майор . Соланж подсчитывала в это время в уме, сколько дней они протянут без жалованья Огюстена. — На нашей плантации, Сюкари-дю-Жардан, была самая лучшая, плодороднейшая почва на всём острове. Капитан Форнье служил под командованием генерала Леклерка. — Ах, этого бедняги. Погиб вдали от дома. — Прекрасный офицер… Миссис Робийяр решила сменить тему: — Какой чудесный ребёнок. Руфь присела. — Сколько тебе лет? Ещё один реверанс. — Думаю, шесть, миссас. А может, семь. — Ну что ж, хорошо, очень хорошо. Миссис Робийяр завертела головой по сторонам, отыскивая знакомое лицо среди прогуливающихся подальше от этих грязных доков. Она помахала рукой, словно кого-то заметила, хотя не разглядела никого из друзей. Когда Луиза повернулась опять к Соланж, её подбородок торчал вперёд, как нос корабля. — Вы почти так же симпатичны, как о вас рассказывал мой глупый супруг. Желая сохранить жалованье Огюстену, Соланж сдержалась: — Вы очень добры. — Очаровательное создание. Просто очаровательное. Ты ведь не станешь воровать у своих хозяев, правда, Руфь? — Mais non [13] , мадам. — Говори по-английски, дитя. Это грубый язык, но он должен стать твоим. В чудесный майский день, когда мостовые были усыпаны нежными лепестками магнолий, прибыл корабль, которого Соланж так долго ждала. Неприметный небольшой кеч [14] , приняв на борт почту в Брюгге, потерял мачты неподалёку от Холэбаут-Пойнт, чуть не потонул под тяжестью груза и был на грани списания. В горле у Соланж всё сжалось так, что стало трудно сглотнуть. А если бы судно пошло ко дну? Что бы тогда с ними стало? Но теперь, с официальным подтверждением, которое удовлетворило даже дотошный Банк Соединённых Штатов, счёт миссис Форнье был открыт, а Шарлю Эскарлетту был направлен немногословный ответ. Форнье переехали в скромный домик в захудалом районе, который Соланж купила прямо за наличные. Следующее письмо от отца было более дипломатичным. Банк Франции уведомил Шарля Эскарлетта о том, что приданое его дочери теперь находится в Банке Соединённых Штатов. Какой сюрприз! Он даже не подозревал, что в Соединённых Штатах есть банк! Дома всё по-прежнему. Фабрику он взял в аренду, но, чтобы нанять рабочих, нужны наличные. Портных и швей хватает, остаётся только дождаться большого заказа от армии. Он начнёт с панталон. Они должны принести прибыль. До конца сезона ему нужно получить официальную бумагу о выдаче кредита из Банка Соединённых Штатов. На всякий случай он высылает документы, которые может потребовать банкир его дочери. Там есть место и для подписи Огюстена. И хотя подпись мужа, по наполеоновскому кодексу, не требуется, кто знает, каким примитивным законам подчиняются американцы? Если Соланж пожелает, она может привезти документы сама. Сёстры и мамочка так соскучились по ней! Когда Соланж, всхлипывая, разорвала письмо и документы, Руфь затянула странную печальную песню на высоких тонах. С этого момента супруги Форнье стали американцами. Новости об улучшившемся положении семьи каким-то образом проникли сквозь плотно сомкнутые губы мистера Хавершема, и Форнье стали приглашать на скромные крестины, приёмы на открытом воздухе и тому подобное. Как новоиспечённые американцы, капитан и миссис Форнье должны были посещать обязательный Grand Fete Саванны, бал по случаю дня рождения Джорджа Вашингтона. («Билеты один доллар. Посторонним вход воспрещён».) За лёгким ужином миссис Робийяр поинтересовалась, знакома ли миссис Форнье с Антонией Севье. — Разве она не ваша лучшая подруга? — с лёгкостью спросила Соланж у женщины, в разговоре с которой раньше нужно было взвешивать каждое слово. Она положила себе на тарелку пирожное между сладкими пикулями и куриной ножкой. — У вас нет практически ничего общего, — визгливый смех Луизы, к счастью, не очень резал слух. — Но Антонию знают все , и вам тоже следует познакомиться. — Знакомство с ней составит мне честь, — ответила Соланж, выбирая в вазочке сладости. Неровное миндальное печенье она брать не стала