Но нынче я призадумался. Мне было известно, что с ярмаркой она распростилась отнюдь не оттого, что и мы с дядюшкой Эмом так поступили; просто один придурок, который был ей не по душе — и который не нравился никому из нас, — принялся там заправлять. Правда, она симпатизировала как дядюшке Эму, так и мне, и это также являлось одной из причин, почему она выбрала для себя Чикаго. Но жизнь у неё была своя, и круг общения иной, чем у нас. И вот сейчас мне вдруг стало ясно, что наша ирландская домохозяйка права, права совершенно. Не только насчёт Эстеллы, но и насчёт меня самого — то есть, насчёт моей боязни каких-либо иных отношений, кроме просто приятельских, насчёт того, что я слишком эгоистичен, чтобы рисковать быть вырванным из своей наезженной колеи. И теперь, совсем нежданно, эта колея словно исчезла. Веки Эстеллы поднялись, и она произнесла: — Привет. Так и будешь там стоять, пока кофе не остынет? Я не спала. — Я просто смотрел. Кажется, никогда не видел тебя с закрытыми глазами. Я протянул ей одну чашку, а затем подтянул к себе пуфик и тоже уселся, чтобы выпить своего кофе, вполне ещё горячего. — Так ты нисколько не вздремнула? А то могла Карла прозевать. Я был у миссис Брэйди на кухне и тоже мог его не услышать. — Я не спала, Эд. Даже глаза я прикрыла, лишь заслышав твои шаги. — Чего это тебе захотелось? — Потому что ты ещё никогда не видел меня с закрытыми глазами. А может, мне захотелось, чтобы ты хоть раз увидал. А ты, Эдди, ведь встал рано сегодня утром? — Как всегда, в полвосьмого. А что? — Карл может просидеть за покером и всю ночь. Почему бы тебе не прикорнуть, а я разбужу тебя, когда он вернётся. Обещаю, что глаз не сомкну. — Мне не заснуть. — Как бы тебе завтра не пожалеть. Вдруг от тебя потребуется бодрость, а ты будешь измотан? Это звучало логично, ведь в настоящую минуту я был способен только терзаться. А у меня даже не было никаких фактов, чтобы обдумать их и уложить в какую-нибудь концепцию. Я просто ждал прихода Карла Делла, и мог прекрасно делать это, спя на кровати. — Возможно, Эстелла, ты и права. Ну, допью вот кофе, да и прилягу, пусть даже заснуть не смогу. Я сделал ещё глоток; кофе, всё ещё горячий, сразу было не выпить. Внезапно я вспомнил об одном деле; его следовало сделать немедленно, поскольку утром я мог не вспомнить: мне нужно было заручиться фотографией дядюшки Эма, как это сделал Бен Старлок. Я подошёл к комоду и вынул из него коробку для канцелярских принадлежностей; там у нас было несколько фотографий, частью просто любительских снимков, — я отобрал два, на которых дядюшка Эм смотрелся вполне сносно. Оба снимка были сделаны на ярмарке; на одном из них дядюшка Эм стоял перед своим заведением, где публика должна была метать мячики в молочные бутылки, другой же представлял его сидящим в дверях трейлера, принадлежавшего Хоги, на парковке в Луисвилле, причём сам Хоги сидел позади него, и оба держали в руке по бутылке пива. Снимала оба раза Мардж Хогленд; снимки заставили меня вспомнить, что Мардж уже нет в живых, да и Хоги тоже, и что я не знаю, где сейчас дядюшка Эм, знаю лишь, что если с ним всё благополучно, то нет никакого логического объяснения, почему он до сих пор не пришёл домой или не позвонил. Мардж и Хоги, значит, умерли, и теперь вот дядюшка Эм… Прекрати! — сказал я себе. И всё же снимок с дядюшкой Эмом и Хоги я убрал назад в коробку, а оставил только тот, где дядюшка один перед своим ларьком. Тут он был хоть похож на себя. Со своей усмешкой и в своей неряшливой чёрной шляпе со свисающими полями, с которой никогда не расставался и над которой я постоянно подшучивал. Солнце садилось, так что поля не бросали тени на глаза, были видны лёгкие морщинки от уголков к вискам да взгляд, в котором вечная готовность беззлобно веселиться. И крупный нос не затемнял бурых взъерошенных усов, сделавшихся столь же неотъемлемой составной частью дядюшки, как, допустим, правая рука. Да, снимок определённо лучше подходил для опознания дядюшки, чем та фотка на паспорт, что была у Старлока. Разумеется, снимок не давал представления о дядюшкином росте, но эти сведения мог восполнить и я. Тут мне вспомнилось, как я однажды описывал кому-то дядюшку: «Коротковат, толстоват, сообразителен». С той поры дядюшка нисколько не изменился, разве что — помимо его вечной шляпы со свисающими полями — одевался более прилично, чем это могло сойти для ярмарки. Я сунул снимок в бумажник и вновь уселся на пуфик, взяв чашку с кофе. Тот успел уже несколько остыть. Эстелла, должно быть, за мной наблюдала. — Он действительно вроде отца тебе, Эд? — спросила она. — Вот именно, — ответил я, желая, чтобы на том и кончилось, поскольку существовало нечто такое, чего я никогда ещё не рассказывал Эстелле; и всё же оказалось, что я продолжаю: — По-настоящему я никогда не знал своего отца — пока не стало слишком поздно, пока его не убили. Тогда я познакомился с дядюшкой Эмом, который помог мне душевно восстановиться и… в общем, мы вдвоём с ним нашли убийцу. — Так твоего отца убили? Я кивнул. — И дядюшка Эд забрал меня к себе на ярмарку, а там — ну, ты знаешь, что там вышло. То дело с Хоги и Мардж. Это, да ещё случай с отцом, показали мне, что мы с дядюшкой Эмом некоторым странным образом сошлись на почве сыщицкой работы. Дополнили один одного; вместе мы сделались чем-то чертовски большим, чем были каждый в отдельности. А дядюшке приходилось уже работать частным детективом, до того как он связался с ярмаркой, и я упросил его вернуться к этому занятию да и мне заодно приискать работу в том же агентстве. Я, Стелла, мечтал даже как-нибудь завести и собственное агентство — «Хантер и Хантер». — И было бы здорово, Эд. Только чего же ты говоришь «мечтал»; уж не передумал ли ты, чего доброго? