Глава 20 После ухода Хрущева Кирпонос и нам сообщил о вылазке против гаубиц – все-таки мы вроде как причастны к этому. Поблагодарил, конечно, за смекалку и всякое такое. Про награды речи не было, да я и понимал, что после «Знамени» ничего еще долго не светит, у нас ни на кого дождь из наград не сыпется. Кстати, Масюк проболтался, что мой орден не из загашника Кирпоноса возник. После представления от Попеля об этом запросили Москву, там что-то мурыжили, уточняли, тут Аркаша подробностей не знал, а потом спустили команду вместо Героя дать «Знамя» – какой уж Герой окруженцам. Но об этом мой товарищ порекомендовал помалкивать, а лучше забыть навеки. Так что все Кирпонос при нашей встрече уже знал, просто сыграл сценку из спектакля «Щедрый начальник». Ну да я не в обиде. Все лучше, чем ничего. Домой я возвращался опять в потемках. Та же очередь у хлебного, те же женщины со своими причитаниями, вой сирен. Вот только у подъезда никого не было: ни любимой, ни соседа-алкаша. Дверь была не заперта. Надо Вере сказать, чтобы закрывалась, а то всякого дерьма сейчас повылезет из своих нор… Но сделать жене внушение не получилось. В прихожей, прямо у порога, лежал Пират. Проклятая животина слишком быстро почуяла волю, так скоро и в постель полезет. Вот и сейчас только хвостом дернул, подлец, ни на сантиметр не сдвинулся. Я перешагнул его и позвал жену: – Верочка! Ты где? Мужа встречать не собираешься? Рыжая любовь вышла в прихожую, шмыгая носом. Вытерев щеку ладонью, она попыталась прошмыгнуть на кухню, но я схватил ее за руку. – Отпусти, дай пройти, – каким-то глухим голосом сказала она. – Не хочу, чтобы ты меня такой видел. – Что случилось? – начал допытываться я, разглядывая ее заплаканное лицо. – С тобой все в порядке? – В Москву отправляют, – не поднимая головы, ответила Вера. – К Бурденко… – Когда? Мне от этой новости тоже стало не по себе. Вроде и обсуждали такую возможность, а вот случилось – и как мешком по голове. Настроение упало, конечно. С одной стороны – порадоваться надо за жену. Будет в столице, в безопасности. А с другой – расставаться не хочется совсем. – Послезавтра утром, самолетом. – Вера обняла меня, прижалась. – Не хочу уезжать от тебя. – Ехать надо, – сказал я. – Здесь очень скоро развернется ад. Мне спокойнее будет, если ты будешь подальше отсюда. – А ты? Про меня ты подумал? Мне каково без тебя?! – Да как-нибудь выкручусь, не переживай, – попытался я ее успокоить. – Давай лучше поедим что-нибудь, я голодный, Пирата сожрать готов! Вера начала собирать на стол, а я помыл руки и сел возле нее. – А у тебя что? – спросила она, расставляя тарелки. – Где вы были? Я вчера ждала допоздна… Черт! Хотел же оставить записку, да не успел. – Ты же понимаешь, что я не могу тебе это рассказывать. Все нормально было, скучная командировка, ничего интересного. – Ты, Петя, когда врать начинаешь, у тебя глаза краснеют, – сказала Вера и засмеялась, когда я невольно потянулся рукой к глазу, который внезапно захотелось потереть. – Ну как ребенок, честное слово! Я понимаю, что военная тайна. Переживала просто. – А потом перестала? – улыбнулся я. Как же заразительно она смеялась, моя любимая! – А утром я позвонила Марченко, ну, помнишь, он нас сюда привел еще? И он сказал, что вы вернулись и все хорошо. Я подумал, что не знаю про свою жену слишком многого. Марченко я помнил, вот только не знал, как с ним связаться. И уж точно не догадался бы искать кого-то из интендантской службы для того, чтобы узнать, где моя жена. Но спросить завтра у этого тылового жука, с какой радости он кому угодно по телефону разбалтывает о моем местонахождении, не говоря уже про комфронта, это я догадаюсь. И куда теперь девать это ходячее хранилище блох? * * * Только легли, как на улице завыла воздушная тревога. Ничего не поделаешь, пришлось быстро собираться и бежать в бомбоубежище, которое располагалось в подвале соседнего дома. Народу к моменту нашего прихода там набилось уже немало, так что пришлось пробираться через ноги, чемоданы, узлы с барахлом и один раз даже перешагнули через корзинку с кошкой. Это нам терять нечего: рассовал по карманам документы – и в путь, а люди тащат за собой все, что успевают схватить. Пройдет совсем немного времени, и барахла за собой будут таскать все меньше, а пока тут натуральный цыганский табор. Рядом с нами сидела большая еврейская компания. Все молчали, только одна женщина сбивчиво рассказывала своей соседке, как они добирались из Нежина, а теперь вот здесь, потому что Аврам Петрович уже неделю как в армии, а квартира свекрови на Льва Толстого стоит закрытая, пришлось идти ночевать к знакомым, сюда, на Героев Стратосферы. Девочка лет двенадцати, которую она держала за руку, не захотела слушать этот рассказ, скорее всего, не впервые, и сказала: – Мама, давай я лучше стихи почитаю. – Давай, Элиночка, мы послушаем, – ответила ей мама. Девочка встала посередине маленького пятачка между телами и громко произнесла: – Дорогие товарищи, сейчас я буду читать стихи нашего великого земляка, поэта и орденоносца Павла Тычины! Вот Тычину этого я никогда не любил, совали его во все дыры, он неустанно и громогласно славил партию и колхозы, даже ходил шутливый стишок: «Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мир, мы за мир!» Но девчонка читала и эти трескучие агитки типа «Партия ведет» очень красивым, звонким голосом, мы с Верой, впрочем, как и все окружающие, заслушались. Оказалось, что у орденоносца есть и про любовь, одно стихотворение про панну Инну очень мне понравилось. – Прямо настоящая артистка! – восхищенно прошептала маме девочки соседка. – Вы ее, Фира Исаковна, обязательно отдайте на артистку учиться. И имя у нее такое красивое: Элина Быстрицкая! Я посмотрел на девочку еще раз. Вот эта козявка – Аксинья из «Тихого Дона»? Ничего себе, сподобился увидеть! – Обязательно иди в актрисы, – горячо поддержал я соседку. – Далеко пойдешь! * * * Деятельность комфронта с утра начала напоминать ускоренный фильм. Одно заседание сменялось другим, в кабинет то и дело входили и выходили командиры от майора (очень редко) до полковников и генералов (сосчитать невозможно), другие такие же дожидались своей очереди в приемной. Окна давно открыли настежь, потому что табачный дым щипал глаза. Мы с Аркашей носились как наскипидаренные. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уже часа два хочется отлить, но времени сходить в туалет нет, постоянно поступают новые и новые вводные. Внезапно наступил какой-то перерыв во всей этой кутерьме. Масюк как раз умчался с очередным поручением, и я остался один в приемной. Дверь в кабинет командующего осталась открытой, чтобы клубы табачного дыма хоть немного вытянуло сквозняком. Кирпонос крикнул: – Есть там кто? – Я, товарищ… – отозвался я, но закончить мне генерал не дал. – Чаю принеси, пожалуйста, Петр Николаевич, в горле пересохло уже, – и добавил, когда я зазвенел посудой: – Себе налей, посидишь за компанию. Комфронта пил молча, похоже, просто наслаждался тишиной и неожиданной минутой отдыха. Даже улыбнулся вдруг чему-то. – Товарищ генерал, – я долго этот вопрос у себя в голове катал и вот решился, под настроение, – а скажите, зачем я вам? Порученец из меня никакой, с бумагами работать тоже пошустрее меня найдутся. Неужели в управлении толкового офицера получше меня не нашлось бы? – Толковых до хрена, это ты точно сказал. Только не в этом дело. А ты не догадался? – улыбнувшись, спросил Кирпонос. – Ты удачливый. Вас там возле этого танка в Христиновке должны были в первый день раскатать, а ты выжил и такое большое дело сделал! Жену себе вон какую отхватил! Красавица! А ведь мне сказали, она мужиков к себе на версту не подпускала. А ты пришел – и свадьба чуть не через неделю. А медсанбат? Петя, сам подумай, сколько у вас шансов было? Ни одного! А ты вывел людей, да еще и с прибытком! Тебе на этой войне удачи отпущено намного больше, чем другим. Вот и мне хочется, чтобы твоя удача рядом со мной была. Вот Аркадий – он верный и надежный, а ты будешь удачливый. А вдруг и мне повезет тоже? Я внимательно посмотрел на Кирпоноса. Да, везения бы тебе не помешало. Сгинешь ведь при выходе из киевского котла. Да еще и тьму командиров с собой утянешь. – Значит, с особистами… – начал я. – Конечно, я попросил Реваза Чхиквадзе, чтобы он тебя не обижал. Так что служи, Петр Николаевич, служи как следует. Только не думай, что я тебе послабления давать буду! – Да я и не надеялся, если честно, – смутился я. Вот огорошил меня комфронта. Не ожидал я такого. Про что угодно думал, только не про это. – Хотя про одно попросить можно все же, в виде исключения? – Что там у тебя? – мгновенно нахмурил брови Кирпонос. – Разрешите завтра утром задержаться? Жену хочу проводить, в Москву отправляют. – И зачем-то добавил, будто это имело значение: – К Бурденко. – Завтра с утра? – задумался Михаил Петрович. – Откуда летят? – Узин, в шесть. – Возьмешь Охрименко, отвезете на аэродром, и назад. Понял? – Понял, товарищ генерал, – вскочил я. – Спасибо. – Не задерживайтесь только там долго. В той, первой жизни я слышал одну байку про удачливого солдата. Якобы на передовую попал какой-то верующий, не то баптист, не то пятидесятник, и заявил, что оружие в руки брать не собирается, вера не позволяет. Разбираться не стали, а выставили особо идейного на бруствер. Тот стоял и не рыпался, упасть не пытался. Проторчал так под обстрелом минут десять, потом комвзвода решил, что толку из такого военного, даже если ему винтовку веревкой к организму привязать, не будет, и определил христианина в санинструкторы. Раненых тот таскал за милую душу, никогда не отказывался, как бы тяжело не было. И снова – ни царапины. Про странноватого санинструктора узнал генерал и забрал мужика к себе. Просто чтобы рядом был. До конца войны так и прокатались. Не знаю, правда ли, говорят, что больше всего врут после войны и охоты, но все может быть. * * *