* * * Глава первая Смоленск Сентябрь 1941 года «…Руководству города Смоленск и его районов приступить к эвакуации. Кроме гражданского населения, раненых военнослужащих и особенно детей, чьи родители ушли на фронт, позаботьтесь о вывозе партийных архивов и государственных ценностей. Организуйте эвакуацию так, чтобы не спровоцировать панику и сохранить порядок…» В третий раз ознакомившись с телефонограммой за подписью Сталина, Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко подошел к распахнутому окну и резким движением расстегнул тесный воротничок рубахи. Сентябрь сорок первого года выдался жарким. Окна душного кабинета выходили на мощеный перекресток двух центральных городских улиц. Под ослепительным солнцем блестели трамвайные рельсы, однако последний трамвай простучал по их стыкам давненько — Пантелеймон уже позабыл, когда на совещании в горкоме он проголосовал за прекращение работы общественного транспорта. Транспорт и вправду стал бесполезен. Зачем нужны трамваи, если рельсовые пути постоянно страдают от бомбежек? Если в городе не осталось работающих промышленных предприятий и людям некуда было спешить по утрам? Немецкие войска стремительно приближались к пригороду Смоленска. Наиболее дееспособные соединения и части Красной армии пытались их задержать, остатки других — разбитых и измотанных — тянулись через город к восточной окраине. Первые налеты немецкой авиации случились на третий день войны. Первой по-настоящему массированной бомбардировке город подвергся в ночь с 28 на 29 июня. На городские кварталы было сброшено около двух тысяч зажигательных и более сотни крупных фугасных бомб. В результате был разрушен центр Смоленска, сгорело свыше шестисот жилых домов. Заброшенные накануне немецкие диверсионные группы с окрестных высот корректировали работу бомбардировщиков, благодаря чему налет имел высокую эффективность. Практически весь город был объят пламенем, выгорело несколько центральных улиц. После этого бомбардировки стали систематическими. Вспомнив те нелегкие времена, Пономаренко вздохнул, поморщился. Выглядел он крайне уставшим и разбитым. Последние сутки ему пришлось контролировать окончание эвакуационных работ завода № 35 НКАП СССР. Секретный и очень нужный авиационный завод перебрасывали в город Куйбышев — подальше от линии фронта. Свою семью и большую часть вещей Пантелеймон Кондратьевич отправил в Москву еще раньше. Сам же планировал покинуть Смоленск сегодня. Ему надлежало прибыть в Вязьму, где располагалось руководство тылового обеспечения 16-й армии РККА. С улицы в кабинет затягивало раскаленный воздух. А вместе с ним залетали звуки, от которых у Пантелеймона холодело в груди. Помимо непрекращавшейся канонады, доносилось урчание моторов и скрип колес проезжавших телег, топот брезентовых солдатских башмаков и причитания женщин, резкие окрики командиров и плач детей. Кто мог, тот спешно покидал город — пешком, на подводах, на автомобилях. Страх и нервозность гражданского населения ощущались уже с июля, когда ожесточенные бои докатились до западной Смоленщины. А уж к сентябрю под нараставшие раскаты канонады люди и вовсе перестали верить в то, что город выстоит. Пономаренко промокнул платком быстро вспотевшую шею и отметил за окном некую перемену. Основной поток бежавших от неприятеля солдат и мирных жителей иссяк. Колыхаясь на неровностях старой брусчатки, по пустынной улице медленно катила последняя кибитка, верно принадлежавшая цыганскому табору. Вместо лошадей ее тянули и толкали мужчины в разноцветных рубахах. Зазвонил телефонный аппарат. Пантелеймон нащупал трубку, поднял ее и сиплым голосом ответил: — Районный комитет ВКП(б), Пономаренко на проводе. — Пантелеймон Кондратьевич! — послышался в трубке знакомый голос. Звонил водитель служебного авто Величко — тридцатилетний нерасторопный мужчина родом из Львова. — Пантелеймон Кондратьевич, вы меня слышите?! — Да слышу я тебя! Остынь, — поморщился тот от сильного треска. — Ты где запропастился? — В гараже! Вы же сами приказали! Сколько брать бензина? — Заправляй полный бак. И прихвати несколько дополнительных канистр. Мы должны доехать до Вязьмы. Понял меня? — Так точно. Чего ж не понять?.. — Ты к себе домой заехал? — Нет. Сейчас заправлюсь и заеду. — Поторопись. Я жду… Пономаренко повесил трубку, сгреб со стола пачку папирос. Потрясая спичечным коробком, он вдруг втянул голову в плечи и машинально присел — в небе послышался нараставший противный свист, знакомый еще с финской войны. Он не ошибся: в квартале от здания райкома разорвался артиллерийский снаряд. Дружно хлопая крыльями, в небо тотчас взлетели сотни городских птиц. — Пора ехать. Опять этот увалень