и, облизав палец, добавила: — Скажите, дорогая миссис Робийяр, на всех американских балах так же чопорно, как здесь? — Только на патриотических. Вы должны называть меня Луиза. К сожалению, у американского патриотизма постоянно охрипшее горло, и он кутается в побитые молью знамёна. — Луиза встряхнула головой. — Мне рассказывали, что на ваших балах в Сан-Доминго было… довольно… risque. — Ближе к концу да, очень. — А, — отозвалась Луиза, отрезая тоненький кусочек утки, так как не любила мясо дикого кабана. — Антония очень недовольна своей кухаркой. Все только и говорят о том, как она готовит креветки и кукурузную кашу. Об этом все знают. В общем, Антония отказалась платить восемьсот долларов за кухарку. Восемьсот долларов, — поморщилась Луиза. — Что за времена. — Поскольку мне ни разу не приходилось обедать у Севье, я не могу ничего сказать о её кукурузной каше. Без сомнения, она выше всяких похвал. — Антония в этом году собиралась пригласить вас вместе с дорогим капитаном Форнье к себе на приём в саду. Хотелось бы знать, почему вилки и ножи лежат в начале буфетного стола, а не в конце, когда тарелка полна и они так нужны. Луиза сделала паузу, чтобы привлечь внимание. — Но, увы, дорогая миссис Форнье, ни вы, ни я не сможем отведать знаменитого блюда в этом году, потому что Антония отменила свой приём! Кухарка не хочет ходить на рынок! Она напрочь отказывается! Антония приняла жёсткие меры, — миссис Робийяр взмахнула рукой, словно сжимала хлыст, — чтобы не остаться внакладе. Теперь все покупки на рынке делает кучер! Перезрелые фрукты, неспелые овощи и все такое. Может, сядем на диванчик вместе? — Конечно, — подвинулась Соланж. — Вы же знаете, как они суеверны. — Ну-у-у… — Кухарка вбила себе в голову безумную идею, что ваша служанка (Руфь, кажется?), не знаю, как сказать, сглазила её, что ли. Она говорит, что Руфь «видит разное» — что бы это ни значило. И утверждает, что этот ребёнок — жрица культа вуду. — Теперь смех Луизы прозвучал резко и неприятно, как надтреснутый колокол. — Все это чушь, будьте уверены. Но всё-таки… — Конечно чушь, — отозвалась Соланж с большим жаром, чем следовало бы. Победная улыбка миссис Робийяр показала, что даже при полной невиновности Соланж, опасные бредни на этом не остановятся. Жрица вуду. На следующее утро, после службы в 10.30, очаровательная миссис Форнье собственноручно принесла свежие газеты с только что прибывшего испанского судна в «Л’Ансьен режим», где, в свою очередь, оставила скромное пожелание весьма почтенному джентльмену. Не поддаваться лести гораздо легче, когда к ней привыкнешь, но Пьеру Робийяру дома не особо льстили. — Сделаю всё, что смогу, — пообещал он, целуя руку Соланж. Это «всё», как выяснилось, касалось дела необычного, но незапрещённого. Несмотря на то что Пьер Робийяр не был католиком (как он позже заверял свою разъярённую жену), он был весьма терпим, да и пути к спасению неисчислимы. И вот, в одно апрельское утро, спустя восемнадцать месяцев после прибытия в Америку, чернокожая девочка в белом платье, отделанном фламандскими кружевами, очень волнуясь, стояла перед алтарём в церкви Святого Иоанна, где совершился обряд крещения. Сияющий Пьер Робийяр стал крёстным отцом ребёнка. Оранжерея Руфь негромко напевала: Апельсиновое дерево, Расти, расти, расти. Апельсиновое дерево, Апельсиновое дерево, Расти, расти, расти, Апельсиновое дерево. Мачеха — не мама, Апельсиновое дерево… Оранжерея Робийяров благоухала так, словно под остроконечными листьями скромно прятались корица, мускат и фрукты. Девочка, рассеянно мурлыкая, погладила пальцем жёлто-зелёную корку круглого апельсина. Здесь, в оранжерее, выстроенной из стекла и кирпича на южном фасаде быстро возведенного особняка, звуков танцевальной музыки почти не было слышно. Поскольку молодой британский архитектор, которого наняла Луиза Робийяр, не понимал саваннских обычаев, это помещение, предназначенное для созерцания, выходило на хозяйственный двор, где с рассвета