— Как я могла с ним поговорить? Ты шел через двор? — Да. — Значит, видел солдат моего мужа, вооруженную стражу… Что было бы, если бы я говорила с Утером? Не могла я ответить ему открыто, а если бы встретилась с ним тайно — хотя это невозможно, — через час об этом знало бы пол-Лондона. Конечно, я не могла ни поговорить с ним, ни передать послание. Молчание было моим единственным спасением. — Если бы в послании говорилось, что ты верная и преданная жена и что королю следует поискать любви в другом месте, такое послание можно было бы передать ему в любое время, с любым посланцем. Она улыбнулась. Потом опустила голову. Я вздохнул. — A-а. Именно это я и хотел знать. Ты честна, Игрейна. — А что толку лгать тебе? Я много о тебе слышала. И не так глупа, чтобы верить всему, что говорится в песнях и легендах, но ты умен, холоден и мудр, и говорят, что не любишь никого из женщин и не служишь никому из мужчин. Значит, ты можешь слушать и судить. — Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх покрывала, потом снова подняла глаза на меня. — Но я верю, что ты видишь будущее. Скажи, что меня ждет. — Я не старая гадалка. Ты послала за мной ради этого? — Ты знаешь, ради чего. Ты единственный человек, с кем я могу поговорить наедине, не возбуждая гнева и подозрений у мужа, — и ты вхож к королю. Это была всего лишь юная женщина, лежавшая в постели, а я стоял над ней; и все же она казалась королевой, дающей аудиенцию. Она посмотрела мне в глаза. — Король уже говорил с тобой? — В этом не было нужды. Все знают, из-за чего он томится. — А ты расскажешь ему о том, что только что узнал от меня? — Это зависит от обстоятельств. — Каких? — спросила она. — От тебя самой, — медленно ответил я. — До сих пор ты вела себя разумно. Если бы ты не была столь осторожна в своих речах и поступках, это могло бы привести к крупным неприятностям, даже к войне. Насколько я понимаю, ты ни на миг не оставалась одна и без охраны, стараясь все время быть на виду. Она молча взглянула на меня, вскинула брови. — Ну конечно! — Большинство женщин на твоем месте не смогли бы устоять, госпожа Игрейна. Тем более если бы желали того же, чего желаешь ты… — Я не «большинство женщин»! — сказала, как выстрелила. Внезапно села, отбросив назад темные волосы, и откинула одеяла. Пожилая женщина схватила длинное синее платье и подбежала к ней. Игрейна набросила его на плечи, поверх белой ночной сорочки, вскочила с постели и беспокойно подошла к окну. Стоя, она оказалась высокой для женщины, и фигура ее могла бы взволновать и менее пылкого человека, чем Утер. Длинная, тонкая шея, грациозно посаженная головка. Распущенные темные волосы струились по спине. Глаза — синие, не голубые, как у Утера, а темно-синие кельтские глаза. Гордый рот. Очень красивая — и отнюдь не игрушка для мужчины. «Если Утер хочет ее, — подумал я, — ему придется сделать ее своей королевой». Она остановилась, не дойдя до окна. Если бы подошла к окну, ее могли бы увидеть со двора. Нет, эта дама головы не теряет… Обернулась. — Я дочь короля, из рода королей. Разве ты не видишь, что довело меня до подобных мыслей? Не видишь? — страстно повторила она. — В шестнадцать лет меня выдали замуж за владыку Корнуолла. Он хороший человек, я чту и уважаю его. И, пока не приехала в Лондон, уже наполовину смирилась с тем, что мне придется исчахнуть и умереть там, в Корнуолле. Но он привез меня сюда, и здесь это случилось. Теперь я знаю, чего хочу, но мне, жене Горлойса Корнуэльского, это недоступно. Мне ничего не остается, как ждать и молчать, ибо от моего молчания зависит не только моя честь, но и мужа, моего дома, а также безопасность королевства, за которое умер Амброзий и которое сам Утер только что скрепил огнем и кровью. Она резко сделала шага два, потом вернулась обратно. — Я не какая-нибудь мерзавка Елена, ради которой люди сражались, гибли, разоряли королевства. Не хочу стоять на стене и ждать, кому из могучих героев я стану наградой. Не могу обесчестить ни Горлойса, ни короля в глазах людей. А если явлюсь к нему тайком — тогда обесчещу себя в своих глазах. Я женщина, страдающая от любви, да. Но я еще и Игрейна Корнуэльская! — И ты, значит, намерена ждать, когда сможешь прийти к нему с честью, как его королева? — холодно спросил я. — А что мне остается? — Значит, так ему и передать? Она ничего не ответила. — Ты позвала меня затем, чтобы я предсказал будущее? Чтобы узнать, сколько осталось жить твоему мужу? Она снова промолчала. — Игрейна, это все сводится к тому же. Если я передам Утеру, что ты любишь и хочешь его, но не будешь принадлежать ему, пока жив твой муж, — как ты думаешь, долго ли после этого будет жить Горлойс? И опять она ничего не сказала. «Тот же дар — умение молчать», — подумалось мне. Я стоял между нею и очагом и видел, как пламя бьется вокруг нее, струится вверх по белой сорочке и синему платью, как свет и тени переливаются волнами, как бегущая вода или трава под ветром. Пламя взметнулось; моя тень упала на нее, разрослась, поползла