь собакой! А ты ее видел? — Временами. Отрывками. И это видение наполняет меня страхом. Он застыл на месте, глядя на меня. На лице его отражался ужас. — И что же ты видишь? — Пещеру. Хрустальный грот. Временами мне кажется, что это смерть, а иногда, наоборот, рождение и врата видений или темные области сна… не могу сказать. Но когда-нибудь я это узнаю. А до тех пор я, мне кажется, не боюсь почти ничего. Я знаю, что в конце меня ждет пещера, так же как тебя… Я остановился. — Ну? — быстро спросил Кадаль, — Что ждет меня? Я улыбнулся. — Я хотел сказать: «Как тебя ждет тихая старость». — Не ври, Мерлин, — резко сказал он. — Я заметил, какие у тебя были глаза. Когда ты видишь что-то такое, у тебя глаза делаются странные. Я это и раньше замечал. Зрачки расширяются, и взгляд становится каким-то рассеянным, сонным — но не мягким, наоборот: все лицо у тебя делается холодным, как сталь, словно ничего вокруг себя не видишь и тебе все равно. И говоришь так, словно не человек, а просто голос… Или словно сам куда-то исчезаешь, а через тебя говорит что-то другое. Словно рог, в который дуют, чтобы извлечь звук. Я это и видел-то всего пару раз, и то на миг, но это так необычно, что мне всякий раз становилось не по себе. — Мне тоже не по себе, Кадаль. Я сбросил с себя зеленую тунику. Кадаль протянул мне серый шерстяной балахон, который я носил вместо ночной рубашки. Я рассеянно взял его и опустился на край кровати, уронив балахон себе на колени. Я говорил не столько с Кадалем, сколько с самим собой. — Меня это тоже пугает. Ты прав, я действительно чувствую себя пустой раковиной, в которую дует кто-то другой. Я говорю, вижу и делаю такое, о чем прежде и понятия не имел. Но ты не прав, если думаешь, что мне все равно. Мне больно. Наверное, это оттого, что я не могу управлять тем, что говорит через меня… Когда-нибудь я научусь управлять этой своей способностью видеть и знать, этим богом во мне, и тогда это будет настоящая сила. Я буду знать, когда мои предсказания — просто обычные предчувствия, а когда это тень бога. — Ты говорил о моей смерти. Что это было? Я поднял голову. Как ни странно, лгать Кадалю было легче, чем Утеру. — Я не видел твоей смерти, Кадаль. Я вообще не видел ничьей, кроме своей. Это было бестактно с моей стороны. Я собирался сказать, что тебя похоронят где-нибудь в чужой земле. — Я улыбнулся, — Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но я боюсь, что так оно и будет… если ты решишь остаться у меня на службе. Лицо Кадаля прояснилось. Он улыбнулся. «Это настоящая сила, — подумал я, — если одно мое слово способно так устрашить человека». — Останусь, конечно, — сказал Кадаль, — Даже если бы он меня об этом не просил. С тобой легко. Служить тебе — одно удовольствие. — Да? А помнится, ты говорил, что я малолетний придурок, еще и олух в придачу? — Ну вот, я и говорю. Я никогда не посмел бы сказать это кому-то такому знатному, как ты, будь это кто-то другой, — это при том, что ты дважды королевского рода… — Ну почему же дважды? Мой дед вряд ли может считаться… Я осекся. Меня остановило выражение лица Кадаля. Он сказал это не подумав, ахнул и поспешно зажал себе рот, словно пытался загнать свои слова обратно. Он ничего не говорил, просто стоял передо мной с испачканной туникой в руках. Я медленно встал. Забытый балахон сполз на пол. Дальше говорить было незачем. Удивительно, как я не догадался об этом раньше, в тот миг, когда Амброзий появился передо мной в свете факелов и взглянул на меня сверху вниз. Он знал. И многие другие, видимо, тоже знали. Теперь я вспомнил, как люди оборачивались мне вслед, как перешептывались командиры, с каким почтением относились ко мне слуги… Я думал, что обязан этим приказу Амброзия, но теперь я понял, что это было почтение к Амброзиеву сыну. В комнате было тихо, как в пещере. Жаровня вспыхнула, пламя взметнулось и отразилось в бронзовом зеркале на стене. Я посмотрел в ту сторону. В бронзовом зеркале, озаренном пламенем, мое обнаженное тело выглядело хрупким и туманным, каким-то нереальным, игрой пламени и тени. Но лицо мое было освещено; пламя подчеркивало черты, и я увидел его лицо таким, каким оно было в тот вечер, когда он сидел у огня в своей комнате, ожидая, когда меня приведут к нему, чтобы расспросить меня о Ниниане. И снова дар ясновидения не помог мне. С тех пор я узнал, что люди, наделенные божественным зрением, часто бывают слепы к простым вещам. — И что, все знают? — спросил я у Кадаля. Он кивнул. Не спрашивая, что я имею в виду. — Слухи ходят. Ты временами бываешь очень похож на него. — Наверно, Утер тоже догадался. А раньше он не знал? — Нет. Он уехал раньше, чем пошли разговоры, и взъелся на тебя не поэтому. — Рад это слышать, — сказал я, — А из-за чего же? Неужели только потому, что я встал ему поперек дороги тогда, у стоячего камня? — Ну, и из-за этого тоже. — А еще из-за чего? — Он думал, что ты наложник графа, — напрямик сказал Кадаль. — Амброзий ведь по бабам не бегает. Он и в мальчиках не нуждается, если уж на то пошло, но Утер начисто не способен понять человека, который не проводит с бабой семь ночей в неделю. И когда он увидел, что его брат так заботится о тебе, взял в свой дом, приставил к тебе меня и все такое, то решил, что все дело в этом. И ему это очень не понравилось. — Понятно. Он сегодня сказал что-то в этом духе, но я подумал, что он просто так ругался. — Если бы он взглянул на тебя повнимательнее или послушал, что говорят люди, то понял бы, что к чему. — Он уже и так понял, — сказал я с внезапной уверенностью. — Догадался тогда, на дороге, когда увидел фибулу, подаренную мне графом. Я об этом не думал, но Утер должен был сразу понять, что граф вряд ли станет дарить королевский знак своему наложнику. Он велел поднести ближе факел и долго меня разглядывал. Наверно, тогда он и понял. Меня внезапно осенило. — Наверно, Белазий тоже знает! — Конечно, — сказал Кадаль, — А что? — Он так говорил со мной… Словно знал, что не смеет мне ничего сделать. Поэтому он и пытался запугать меня проклятием. Он ведь ни перед чем не остановится. Наверно, по дороге к роще он все время думал, что делать. Тихо убрать меня за святотатство он не мог, но ему надо было как-то заставить меня замолчать. Отсюда и проклятие. И… Я остановился. — Что еще? — Да не дергайся ты. Это было просто дополнительное ручательство, что я буду держать язык за зубами. — Ради богов, что же это? Я пожал плечами, обнаружил, что я до сих пор голый, и наклонился за рубашкой. — Он сказал, что возьмет меня с собой в святилище. Думаю, он хочет сделать из меня друида.