А потом открыл дверь. Они ничего не увидели. Как они ни вглядывались, их глаза не могли приспособиться к темноте. Но что-то внутри комнаты нашло их. Это существо – не птица – на мгновение угомонилось. Что это было? Комната генерировала волны холода, в которых ощущался слабый запах духов. В комнате пахло цветами. Свежими весенними цветами. Клару одолела грусть, печаль, из глубины комнаты проникшая в самое нутро женщины. Она ощущала скорбь этой комнаты. Ее неизбывную тоску. Обнаружив, что некоторое время задерживала дыхание, Клара набрала в грудь воздуха. – Идем, – прошептала Жанна, и Кларе показалось, что ее голос доносится откуда-то из иного мира. – Сделаем то, ради чего пришли. Все смотрели, как Жанна первой шагнула в темноту. За ней последовала Клара. А потом и остальные потянулись за ними, и лучи их фонариков высветили часть комнаты. На окнах вкривь и вкось висели тяжелые бархатные занавеси. У стены стояла кровать на четырех столбиках, все еще под светлыми покрывалами и кружевами. На подушке была вмятина, словно там покоилась чья-то голова. – Я знаю эту комнату, – сказала Мирна. – И вы тоже, – добавила она, обращаясь к Кларе и Габри. – Спальня покойной Тиммер Хадли, – проговорила Клара, удивленная тем, что не сразу узнала эту комнату. Но такова уж была сила страха. Клара много раз бывала в этой комнате – ухаживала за умирающей старушкой. Она ненавидела Тиммер Хадли. Ненавидела этот дом. Ненавидела змей, шуршащих в подвале. И не так давно этот дом чуть не убил ее. На Клару накатила волна отвращения. Ее охватило желание поджечь этот проклятый дом. Этот дом приютил все их печали, весь гнев, страх, но не потому, что был бескорыстен. Нет. Старый дом Хадли сначала породил все эти эмоции, распространил вокруг себя печаль и ужас, и его детища просто возвращались домой, как сыновья и дочери на Пасху. – Уйдем отсюда, – сказала Клара, поворачиваясь к двери. – Мы не можем, – возразила Жанна. – Почему? – спросил месье Беливо. – Я поддерживаю Клару. Это дурное место. – Постойте, – сказал Жиль. Этот крупный человек остановился в центре комнаты, закрыл глаза и запрокинул голову, так что его кустистая борода указала на стену. – Это всего лишь дом, – произнес он наконец спокойным, но настойчивым голосом. – Ему нужна наша помощь. – Но это лишено смысла, – сказала Хейзел, пытаясь взять Софи за руку, хотя та и отталкивала ее. – Это просто дом или ему необходима наша помощь? Возможно либо одно, либо другое, но не то и другое одновременно. Мой дом никогда не просит о помощи. – Наверное, вы его не слушаете, – предположил Жиль. – Я хочу остаться, – сказала Софи. – А ты, Мадлен? – Мы можем сесть? – Можете лечь, если хотите, – сказал Габри, показав лучом фонарика на кровать. – Нет, спасибо, mon beau Gabri[16]. Мне пока еще рано. Мадлен улыбнулась – и напряжение спало. Собравшиеся без дальнейших разговоров приступили к действию. В спальню принесли стулья и поставили их кружком. Жанна положила принесенную сумку на стул и начала что-то доставать из нее. Клара и Мирна тем временем стали обследовать комнату. Они осмотрели камин с темной каминной полкой и строгим викторианским портретом над ней. Книжный шкаф был набит томами в кожаных переплетах из тех времен, когда люди еще читали их, а не просто покупали в несметных количествах у декораторов. – Интересно, куда девалась птица, – пробормотала Клара, протягивая руку к вещам, стоящим на туалетном столике. – Прячется от нас, бедняжка. Забилась куда-нибудь в страхе, – сказала Мирна, шаря лучом фонарика в темном углу. Птицы там не было. – Это похоже на музей. – Подошедший к ним Габри взял со столика серебряное зеркало. – Это похоже на мавзолей, – сказала Хейзел. Повернувшись, они удивились: в комнате горели свечи. Повсюду в спальне было расставлено около двадцати горящих свечей, но их свет, такой теплый и гостеприимный в доме Клары и Питера, в этой комнате словно был издевкой над самим собой. Темнота казалась еще более темной, а мерцающее пламя отбрасывало нелепые тени на темные обои. Кларе захотелось задуть все свечи и уничтожить тех демонов, которые возникали в их тенях. Даже ее собственная тень, такая знакомая, стала искаженной и страшноватой. Усевшись в кружок спиной к открытой двери, Клара обратила внимание, что четыре свечи остались незажженными. После того как все заняли места, Жанна достала маленький пакетик и обошла вокруг сидящих, разбрасывая что-то. – Теперь это священный круг, – произнесла она; ее лицо то погружалось в тень, то освещалось, запавшие глаза казались пустыми черными глазницами. – Эта соль благословит наш