задерживается! Вечно он все делает в последний момент!.. — проворчал Пантелеймон, не попадая спичкой по коробку. Кое-как прикурив, он выпустил в открытое окно клуб дыма. На улице стало непривычно тихо: ни автомобилей, ни подвод, ни солдат, ни женщин с детьми и баулами. И даже канонада, почти дошедшая до западной окраины Смоленска, почему-то ум олкла. От гнетущей и пугающей тишины стало не по себе. Толкнув створку окна, Пономаренко хотел вернуться к столу, но задержался, уловив сквозь листву слабое движение. Приглядевшись, он заметил неуклюже бежавшего по мощеной дороге священнослужителя. Ноги его путались в длинной рясе, темный головной убор норовил слететь с седой головы. «Поп, что ли? А он-то куда торопится? — подивился про себя Пантелеймон. — Видать, тоже решил бросить паству и смыться подальше на восток. Знать, не один я такой. Все о своей шкуре в первую очередь думают…» Москва Август 1945 года — Опять эти цыгане! — ворчал майор милиции, подшивая в папку только что составленные документы. — Ну что за люди, ей-богу! Спасу от них нет. Всю войну драпали от нацистов; тише воды ниже травы были. А теперь опять за свое… Бухнула деревянная дверь. В проем ввалился запыхавшийся оперуполномоченный Ивлев, только что вернувшийся из села Челобитьево. Старший следователь Мытищинского УВД закрыл картонную папку и вопросительно глянул на капитана. — Прибыл, товарищ майор. — Ну и? Ивлев снял фуражку, тяжело опустился на стул. — Провел повторный осмотр места преступления. Все перерыл. Ничего. Разве что вот это… Он выудил из брючного кармана аккуратно сложенный платок, развернул его, извлек из складок какой-то предмет и положил его на стол. А пустым платком принялся промокать вспотевшие лоб и шею. Подавшись вперед, следователь внимательно осмотрел со всех сторон темно-зеленую металлическую пуговицу. — От финского мундира М36, — заключил он. — А я подумал: немецкая. — Нет, от мундира финского пограничника или егеря. Повидал я такие в тридцать девятом. Добротная формяжка из тонкого сукна мышиного цвета, зеленые пуговицы с благородным отливом, у пограничников — эмблемы в виде головы медведя с мечом, а в петлицах розочки вместо наших кубарей. — Розочки? — подивился относительно молодой капитан. — Именно. И где же ты нашел эту пуговицу? — В кулаке убитого была. Еле разжал одеревеневшие пальцы. Майор напомнил: — Там было двое убитых. Давай поточнее. — У Якова Чернова. — У цыгана, значит. Но ведь на священнике была простая рубаха, а не финский мундир? — Так. — Значит, цыган оторвал ее у кого-то другого? — Выходит, так, — согласился оперуполномоченный. И добавил: — Я тоже не могу понять, откуда она взялась и что произошло в доме священника. — А мы должны понять, Ивлев. Обязаны! — Старший следователь поднялся со стула и прошелся по небольшому кабинету. — Этим странным убийством знаешь кто заинтересовался? — Кто? — почти шепотом спросил капитан. Майор не ответил. Он лишь многозначительно поглядел в потолок, и этого оказалось достаточно. Офицеры закурили. Старший следователь застыл в задумчивости у окна, его подчиненный покусывал губы и сосредоточенно глядел в пол… * * * Поначалу преступление, совершенное в селе Челобитьево Мытищинского района Московской области, не показалось сыщикам чем-то примечательным. Произошедшее под Москвой представлялось простым и очевидным следствием людской алчности. Во время войны и сразу после нее таких преступлений случалось множество. Семидесятилетний настоятель местной церкви отец Илларион потратил около двух лет, собирая пожертвования для возведения нового здания церкви взамен старого, наполовину разрушенного. Стены, возведенные из красного обожженного кирпича три столетия назад, честно отслужили свой срок и ныне просели, пошли трещинами, местами обвалились. Сумма на новую церковь накопилась значительная, однако для начала строительства ее не хватало, и сбор продолжался. Вероятно, священник стоптал не одну пару обуви, обходя ближайшие селения и встречаясь со своей паствой. Причащал, крестил, отпускал грехи и просто беседовал, поддерживая в трудные часы. Меж тем в начале сорок пятого года близ железнодорожной станции Мытищи расположился цыганский табор численностью до полутора сотен душ. Во время войны, спасаясь от нацистов, цыгане мыкались от смоленских лесов до черных муромских болот. Теперь же осели в мирном Подмосковье. Женщины из табора по традиции «оккупировали» местные рынки, где с выгодой выменивали вещи. Мужчины занимались ремеслами: одни шили сапоги, другие чинили конскую упряжь, третьи выжигали алебастр и доставляли его на местные стройки. Дети младшего возраста были предоставлены сами себе, подростки занимались лошадьми.