— Для начала иди сюда и сядь. Я не могу разговаривать с волчком. Держи. Он повиновался и опустился в кресло, сжимая в ладонях кубок. Я с удовольствием выпил свое вино и сел у огня напротив Утера. Утер не стал пить. Наверно, даже не понял, что я сунул ему в руки. Он глядел в огонь сквозь тающий пар, поднимающийся из кубка. — Я понял это сразу, как только он привез ее сюда и представил мне. Видит бог, поначалу я думал, что это всего лишь очередная преходящая горячка, какая бывала со мной уже тысячу раз, только на этот раз — в тысячу раз сильнее… — И ты каждый раз исцелялся от нее, — сказал я, — за ночь, за неделю ночей, за месяц… Я не знаю, удалось ли кому-то из женщин удержать тебя дольше, Утер. Но скажи, неужели месяц — или даже три месяца — стоит того, чтобы ради этого губить королевство? Он бросил на меня взгляд, пронзительно-синий, как блеск меча. Это был взгляд прежнего, памятного мне Утера. — Клянусь Аидом, а как ты думаешь, зачем я послал за тобой? Если бы я намеревался погубить королевство, я не раз мог бы это сделать за эти несколько недель. Почему это до сих пор не пошло дальше мелких глупостей? Ода, я натворил немало, согласен. Но я тебе говорю, это горячка, и не такая, какие бывали со мной прежде и которые я мог утолить. Это жжет меня так, что я не могу спать. Как я могу править, сражаться, разговаривать с людьми, если я не могу спать? — Пробовал переспать с девкой? Он уставился на меня, потом выпил. — Ты что, дурак? — Прости. Это был глупый вопрос. Что, и после этого все равно уснуть не можешь? — Не могу. — Он поставил кубок рядом с собой и сцепил пальцы, — Бесполезно. Все бесполезно. Приведи ее ко мне, Мерлин. Ты должен это сделать, ты можешь. Вот почему я послал за тобой. Ты должен привести ее ко мне так, чтобы никто ничего не узнал. Пусть она полюбит меня. Приведи, пока он спит. Ты ведь можешь! — Заставить ее полюбить тебя? С помощью магии? Нет, Утер, на такое магия не способна. Тебе следовало бы это знать. — Да ведь любая бабка клянется, что может такое сделать! А ты — среди людей нет равного тебе по силе. Ты поднял Висячие Камни, поднял король-камень, когда Треморин оказался бессилен. — Я просто лучший математик, чем он. Бога ради, Утер! Мало ли что говорят люди! Ты-то знаешь, как все было на самом деле. Это не магия. — Ты говорил с моим братом, когда он лежал при смерти. Или ты станешь отрицать это? — Нет. — И не станешь отрицать, что поклялся служить мне, когда это будет нужно? — Нет. — Ну вот, ты мне нужен. Твоя сила — чем бы она ни была. Посмеешь ли ты сказать мне, что ты не маг? — Я не из тех магов, что могут пройти сквозь стену и провести человека через запертую дверь, — сказал я. Он дернулся. Я увидел, что его глаза лихорадочно блеснули, но на этот раз не гневом, а, как мне показалось, страданием. — Но я не отказывался помочь тебе, — добавил я. Глаза его вспыхнули. — Ты мне поможешь? — Да, помогу. Когда мы виделись в последний раз, я сказал тебе, что настанет время, когда нам придется действовать вместе. И вот время настало. Еще не знаю, что я должен делать, но я увижу это в свое время, а исход — в руке бога. Но одно я могу сделать для тебя прямо сегодня. Могу помочь тебе уснуть. Нет, подожди! Сиди и слушай. Если завтра тебе предстоит короноваться и принять в свои руки всю Британию, сегодня ты будешь делать то, что я скажу. Я приготовлю отвар, который поможет тебе уснуть, и ты ляжешь с девкой, как обычно. Возможно, будет лучше, если кто-то, кроме твоего слуги, сможет поклясться, что ты был у себя. — Зачем? Что ты собираешься делать? Его голос звучал напряженно. — Я попробую поговорить с Игрейной. Он наклонился вперед, вцепившись в подлокотники. — Да! Поговори с ней! Я не могу пойти к ней, но, быть может, ты сумеешь. Скажи ей… — Погоди. Только что ты просил меня заставить ее полюбить тебя. Хочешь, чтобы я привел ее к тебе с помощью моей силы. Если ты никогда не говорил с ней о своей любви