круг и обеспечит безопасность всех, кто внутри. Клара почувствовала, что Мирна схватила ее за руку. Единственным звуком в комнате был легкий шелест – это Жанна разбрасывала соль, очерчивая круг. У Клары стоял звон в ушах – так настороженно она прислушивалась. Мысль о птице, которая с криком вылетает из тьмы с вытянутыми когтями и раскрытым клювом, до смерти пугала ее. Даже волосы на затылке слегка приподнялись. Жанна чиркнула спичкой, и у Клары чуть сердце не выпрыгнуло из груди. – В наш священный круг приглашается мудрость четырех углов земли, чтобы защищать и наставлять нас, чтобы наблюдать сегодня за нашей работой по очистке этого дома от духов, которые удушают его. От зла, которое обосновалось здесь. От всех грехов, страха, ужаса, ненависти, прилепившихся к этому дому. К этой комнате. – Мы уже развлекаемся? – шепотом спросил Габри. Жанна одну за другой зажгла последние свечи и вернулась на свое место, сосредотачиваясь. Она была единственной, кому это удалось. Клара чувствовала, как колотится ее сердце, как учащается дыхание, становится неровным, рваным. Рядом с ней ерзала Мирна, словно по ней ползали муравьи. Взгляд у всех людей в кругу был застывший, лица – бледные. Может, их кружок и священный, подумала Клара, но уж точно освященный страхом. Она огляделась и спросила себя: если это кино и они с Питером смотрят его, устроившись на диване, то кто из этих людей станет первым? Месье Беливо, трусливый, тощий, скорбящий? Жиль Сандон, крупный и сильный, который чувствует себя гораздо комфортнее в лесу, чем в викторианском особняке? Хейзел, такая добрая и щедрая? Или, наоборот, слабая? А может, ее дочка, ненасытная Софи? Нет. Взгляд Клары остановился на Одиль. Вот кто падет первой жертвой. Бедная милая Одиль. Она уже потеряна, как это ни прискорбно. Самая беззащитная. Самая незаметная – на ее отсутствие и внимания-то никто не обратит. Она генетически предназначена для того, чтобы быть съеденной первой. Жестокость собственных мыслей претила Кларе. В этой жестокости она обвиняла атмосферу дома. Дома, который не впускал добро и привечал все остальное. – А теперь мы будем вызывать мертвых, – сказала Жанна. И Клара, которой казалось, что испугаться сильнее уже невозможно, все же испугалась. – Мы знаем, что вы здесь. – Голос Жанны стал громче и зазвучал как-то странно. – Они идут. Поднимаются из подвала, спускаются с чердака. Они вокруг нас. Они приближаются по коридору. Клара и в самом деле услышала шаги. Кто-то шаркал, прихрамывал по ковровой дорожке в коридоре. Ей представилась мумия с распростертыми руками, в грязных бинтах, в пролежнях, волочащая ноги по темному коридору, преданному проклятию. Ну почему они оставили дверь открытой? – Явись! – прорычала Жанна. – Немедленно! – Она хлопнула в ладоши. В комнате, в их священном круге, раздался визг. И еще один. Потом удар. Мертвец прибыл. Глава девятая Старший инспектор Арман Гамаш выглянул из-за газеты, которую держал в руках, и бросил взгляд на свою маленькую внучку. Она сидела на илистом берегу Бивер-Лейк и засовывала в рот грязный большой палец ноги. Ее лицо было покрыто илом, или шоколадом, или еще чем-то, о чем даже думать не хотелось. Стоял пасхальный понедельник, и весь Монреаль был одержим одной идеей. Утренняя прогулка по горе Мон-Руаяль с остановкой на озере Бивер-Лейк у вершины. Гамаш и Рейн-Мари блаженствовали на солнышке, сидя на скамейках и наблюдая, как семейство их сына наслаждается последним днем в Монреале перед отлетом в Париж. Малютка Флоранс залилась смехом и плюхнулась в воду. Гамаш бросил газету и начал вставать, но его удержала рука жены. – Там с ней Даниель, mon cher[17]. Теперь это его обязанность. Арман, все еще готовый действовать, сел, не спуская глаз с внучки. Его немецкая овчарка Анри поднялась на ноги и насторожилась, почувствовав внезапную перемену настроения хозяина. Но, как и ожидалось, Даниель рассмеялся, сграбастал свою крохотную мокрую дочурку большими, надежными руками и прижался лицом к ее животу, отчего она захихикала и обняла папу за голову. Гамаш выдохнул и, повернувшись к Рейн-Мари, поцеловал ее и прошептал в корону ее седых волос: – Спасибо. Потом он погладил Анри по боку и чмокнул в голову: – Хороший мальчик. Анри, более не в силах сдерживаться, подпрыгнул, и его ноги оказались почти на уровне плеча Гамаша. – Фу! – скомандовал Гамаш. – Нельзя! Анри немедленно перестал прыгать. – Лежать! Анри покаянно лег. Сомнений, кто здесь альфа-дог, не возникало. – Хороший мальчик, – повторил Гамаш и дал Анри собачье лакомство. – Хороший мальчик, – сказала Рейн-Мари Гамашу.