Тотчас к ним, раскинув руки, устремилась тетушка Никколо. Не прошло и нескольких мгновений, как Нина уже стояла на земле, была звонко расцелована в обе щеки и заключена в крепкие объятия. – Радость-то какая! Поздравляю от души вас обоих! Что бы там кто ни говорил, я всегда знала, что тебе сам бог велел создать собственную семью, Нико. Ничуточки я в этом не сомневалась, и будь твоя бедная матушка сейчас жива, она бы со мной согласилась, правда ведь? – Не дожидаясь ответа, женщина потянула Нину в дом и усадила ее во главе стола, на котором уже был накрыт ранний ужин. – Могу поспорить, вы оба проголодались, и миска моего лучшего супа – как раз то, что вам сейчас надо, да с хлебушком, который я только утром испекла, да со стаканчиком вина. Суп не слишком горячий, нет? Тогда ешьте, ешьте скорей. До первой ложки Нина и не представляла, насколько она голодна. И суп, и хлеб оказались восхитительными, а вино слегка уняло тревогу. Нина, не пытаясь принять участие в застольной беседе, просто ела и слушала Никколо, который ловко уходил от тетиных вопросов о том, где он встретил свою невесту и как ухаживал за ней. – Потом как-нибудь, тетя Элиза. Лучше пусть Нина сама расскажет вам эту историю, когда немножко придет в себя после долгого пути. Мало-помалу Нина расслабилась и даже начала чувствовать себя уютно на этой непривычной кухне тети Элизы. А потом Никколо, отодвинувшись от стола, сказал, что они с Ниной очень устали и пора бы им идти спать. Он протянул Нине руку, и она последовала за ним во двор. Никколо показал ей уборную, где вместо туалетной бумаги были нарезанные листы газеты. Затем она стояла и ждала, когда он тоже сходит в туалет. Они вернулись обратно в дом, вымыли руки в раковине на кухне, и Никколо закинул на плечо ее рюкзак, а она постаралась не упасть в обморок от ужасной неловкости прямо на безупречно чистый кухонный пол тетушки Элизы. Никколо привел Нину в маленькую спальню под самой крышей. Ставни здесь были закрыты и не пропускали последние лучи вечернего солнца, а фонарь, который он принес с собой, не мог разогнать густые тени, но даже в этом полумраке Нине удалось разглядеть, что в комнатке безукоризненно чисто и обставлена она очень скромно. Большую часть пространства здесь занимала низкая кровать – на самодельной деревянной раме лежал матрас, который со стороны казался еще жестче и ухабистей, чем раздолбанная брусчатка во дворе. Зато постельное белье было свежим и белоснежным, а сверху красовалось покрывало, расшитое желтыми маргаритками. Одна кровать. В этой комнате была только одна кровать. Воцарилась напряженная тишина, а затем Никколо кашлянул, прочищая горло, и поставил фонарь на столик: – Можно я возьму одну подушку? Нина молча протянула то, что он попросил, и Никколо лег на пол спиной к ней, подложив подушку под голову. – Ну нельзя же так спать! – запротестовала Нина. – Все равно что на голых камнях… – Мне доводилось спать и на камнях. Здесь гораздо удобнее, я отлично высплюсь. А ты можешь переодеться. Погаси фонарь, когда закончишь. Через полминуты, в течение которых девушка успела разве что моргнуть, он снова откашлялся. – Нина, нам нужно будет встать до рассвета. Переодевайся спокойно – Господь мне свидетель, я не буду подсматривать. Он сдержал обещание. Нина спешно разделась, разворошив содержимое рюкзака, и, едва натянув на себя ночную рубашку, тотчас закрутила фитиль фонаря – свет погас. Когда она залезала под одеяло, матрас и деревянный остов кровати, конечно же, зашуршали и заскрипели на все лады так громко и унизительно, что Нина сразу вообразила себе, как тетя Элиза прислушивается, все слышит и посмеивается себе под нос над «новобрачными». Наконец она устроилась на простынях, и в комнате установилась тишина. Теперь, лежа во мраке и одиночестве, Нина уже не могла не заплакать, а поскольку найти носовой платок в чернильно-черной спальне не представлялось возможным, ей оставалось только шмыгать носом, смаргивать слезы и снова шмыгать. – Прости, – (шмыг-шмыг), – что не даю тебе заснуть, – выдохнула она. – Не надо извиняться. Но постарайся помнить о том, что твой отец сегодня ночью будет спать крепче, чем на протяжении многих прошедших недель. Конечно, он скучает по тебе, но сейчас у него на сердце гораздо легче. Не забудешь? – Наверное. – Тогда давай попробуем поспать, а если тебе нужно выплакаться – не сдерживайся. Только, пожалуйста, плачь потише. Мне-то ты не помешаешь, а вот если тетя Элиза услышит, она решит, что я тебя чем-то обидел, примчится сюда и отлупит меня своими цокколи. В детстве мать гоняла нас башмаком, но получить деревянной колодкой… С тем же успехом тетушка может поколотить меня молотком.[15] Под конец такого тяжелого дня уже ничто, казалось бы, не могло рассмешить Нину – в том числе мысли о том, как Никколо уворачивается от размахивающей цокколи тетушки Элизы, которая едва достает макушкой ему до плеча, – и тем не менее девушка улыбнулась и даже сумела закрыть в темноте глаза, а когда открыла их, за окном занимался рассвет. Глава 5 – Ты уже проснулась? Спускайся в кухню, когда будешь готова! Нина лежала на неудобной постели в странной комнате, и свет, льющийся в окно, казался чужим и неправильным. Ей понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, где она находится и кому принадлежит приятный низкий голос, только что донесшийся до нее, а когда она вспомнила, сразу захотелось зарыться лицом в подушку и от души разреветься. Вместо этого Нина встала, оделась, застегнула рюкзак и спустилась по лестнице к незнакомцу, который играл роль ее мужа. Тетя Элиза накормила их на завтрак полентой с теплым молоком, а Нине досталось еще и яйцо, сваренное всмятку, – Никколо шепнул ей, что это величайший знак благосклонности со стороны тети Элизы.[16] – Она не приготовила бы мне яйцо на завтрак, даже если бы я лежал на смертном одре… Тетя Элиза собрала им в дорогу целую корзину припасов, и вот, наобнимавшись, наслушавшись прощаний, поздравлений со свадьбой и благословений, они наконец получили возможность усесться на деревянную скамью повозки, запряженной Красавчиком, и продолжить путь к Меццо-Чель. Второй день путешествия оказался еще хуже первого – у Нины от постоянной тряски ломило все тело, она страдала от голода, жажды и усталости. Ее клонило в сон, хотя на бугорчатом матрасе удалось довольно неплохо выспаться, раскалывалась голова, и от всех обрушившихся невзгод хотелось взвыть. Нина взвыла бы, если б не дружеское участие и забота Никколо, который настоял, чтобы она взяла себе большую часть припасов, и не роптал от того, что его спутница ни на что не способна, кроме как уныло горбиться в этой ужасной повозке, запряженной Красавчиком, и стараться не упасть в обморок от жары, пыли и зловония. Зловоние исходило от грязного зада мула, который находился слишком уж близко. Нина не могла забыть и о том, что Никколо терпит лишения исключительно ради нее. Вопрос, почему парень на это согласился, Нину озадачивал, но все-таки он был другом отца Бернарди, а отец Бернарди дружил с ее отцом, так что это давало какое-то объяснение. А если уж Никколо сносит все тяготы многочасового путешествия с такой невозмутимостью, то она должна хотя бы попытаться дожить до конца дня, не устроив потоп из слез. Солнце уже клонилось к горизонту, когда Никколо направил повозку на тучное поле, окруженное буйно разросшейся живой изгородью. – Мы уже совсем недалеко от Меццо-Чель, но безопаснее будет остановиться на ночлег, пока не стемнело. – Даже если ехать совсем немножко? – На ферме мы окажемся только после захода солнца, а я не хочу рисковать – можно нарваться на патруль с началом комендантского часа. Отправимся снова в путь с рассветом и будем на месте еще до полудня. – Хорошо. – Ты не могла бы подержать Красавчика под уздцы минутку, пока я буду открывать ворота? – Но он… – Он устал не меньше нашего и мечтает поскорее поужинать и сразу уснуть, поэтому не шелохнется. – Ты уверен, что здесь можно заночевать? – Уверен. Поле принадлежит моему кузену Сандро, так что никаких неприятностей не возникнет, если мы тут останемся. Ты же об этом беспокоишься, да? – Не только… а что, если пойдет