Это конец. Я вижу это в её глазах, в выражении лица, когда она молча изучает моё лицо. – Ты серьёзно? – Бросив сумку на пол, Олеся подходит совсем близко. Ловит мой взгляд, касается холодной ладонью щеки. – Скажи, что всё это идиотская шутка, Кирилл. Скажи, что мы со всем справимся. Скажи, что рядом со мной ты сможешь всё, и я забуду про этот цирк. Внутренности рвёт в клочья, когда, прикрыв глаза, я кладу руку поверх и трусь щекой о её ладонь. Сдохнуть можно от такой любви. И неважно кто прав в этом дурдоме, а кто виноват. Единственное, что стоит знать – что она жива, здорова и счастлива. Даже если в другой стране. Даже если не со мной. – Рядом с тобой я не смогу ничего, – на выдохе, и отступить на шаг, уходя от её прикосновения. Потому что правда не смогу. Не смогу всё время держать её под боком – кого угодно, но не Олесю. Но и отпустить тоже не смогу, до паралича боясь, что с ней что-то случится. Боясь в следующий раз не успеть, не найти, не защитить. – Конечно, я же не Кира, – горько усмехается Олеся. Чего стоит просто взять и признаться? Объяснить, убедить, доказать, что её образ намертво выжжен на моей подкорке. Только её. Сейчас – самоубийство, и пусть лучше злится на меня, обижается, ненавидит, но только улетит. Олеся наклоняется за сумкой, скрывая лицо каскадом волос. Тех, которые лезли мне в лицо, когда я учил её водить, как ребёнка усадив на колени. В той самой глуши. Тех, которые скрывали нас от всего мира, когда она надо мной склонялась. Когда было жарко и правильно. Тех, которые за мокрыми прядями скрывали гибкое и податливое тело. В ту, самую первую нашу ночь. Так нужно. Так правильно. И плевать, что горло сдавило спазмом и жжёт сердце. Это можно вытерпеть, на пределе, но можно. В отличие от очередного её то ли побега, то ли похищения. И даже хорошо, что она идёт к паспортному контролю не оборачиваясь. Потому что, стоит мне увидеть в ней хотя бы часть той боли, что сейчас рвёт в клочья мой собственный мир, и я не смогу отпустить. И продолжу мучить её, понимая, что на хрен кому сдалось такое счастье, как я. – Жень, – голос звучит странно, словно я слишком долго пытался до кого-то докричаться. Хотя почему до кого-то – до себя, – она прошла контроль. – Вижу. Будь спокоен, посадим твою девушку в самолёт в лучшем виде, – отзывается в трубке знакомый таможенник. – Проследи, пожалуйста, лично. – Без проблем, – отключается тот, а я… Я ловлю себя на том, что стою, держу погасший телефон в руке и гипнотизирую взглядом паспортный контроль. Надеюсь, что она вернётся, обнимет за шею и скажет, что никуда без меня не поедет? Жизнь – не голливудская мелодрама. На мгновение прикрыв глаза, я разворачиваюсь и резким шагом выхожу из терминала, понимая, что использовал свой последний шанс. Шанс на то, чтобы стать счастливым. Глава 48. Олеся Один контроль, другой. Какой-то улыбчивый человек в форме, который спрашивает всё ли у меня нормально. Нормально? Нет. Приложив ладонь к животу, я сажусь в кресло у окна, смотрю, как взлетают и садятся самолёты. Последнее время этот жест успокаивает больше всего. Драмы, катастрофы, метеориты – может происходить всё что угодно, но, пока я нужна кому-то, кроме себя, это не имеет никакого смысла. Как и то, что я улетаю, оставляя внутри пустоту и горечь разочарований. Рыдать, кричать, биться головой об стену? Зачем? Зачем бороться за то, что изначально было ложью? Дикой смесью из ностальгии, одиночества и страсти. Неправильной, обречённой на провал, но такой желанной, что удержаться оказалось нереально. И Владану стоит сказать спасибо уже за то, что без него конец был бы тяжелее. И длительнее. Пусть больно, но перетерпеть можно и это. Чтобы отвлечься, я снова открываю сумку и достаю плотную тяжёлую папку с документами. УЗИ, анализы, заключения моего врача и не только – Кирилл предусмотрел всё. Отложив в сторону файл, я натыкаюсь на фото красивого светлого и солнечного дома, утопающего в южной зелени. Два этажа, балкон, терраса, огромная зелёная территория с садом и бассейном. Вот это должно меня убедить? Чувствуя, как тянет в груди, я откладываю и красивые виды. Вот только от следующего документа плывёт в глазах. Соглашение о ведении совместной деятельности, в двух экземплярах и подписанное шефом, заставляет откинуться на спинку кресла, прикрыв глаза. Как? Это же… невозможно! Вдох-выдох. – Девушка, с вами всё хорошо? – обеспокоенно интересуется пожилая женщина в двух креслах от меня. – Всё отлично, спасибо. Длинный выдох, и все документы возвращаются в папку. Не могу, не сейчас. Если я начну думать ещё и об этом, то отсюда улечу не в Грецию, а в дурку. Расстегнув маленький внешний карман, я убираю загранпаспорт и билет. Знакомая до последней царапинки ХАмса с горькой усмешкой отправляется туда же. Вот только там оказывается кое-что ещё. Внезапный коллапс лёгкого парализует – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пальцы касаются гладкой прохладной поверхности и, на мгновение зажмурившись, я резко выдёргиваю из кармана то, что не заметила сразу. Соседку настораживает судорожный вздох, но какая мне уже разница, если на шуршащую упаковку падает первая, самая горькая, слеза. Шоколад и солёная карамель. Эпилог Кованая калитка открывается даже легче, чем представлялось. С улыбкой покачав головой, я иду дальше. Под ногами выложенная камнем дорожка, вокруг ухоженный газон, и всё это великолепие освещает яркое греческое солнце. Вид даже лучше, чем на картинках. Входная дверь закрыта, и я обхожу дом, всем существом ловя солнечные лучи. Пусть они не растапливают изморозь внутри, но хотя бы дают сделать вид, что всё в порядке. Что так и надо. Что меня ждут. Первым на глаза попадается тот самый сад из цветущих буйной зеленью деревьев. Потом качель под навесом. Потом ротанговый стол и шесть кресел с мягкими светлыми подушками. Вокруг тишина и умиротворение. Неплохое место. Вру, лучшее из всех. Стоит завернуть за угол и появляется терраса, во всех углах которой стоят, лежат и валяются детские игрушки. Сердце пропускает первый удар, второй, а потом грохает с такой силой, что, кажется, слышно даже на родине. Раздавшийся весёлый смех парализует, и больше я не могу сделать ни шага. Зачем? Почему? Надо ли? Эти вопросы стоило задавать до того, как покупать билет, безрассудно отказавшись от обратного. Лёгкие шаги приближаются, а всё, что я могу – просто стоять и смотреть. Она появляется из дверей внезапно – в нежно-розовом просторном сарафане, в облаке парящих белых занавесей и этого достаточно, чтобы стать лучшим моим воспоминанием. Снова вру, для лучшего не хватает одной, самой важной в моей жизни, детали. На мой взгляд Олеся налетает как на стену. Улыбка смазывается, руки нервным движением одёргивают летящую юбку. Но нет, шаг, другой, третий – она всё ближе, а я отчётливо понимаю, что зря прилетел. Вот так – без предупреждения, уговоров и извинений – зря. – Я люблю тебя. И это тоже зря, очень даже. Потому что, выйдя тогда из аэропорта, задыхаясь от невозможности вернуться и вернуть, я всего лишь прикрыл на мгновение глаза. А когда открыл, прошёл год. Почти год – десять месяцев, шестнадцать дней, девять часов и что-то около тридцати семи минут. То время, за которое она запросто могла выйти замуж, и тогда все мои запоздалые признания могут катиться ко всем чертям. И вот так объявляться перед женщиной, с которой не то что не виделся, даже не разговаривал так долго – самоубийство. В моём случае точно. И стоило начать по-другому. Для первой фразы подошло бы что-то менее эгоистичное и более реальное. Что-то, что стоило подготовить ещё в аэропорту, самолёте или такси. Но всё это такая мелочь по сравнению с ней, стоящей и молча смотрящей на меня. – Ты за этим приехал? Не знаю. Наверное, нет. Наверное, стоило сказать, что всё это время я медленно, но верно подыхал, отвлекаясь разве что стиранием Лагиненко в пыль. И можно было обойтись малой кровью, если бы тогда, сразу после её отлёта, он согласился отступить, но нет. Лагиненко предпочёл войну, решив, что может угрожать моей семье и стрелять в меня. Поэтому и сел. Моими стараниями, но кого это сейчас волнует. – Прости, я должен был предупредить. Должен, но не мог. Струсил, побоявшись, что она запретит мне приезжать. Что откажет в единственном желании. В том, чем я жил последние три с небольшим месяца. – Должен был, – соглашается Олеся, всё так же ровно глядя на меня.