вверх, встретилась с ее тенью и соединилась с ней, так что на стене за спиной Игрейны встал не красно-золотой дракон, не падучая звезда с сияющим хвостом, но огромная туманная тень из воздуха и тьмы, созданная пламенем. И когда пламя опало, она опала вместе с ним, уменьшилась, усохла и оказалась вновь всего лишь тенью Игрейны, женщины тонкой и прямой, как меч. А там, где стоял я, не было ничего. Она шевельнулась — и свет лампы вновь сделал комнату теплой и реальной, пахнущей яблоневыми дровами. Игрейна смотрела на меня — в лице ее появилось нечто новое, чего раньше не было. Наконец она произнесла ровным голосом: — Говорила же, что от тебя ничто не укроется. Хорошо, что ты высказал это вслух. Я и сама думала об этом. Но надеялась, что, послав за тобой, я смогу снять вину с себя и с короля. Когда темная мысль облекается в слова, она выходит на свет. — Если бы ты поступала как обычная женщина, давно могла бы утолить свое желание, точно так же как и король, поступай он как обычный мужчина. Я остановился. В комнате было абсолютно тихо, и я вновь заговорил — не задумываясь, слова приходили ко мне ниоткуда, ясными и отчетливыми. — Если хочешь, я могу подсказать, как принять любовь короля, поступая так, как положено тебе, не роняя ни своей, ни его чести, ни чести своего мужа. Если я скажу, как это сделать, ты согласишься принадлежать ему? Пока я говорил, глаза ее расширились и вспыхнули. Но она все равно ответила не сразу, сперва поразмыслила. — Да. Голос ее был ровным, и я ничего не мог по нему распознать. — Если ты будешь повиноваться, я могу сделать это для тебя, — сказал я. — Что я должна делать? — Значит, ты обещаешь мне это? — Слишком торопишься, — сухо сказала она, — Или ты сам заключаешь сделки, не узнав, что от тебя потребуют? Я улыбнулся. — Нет. Ну что ж, слушай. Когда ты притворилась больной, чтобы призвать меня к себе, что ты сказала служанкам и мужу? — Только что мне плохо и я не хочу никого видеть. Что если я должна завтра быть на коронации вместе с мужем, мне нужно сегодня поговорить с врачом и принять какое-нибудь лекарство. Она улыбнулась, немного криво. — Я сделала это еще и затем, чтобы не сидеть на пиру рядом с королем. — Хорошо. Скажешь Горлойсу, что ты беременна. — Беременна?! Казалось, Игрейна в первый раз за все это время была потрясена. Она уставилась на меня. — Такое ведь может быть? Он, конечно, стар, но я думал… — Может. Но я… — Игрейна прикусила губу. И через некоторое время сказала, уже спокойно: — Продолжай. Я просила совета и должна его выслушать. Мне еще никогда не доводилось встречаться с женщиной, перед которой не приходилось подбирать слова и с которой можно было говорить так, как я говорил бы с мужчиной. — У твоего мужа нет причин подозревать, что ты беременна не от него самого. Поэтому скажи ему это и что ты боишься, что, если долее останешься в Лондоне, с ребенком что-нибудь случится из-за всей этой болтовни и знаков внимания короля. Скажешь, что ты желаешь уехать сразу после коронации, не хочешь идти на пир, потому что король выставит тебя перед гостями, а все будут глазеть на тебя и шептаться. Завтра вы с Горлойсом и всеми корнуэльскими отрядами уедете из Лондона до того, как ворота закроют на ночь. Утер узнает об этом только после пира. — Но… — она вновь уставилась на меня, — это ведь безумие! Мы могли бы уехать в любой день за эти три недели, если б не боялись навлечь на себя гнев короля. Нам придется остаться здесь, пока он не даст нам дозволения. Если мы уедем таким образом, под каким бы то ни было предлогом… Я остановил ее. — В день коронации Утер ничего сделать не сможет. Ему придется остаться здесь до конца празднеств. Неужели ты думаешь, что он посмеет так оскорбить Будека, Мерровия и других королей, что собрались здесь? Прежде чем он сможет выступить, вы уже вернетесь в Корнуолл. — Но потом он все равно выступит! — Она нетерпеливо взмахнула рукой, — И будет война. Как раз тогда, когда следовало бы строить и восстанавливать, а не жечь и разрушать. Победить в этой войне король не сможет: если он одержит победу на поле боя, то потеряет преданность Запада. Так или иначе, а Британия снова будет расколота и рухнет во тьму. Да, королева из нее получится. Она стремилась к Утеру не меньше, чем он к ней, и все же не утратила способности думать. Она умнее Утера, голова у нее ясная, и, еще похоже, сильнее его духом. — О да, конечно выступит, — сказал я, подняв руку, — Но выслушай меня. Я поговорю с королем перед коронацией. Он будет знать, что рассказанное тобой Горлойсу неправда, а также и то, что это я посоветовал тебе вернуться в Корнуолл. Он сделает вид, что ужасно разгневался, и прилюдно поклянется отомстить за оскорбление, нанесенное ему Горлойсом на коронации… И как только празднества окончатся, он соберется последовать за тобой в Корнуолл… — Я не поняла тебя. Продолжай. Она спрятала руки в рукава синего платья и скрестила их на груди. Госпожа Игрейна была вовсе не так спокойна, как хотела казаться.