до наступления темноты мыли, разделывали туши и стирали. Сегодня, тихим вечером, окна оранжереи были темны, и только фонарь у домика кучера освещал лакированные коляски гостей, да вспыхивали крошечные искорки сигар, раскуриваемых кучерами. Соланж присела на каменную скамью, обмахиваясь веером. Хотя финансовое положение Форнье и улучшилось, позволив им купить дом и вновь нанять кухарку, Соланж понимала (и не раз напоминала мужу), что деньги не растут на деревьях, даже на американских. Держать коляску с собственным кучером было излишней тратой, и Форнье приехали на бал в кебе. Соланж пыталась оценить: говорила ли она то, что следует, или, что важнее, не сболтнула ли лишнего? Соланж Эскарлетт Форнье ни за что не останется за бортом в этом недоброжелательном, чересчур демократичном Новом Свете. Пока оркестр пытался играть бодрое аллегро, Соланж улыбнулась Руфи: — Малышка, мы подступили прямо к вратам Рая. Девочка поскребла шею и ответила: — Да, миссис, верно, так и есть. Она отвела глаза. — А этот граф Монтелон, он здесь? — Не видела. — Они с господином Огюстеном друзья? — Французский дух в них сильнее, чем в самом Наполеоне, — рассмеялась Соланж, чтобы отвлечь ребенка, но Руфь так внимательно рассматривала апельсин, словно видела его впервые в жизни. — Он хочет купить меня? — Милая девочка, с чего ты взяла? Руфь пожала плечами. — Нипочём не пойду в другое место, — помедлив, заявила она. — Хочется быть с вами. — Если тебе вздумалось погрустить, лучше пойди и помоги другим слугам. Неемии, например. — Неемии не нужна моя помощь. — Поищи, кому нужна! — воскликнула Соланж и пошла на звуки музыки. Поскольку Филипп Робийяр был холостяком и вёл соответствующий образ жизни, рождественский бал Робийяры устраивали у Пьера и Луизы, и, учтя возможные осложнения для хозяйки дома, Филипп не стал приглашать своих друзей-индейцев. В качестве компенсации он пристроился у чаши с пуншем, пока не накачается в лёжку для транспортировки домой. Не дойдя ещё до такого состояния, он со своим новым другом капитаном Форнье обсуждал несправедливое обращение с индейцами маскоджи и эдисто и добродетели французских плантаторов из Сан-Доминго. Несправедливости подробно разобрали, выразили сожаление и подняли тост за их забвение. Последний из строителей нового особняка уехал четыре дня назад, их сменили слуги, пустившие в ход метлы, швабры и щётки. Пьер с Луизой и дочерью Кларой провели в новом доме всего две ночи. Луиза истово гордилась им, Пьер же лишь задавался вопросом, так же ли смелы молодые английские архитекторы у себя на родине. В традиционных саваннских домах-шкатулках в гостиных и смежных комнатах часто открывали двери так, чтобы создать для танцев беспрерывное пространство. А в доме Робийяра эти комнаты отделяли друг от друга центральный зал и лестница, откуда музыкантов было слышно, но не видно. В результате гости разделились на отдельные группы. Танцующие, члены Общества трезвенников и старики оккупировали гостиную, а те, что помоложе и без особых связей в обществе, плюс сильно пьющие, расположились в более уединённой задней комнате, где розовые пологи и раскрашенные купидончики должны были служить для удовольствия дам, вкушающих послеобеденный чай. Несмотря на сильные разногласия с архитектором, Луиза в честь сезона оформила арочное окно остролистом и развесила повсюду омелу. Это нарушение так оскорбило молодого англичанина, что он рассорился с заказчиком и, топнув ногой, выпалил: — Я здесь больше не работаю. И ни за что не отвечаю! Луиза считала, что присутствие архитектора украсит его творение, а высокий уровень его работы поднимет и престиж хозяйки. Поэтому она поспешно дала обратный ход, что было для неё нехарактерно; слуги убрали нежелательные украшения, а Неемию отправили за англичанином. Но, увы, Неемия вернулся ни с чем. — Он не хочет приходить, миссас. Этот человек напился и говорит чего-то. — Что? — Он говорит, что вы с массой Робийяром, вы «филистимляне», — озадаченно сообщил Неемия. — Филистимляне, это те, что в Библии? В отсутствие Украшения вечера, Таланта, одарённого богатым воображением архитектора Луиза велела развесить веночки и омелу на место, а подругам сказала, что отпустила юнца погулять. Но праздник шёл своим чередом и без него. Свечи весело горели в подсвечниках и канделябрах, отражаясь в настенных зеркалах и трюмо, и их огоньки плясали на хрустальном ободе чаши для пунша. С пуншем вечер начался вполне благопристойно, но после того, как немало весельчаков добавили в него содержимое своих фляг, праздник стал походить на еретическую вакханалию. Бизнес братьев O'Xapa по перевозке грузов пошёл в гору, и они присоединили к своему делу ещё торговлю упряжью, подержанными экипажами, прошлогодним сеном и грязным овсом по сходным ценам. — Выгодное местечко, — говорил Джеймс O'Xapa всякому, кто хотел его слушать. До этого O'Xapa напомнил капитану Форнье, что они прибыли на одном корабле, намекая, что у них равные возможности в Новом Свете, а теперь, смотрите-ка, какой прогресс. И O'Xapa гордо оттянул большими пальцами свои широкие подтяжки. Огюстен ответил ему по-французски. O'Xapa, ухмыляясь, по-гэлльски обозвал его дураком. Когда объявили новомодный танец котильон, O'Xapa вместе с другими мужчинами отошли от чаши, чтобы найти себе пару. — Французский танец, — заметил Огюстен, вновь наполняя бокал. — В отличие от американцев, — сказал Филипп, — мы, французы, всегда обращались с индейцами справедливо. — А мы, плантаторы, всегда были добры к своим неграм! И вот как дорого французы расплачиваются за свой идеализм. Что бы ни означали эти слова, Филипп с Огюстеном чокнулись бокалами в честь последней сентенции. Музыканты надели лучшие из нарядов, отданные им хозяевами. Они изо всех сил улыбались, и шерстяная шапочка, лежавшая перед ними, готова была принять любые монетки, которые пожелали бы пожертвовать белые. Из дальней гостиной вышел Неемия с подносом, угрожающе переполненным грязными бокалами. — Там ещё больше, детка, — сказал он Руфи. — Захвати сколько сможешь, да смотри, ничего не разбей. — Я тут не служанка, — возразила Руфь, сложив руки на груди. — Деточка, ты слишком мала, чтобы знать, как мало у тебя прав. В большей проходной комнате выстроились квадраты котильона, и самые смелые саваннцы — со смехом и извинениями — выполняли непривычные па. Пьер Робийяр подошёл к Соланж с каким-то молодым человеком. — А, миссис Форнье. Это мой друг Уэсли Эванс, который, как вы можете догадаться по его весьма скромному наряду, истинный янки. Он приехал к нам из Коннектикута. Уэсли — незаменимый помощник мистера Эли Уитни. Нам с Уэсли случается быть партнёрами при торговле хлопком, и он в этих делах разбирается лучше меня. Но я всё-таки тоже стараюсь понять, что к чему. Делаю всё от меня зависящее, дабы не добавлять хлопот капитану Форнье. Где этот добрый малый? Он не танцует? — Он с вашим умным кузеном Филиппом решает Индейский Вопрос. Пьер расплылся в улыбке: — Этой работе, как скрипучей тележной оси, необходима смазка. Рядом с мужем возникла Луиза: — А, очаровательная миссис Форнье со своей чудной служанкой. Граф Монтелон вспоминал её. Вышеупомянутый джентльмен стоял в противоположном конце комнаты, скрытый танцующими, заполнившими середину. — Как мило с вашей стороны, что вы присоединились к нам сегодня вечером, миссис Форнье. Рождество — время совершенно особенное, не правда ли? Мой дорогой Пьер, — добавила она, крепко сжав ему руку, — боялся, что мы не успеем подготовить наш новый дом, но мы трудились день и ночь. — Неемия… — начал Пьер. Жена легонько шлёпнула его по губам: — Больше ни слова о своем чернокожем, дорогой. Ты и вправду портишь его. Я попросила музыкантов следующим танцем сыграть менуэт. В отличие от некоторых архитекторов, которые останутся неизвестными, мы с Пьером ценим «надежность и верность». Гости похлопали хозяина по плечу, когда жена потащила его прочь. Янки улыбнулся Соланж: — Мадам Робийяр — серьёзная дама.