— Так, красна девица, — заявил Симеон, меня в бричку сгружая, как мешок с песком. — Рассказывай, что с тобой происходит. — А что происходит? — вяло удивилась я. — Работаю я не покладая рук. — То-то и оно. Исхудала, подурнела, глаза ввалились. Каждый день полумертвая от усталости. Зачем? Ежели тебе так это дело противно, что ты готова резерв выжечь или помереть от истощения, но побыстрее разделаться, то я с отцом переговорю. Найдем мы другого металлиста. — Да нет, не противно, — промямлила я. — Работа как работа. Обыкновенная. — Тогда в чем проблема? — Да ни в чем. Показалось тебе. — Я сейчас тебя свяжу и буду, как раньше обещался, манной кашей кормить, — сурово заявил Семка. И, похоже, не шутил: вона глаза искры мечут и брови сдвинуты сердито. — Почему манной? — А противная она. Особливо, если с маслом. Зато от нее толстеют быстро и жевать не надо, само провалится. — Добрый ты. — Уж каков уродился. Так будешь правду говорить, или пытать тебя? — Тебе не понять. — А ты попробуй. — Тоска меня гложет, — наконец, сформулировала я то, что меня терзало. Не все, но самое безобидное. Про разочарование в себе самой лучше промолчу — за умную сойду. — Люблю сильно. Без него света белого не вижу. Вот такая я дура. — Почему ж дура? — Семка явно успокоился, видимо, подозревал что-то пострашнее. — Любовь — дело такое. Что же, бросил тебя ненаглядный твой? — Хуже. Приехать обещался. — И не приехал? — Рано еще. Учеба у него. Вот я и гоню время, чтобы побыстрее шло. Работа — сон, работа — сон. — Так ты не доживешь, влюбленная моя. Или приедет твой студент, а тут не Милана, а шкелет, кожей обтянутый. Обрадуется он, скажи мне? — Нет. — Вот именно. Ты что ж, думаешь, у него за тебя сердце не болит? Он не скучает? Ты б лучше не убивалась, а к свадьбе готовилась. Наряды шила, дом в порядок приводила. — Какой свадьбе, окстись. Не звал он меня. — Тогда зачем тебе такой парень нужен? — искренне удивился Семка. — Гони его в шею. Если ходит к тебе, а замуж не зовет, значит, и не любит, и не уважает. Или что, на Севере так принято — в блуде жить, детей в позоре рожать? — Какие дети, не будет никаких детей, — пробормотала я, стыдливо пряча глаза. — Тем более. Какая ж любовь без детей? Дети — это ж счастье и благословение! Когда две реки в одну сливаются, когда живое воплощение вашей любви появляется. — А ты поэт, — мрачно заметила я. — Я нормальный человек, который свою женщину не обидит, позаботится о ней. Вот скажи мне, Милка, ты ведь ему уже честь девичью отдала, да? И поэтому держишься за него, что никто больше на нечистую и не взглянет? От таких слов я даже проснулась и глаза вытаращила. — Ты дурак что ли? Какая еще девичья честь? Это всего лишь тело. Главное-то, что в душе. А я его всем сердцем люблю. — Это он тебе такой чуши наговорил? — Это здравый смысл. Сказала и поняла, что у меня совсем иное мировоззрение. Они тут по другим законам живут. Здесь целомудрие — благодетель, а женская (не мужская, разумеется) невинность — лучшее приданое. — Дура, — вздохнул Семка, глаза закатывая. — Видно, крепко тебя по голове приложили в детстве. Ладно, дело твое. Ты мне лучше скажи, а что ты делать будешь, коли он не приедет? В речке утопишься? — Нет, — сглотнула я. — Плакать буду много. Возможно, целый год. А потом дальше жить буду. Работать, гулять, мечтать. — А сейчас что тебе дальше жить мешает? Ты сама себе и мешаешь, верно? — Ну… да. — Вот и ладушки. Неделю отпуска тебе даю, увижу рядом с зеркалографом — руку сломаю, ясно? Спи, гуляй, наряды шей. Кушай хорошо. Отдыхай, в общем. — Отпуск? — я поморгала, вспоминая, что это странное слово обозначает. — А так можно было, да? — Именно. — А князь что на это скажет? — Я с ним поговорю, — пообещал Сёма. — Ты не о князе думай, а о себе. Его твое здоровье в последнюю очередь волнует. — Он такой… безжалостный, да? — Да как сказать, — вздохнул парень. — Понимаешь, отец мой всех вокруг очень любит. Но любовь у него, знаешь, своеобразная очень. Будь в Урусе рабство — он бы коллекционировал талантливых рабов. Но рабства нет, и ему приходится другие способы изыскивать, чтобы нужных людей к себе привязать. Тебя он обманом в свои сети заманил только потому, что иначе придумать не смог. Я хмыкнула, вспомнив намеки Озерова про товар и купца. Ну да, он пытался. Но у меня были другие планы. — А Аглаю, видишь, привязал накрепко к семье. — Я с ней поговорю, — насупилась я. — А зачем? Она законной женой княжича будет, и уж поверь — отец ее станет любимой доченькой звать и всячески баловать. — А мать ваша? — Мама супротив отца никогда и слова не скажет. Любит его очень. Хотя и ругает частенько, а только невсерьез. Я почесала нос и поежилась. Ой и не нравилось мне все это! — Все, поехали, домой тебя отвезу. А через неделю проверю — чтоб щеки обратно вернулись и глазки сияли. Как, говоришь, зазнобу твою зовут? — Асур. Целитель. — Не тот ли Асур, что у нас прошлое лето гостил? — Тот. — И чего ты мне голову морочишь? Отличный он парень, сознательный. И приедет, и женится, конечно, куда денется! Тихое ворчание о том, что иначе Семка целителю ноги вырвет, я предпочла не заметить. Смалодушничала. В последние дни мне казалось, что Асуру и вправду не помешает некоторая помощь с принятием решения.Кто-то просил дополнительную главу в подарок на Новый год?) Делать? 27-2 — Ты погляди, кто у нас спит до полудня! Никак луна на землю упала? Или розы зимой расцвели? А! Это же Миланка не пошла на работу! — Отстань, — проворчала я, зарываясь поглубже в пуховое одеяло. — У меня отпуск. — Это что за птица такая? Навроде глухаря? Или трясогузка? — Отпуск — это когда работать не нужно, — я высунула нос из-под одеяла, открыла один глаз и увидела чрезвычайно довольное лицо сестры. — Да ну тебя! — Вставай уже, петухи пропели часа три назад! — Аглая коварно отобрала у меня подушку. — Между прочим, у нас тут плотники уже работают, а ты все дрыхнешь! Я моргнула и только теперь услышала дробный стук за стенкой. Плотники? Откуда? Нет, перемены в доме я замечала. К примеру, на втором этаже Аглая расчистила спальню. Обои ветхие оборвала, стены вымыла, окна расколотила и даже занавески повесила. Стекла здесь уцелели, наверное, поэтому Аглая и взялась за эту комнату. А ещё появились две деревянные кровати с матрасами, подушками и одеялами, куда я каждый вечер заваливалась спать. Справедливости ради, я хоть ничем и не занималась, но половину мешка с деньгами в самый первый день отдала сестре — на текущие расходы. Так что мне было стыдно за то, что я с головой ушла в этот проклятый зеркалограф, но хотя бы платила за все Аглая не из своего кармана. — А что плотники? — попыталась я сформулировать мысль. — Полы новые стелят. Тут все мыши да жуки проели. Кухню и лестницу уже доделали, теперь дело за спальнями. А потом кабинет.