– И вот тут-то все и случилось, – кивнул Габри. – Не совсем, – возразила Клара. – Она сказала кое-что еще. – «Они вокруг нас, – тихо произнесла Мирна. – Явись! Немедленно!» Она хлопнула в ладоши – и сердце у Бовуара чуть не разорвалось. Глава тринадцатая – А потом она умерла, – сказал Габри. Оливье подошел сзади и положил руки ему на плечи. Габри вскрикнул: – Tabernacle![32] Ты хочешь меня убить? Колдовство рассеялось. В комнате снова посветлело, и Гамаш увидел громадный поднос с сэндвичами, появившийся на кофейном столике. – А что случилось после? – спросил Гамаш, выбрав сэндвич с расплавленным козьим сыром и рукколой на теплом французском батоне. – Месье Беливо отнес ее вниз, а Жиль побежал за своей машиной, – ответила Мирна, угощаясь сэндвичем с жареной курицей и манго на круассане. – Жиль? – переспросил Гамаш. – Сандон. Он работает в лесу. Он тоже присутствовал, вместе со своей подружкой Одиль. Гамаш помнил эти имена по списку свидетелей, лежащему у него в кармане. – Жиль вел машину. С ним поехали Софи и Хейзел, – сказала Клара. – Остальные сели в машину Хейзел. – Боже мой, Хейзел, – произнесла Мирна. – Кто-нибудь с ней сегодня говорил? – Я ей звонила, – сказала Клара, глядя на тарелку, хотя и не испытывала голода. – Говорила с Софи. Хейзел слишком расстроена, чтобы говорить. – Хейзел и Мадлен были близки? – спросил Гамаш. – Лучшие друзья, – ответил Оливье. – Еще со школы. Они жили вместе. – Но не как любовницы, – сказал Габри и добавил: – Насколько мне известно. – Не говори глупостей, конечно, они не были любовницами, – сказала Мирна. – Ох уж эти мужчины! Они думают, что если две взрослые женщины живут одним домом и привязаны друг к другу, то они обязательно лесбиянки. – Это верно, – заметил Габри. – Все делают про нас подобные допущения. – Он похлопал Оливье по колену. – Но мы вас прощаем. – Мадам Фавро когда-нибудь была полной? Вопрос Гамаша оказался таким неожиданным, что на него устремились недоуменные взгляды, словно он вдруг заговорил по-русски. – Вы имеете в виду, толстой? – спросил Габри. – Нет, не думаю. Остальные отрицательно покачали головой. – Но знаете, она ведь здесь не так долго прожила, – сказал Питер. – Сколько? Лет пять? – Около того, – кивнула Клара. – Но она как-то сразу вписалась в местное общество. Вступила вместе с Хейзел в Общество женщин англиканского вероисповедания… Габри застонал: – Merde![33] Она этим летом должна была возглавить общество. Что я теперь буду делать? Его надули, хотя, надо признать, и не в такой мере, как Мадлен. – Pauvre Gabri[34], – сказал Оливье. – Личная трагедия. – Попробуйте-ка поруководить Обществом женщин-англиканок. Это к разговору об убийстве, – сказал он Гамашу. – Может, Хейзел возьмет на себя эти обязанности? Как ты считаешь? – Нет, я не «читаю». А тебе сейчас не рекомендую задавать ей этот вопрос. – Возможно ли, что в доме присутствовал кто-то еще? – спросил Гамаш. – Большинство из вас слышали какие-то звуки. Клара, Мирна и Габри хранили молчание, вспоминая нечестивые звуки. – Что вы думаете, Клара? – спросил Гамаш. «Что я думаю? – спросила она у себя самой. – Что Мадлен была убита дьяволом? Что, возможно, мы сами и поселили зло в этом доме?» Вероятно, экстрасенс была права и все недобрые, все злобные мысли, когда-либо порожденные их идиллической деревней, поглощались этим домом-чудовищем. И чудовище было ненасытно. Злые мысли сродни наркотику. Попробовав раз, дом подсел на них. Но все ли выпускали на свободу свои злые мысли? Может быть, кто-то копил их в себе, собирал? Поглощал их, глотал, пока злоба не переполнила его и он не стал ходячей, дышащей разновидностью этого дома на холме? Существует ли человеческая ипостась этого проклятого места, не ходит ли она среди них? «Что я думаю?» – еще раз спросила себя Клара. Ответа у нее не было. Минуту спустя Гамаш встал: – Где я могу найти мадам Шове, экстрасенса? Он достал деньги, чтобы расплатиться за сэндвичи и выпивку. – Она остановилась в гостинице, – сказал Оливье. – Хотите, чтобы я ее позвал? – Нет, мы прогуляемся туда. Merci, patron. – Я не ходил на этот сеанс, – прошептал Оливье Гамашу, протягивая ему сдачу возле кассы на длинной деревянной стойке бара. – Потому что мне было страшно. – Я вас не виню. В этом доме есть что-то такое. – И еще эта женщина… – Мадлен Фавро? – Гамаш поймал себя на том, что тоже разговаривает шепотом. – Нет. Жанна Шове, экстрасенс. Вы знаете, что она сказала Габри сразу по приезде? Гамаш ждал. – Она сказала: «Тут у вас не спариваются». Гамаш обдумал эти непристойные слова: – Вы уверены? Странно, что на уме у экстрасенса такие вещи. Это ведь не… – Не так? Конечно. Напротив… Впрочем, оставим это. Гамаш вышел из бистро в великолепный, солнечный день, услышав на прощание последний шепоток Оливье: – Вы же знаете, она колдунья. Трое сотрудников Квебекской полиции шли по дороге, окружающей деревенский луг. – Я запутался, – признался агент Лемье, которому приходилось почти бежать, чтобы не отстать от Гамаша, мерившего землю широкими шагами. – Так это было убийство? – Я тоже запутался, молодой человек, – сказал Гамаш. Он остановился и посмотрел на Лемье. – А что ты здесь делаешь? Я тебя не вызывал. Этот вопрос ошарашил Лемье. Он полагал, что старший инспектор будет рад его видеть, даже поблагодарит. Но Гамаш вместо этого смотрел на него терпеливо и с некоторым недоумением. – Он приехал к родителям на Пасху – они тут живут неподалеку, – объяснил Бовуар. – А приятель из местной полиции ему сообщил. – Я явился по собственной инициативе. Извините. Я сделал что-то не так? – Нет, все так. Я хочу вести расследование как можно более скрытно, пока не будет точно выяснено, что это убийство. Гамаш улыбнулся. Да, его подчиненные должны были проявлять инициативу, хотя и не столь рьяно. Впрочем, инициативность Лемье рано или поздно начнет гаснуть, и Гамаш вовсе не был уверен, что это так уж хорошо.