и не виделся с ней, кроме как на людях, откуда ты знаешь, что она согласится прийти к тебе, даже если это будет возможно? Ты уверен, что ее душа открыта тебе, государь мой? — Нет. Она молчит. Улыбается, смотрит в землю — и молчит. Но я знаю. Знаю! Это… раньше, когда я играл в любовь, это все были лишь отдельные ноты. А теперь они сложились вместе и составили песню. Она — песня. Наступило молчание. Позади него, на помосте в углу комнаты, стояла кровать, и полог отдернут. Над ней, на стене, распластался большой дракон червонного золота. Он как будто шевелился в свете пламени, вытягивая лапы. — Во время нашего последнего разговора, — сказал внезапно Утер, — тогда, среди Висячих Камней, ты сказал, что тебе от меня ничего не надо. Но клянусь всеми богами, Мерлин, если теперь мне поможешь, если я смогу получить ее так, чтобы это ничем не грозило, проси у меня все, что хочешь. Я клянусь! Я покачал головой, и Утер умолк. Наверно, он понял, что я думаю уже не о нем, что другие силы теснят меня, заполняя комнату, озаренную светом очага. Дракон пламенел и переливался на темной стене. В его тени шевельнулся другой, сливаясь с ним, пламя — с пламенем. Что-то вонзилось мне в глаза, словно коготь. Я зажмурился, и стало тихо. Когда я снова открыл глаза, огонь угас и стена опять потемнела. Я взглянул на короля — он неподвижно сидел напротив, глядя на меня. — Сейчас я попрошу тебя лишь об одном, — медленно сказал я. — Да? — Когда я приведу ее к тебе, ты сделаешь ей ребенка. Не знаю, чего он ждал, но только не этого. Он уставился на меня, потом неожиданно рассмеялся. — Воля богов, да? — Да. Воля Бога. Он потянулся в кресле, словно свалил с плеч тяжкую ношу. — Ну, что до меня, Мерлин, я обещаю, что сделаю все, что смогу. И все остальное, чего ты потребуешь. Я даже буду спать сегодня ночью. Я встал. — Тогда я пойду, приготовлю отвар и пришлю его тебе. — А ты поговоришь с ней? — Поговорю. Спокойной ночи. Ульфин за дверью засыпал стоя. Когда я вышел, он поморгал и уставился на меня. — Мне уже можно войти? — Погоди. Сперва идем в мою комнату. Я дам тебе напиток для него. Проследи, чтобы он его принял и заснул. Завтра ему предстоит длинный день. В углу, на груде подушек, завернувшись в синее одеяло, спала девушка. Проходя мимо, я увидел высунувшееся из-под одеяла голое плечико и копну прямых русых волос. Она выглядела очень юной. Я покосился на Ульфина. Он кивнул, потом вопросительно мотнул головой в сторону закрытой двери спальни. — Да, — сказал я, — Но потом. Когда он выпьет лекарство. А пока — пусть спит. Да тебе и самому не мешало бы лечь, Ульфин. — Может, мне и удастся поспать, если он ляжет, — Ульфин еле заметно улыбнулся, — Сделай питье покрепче, ладно, господин? И позаботься о том, чтобы оно было вкусное. — Да выпьет он его, не бойся. — Да я не о нем беспокоюсь, — сказал Ульфин. — Я о себе… — О себе? А, понятно. Ты имеешь в виду, что тебе придется отведать его первым? Он кивнул. — Ты все пробуешь прежде него? И еду, и питье? И даже любовные настои? — Любовные настои? Для него? — Ульфин застыл с раскрытым ртом. Потом рассмеялся. — А, ты шутишь! Я улыбнулся. — Хотел посмотреть, умеешь ли ты смеяться. Ну вот, пришли. — Погоди, я сейчас. Кадаль ждал меня у огня. Мне отвели уютную комнату в изгибе стены башни, и Кадаль поддерживал в очаге яркий огонь, над которым кипел большой котел с водой, стоящий на железной решетке для дров. Кадаль уже достал мою шерстяную ночную рубашку и расстелил ее поперек кровати. На сундуке у окна лежала охапка одежды, переливающаяся золотым и алым, отделанная мехом. — Эго что такое? — спросил я, садясь, чтобы Кадаль мог снять с меня сапоги. — Король прислал тебе одеяние для завтрашнего торжества, господин. В комнате возился мальчик-слуга, наливавший ванну, поэтому Кадаль, против обыкновения, держался официально. Управившись, мальчик поспешно выскользнул из комнаты, повинуясь кивку Кадаля. — Что это с ним?