дождь? – Это вряд ли после такого солнечного дня. Здесь, конечно, не так уютно, как в домике моей тетушки, но замерзнуть нам не грозит, а в корзинке еще осталась еда на ужин. Что еще нам нужно? – Он подхватил Красавчика под уздцы и потянул его на поле, а потом, не требуя помощи от Нины, распряг мула, отпустил его пастись, снял с повозки деревянную бадью – они набрали воды в фонтане вскоре после остановки на обед – и поставил ее так, чтобы животное могло утолить жажду. Затем он соорудил для Нины постель из охапки шерстяных пледов, лежавших в повозке, и разложил на чистой скатерке остатки припасов. – Не то чтобы пир, но с голоду не умрем. Тут есть хлеб, сыр и еще осталось почти все вино, которое нам с собой дала тетушка. Они поужинали в молчании, и хотя хлеб уже зачерствел, Нина съела все до последней крошки. Никколо налил вина в жестяную кружку, и девушка сделала крошечный глоток – лишь для того, чтобы проглотить хлеб. – Пойду посмотрю, как там Красавчик, так что, если тебе нужно уединиться, чтобы… э-э… вон там, в дальнем конце поля густые кусты, с дороги тебя никто не увидит. Нина поспешила к укромному местечку, которое он указал. Никколо сразу направился к мулу, но он, должно быть, услышал шорох ее шагов, потому что обернулся, когда она пришла обратно. – Можем лечь спать прямо сейчас – солнце почти зашло, и мне бы не хотелось зажигать фонарь. Лучше пусть глаза сами потихоньку привыкнут к темноте. Нина скинула ботинки и растянулась на самодельной постели, приготовленной Никколо. Он тоже улегся – в метре от нее, завернувшись в один-единственный плед. Солнце медленно угасало, на небе начала проступать луна, поле окутала тишина. Рядом с Никколо Нина чувствовала себя в полной безопасности, но сон не шел, хотя она честно пыталась выкинуть из головы все мысли и страхи. – Ты не спишь? – прошептала девушка наконец. – Нет. – А что делаешь? – Смотрю на звезды. Нина перевернулась на спину, взглянула вверх, и у нее перехватило дыхание. Небосвод переливался огоньками звезд, которых было больше, чем людей на Земле, и сейчас, под этим сверкающим куполом, девушка вдруг с предельной ясностью осознала, что она сама и все ее треволнения – лишь мельчайшие песчинки в облаках межзвездной пыли. – Я столько всего не знаю, – прошептала она. – Не знаю даже, что ответить тем, кто будет расспрашивать меня, как мы с тобой познакомились. – Тогда давай придумаем эту историю прямо сейчас. Если ты не слишком устала. – А у тебя нет готовой истории? – Есть кое-какие наметки. Мы можем сказать, что познакомились в больнице – ты ведь учишься на медсестру, помнишь? Я пришел с какой-нибудь бедой – вывихнул запястье, к примеру, или сильно порезался, – и ты помогала врачу обо мне позаботиться. – Никколо вдруг замолчал и вздохнул – шумно и досадливо, точь-в-точь как Красавчик. – Что-то не так? – Если мы это скажем моей сестрице, она растревожится обо мне больше, чем обычно. Нина решила пока не спрашивать, с чего это сестре о нем тревожиться. – А если мы сочиним для нее романтическую историю? Как люди знакомятся в кинофильмах и в книжках? Они случайно сталкиваются друг с другом, или героиня что-нибудь роняет, а герой бросается ей на помощь. Услышав что-то подобное, как правило, запоминают именно это, а прочие подробности рассказа забывают. – Очень хорошо. И как именно герой с героиней познакомятся в нашей истории? Нина закрыла глаза, погасив дивный свет далеких звезд, и постаралась вообразить другой мир, другую себя – героиню, чья жизнь состоит из череды романтических эпизодов, и своего героя – мужчину, который выглядит и ведет себя в точности, как Никколо. Романтические истории никогда не интересовали Нину, но эта явно могла мало-помалу ее увлечь. – Я села на вапоретто у моста Риальто, – начала девушка. – У моей продуктовой сумки порвались тесемки, оттуда вывалилась луковица, которую я только что купила, и покатилась по палубе. Еще немного – и луковица упала бы в канал, но ты вовремя подставил ногу и подобрал ее, а потом вытер своим носовым платком и вернул мне, сказав при этом что-нибудь забавное…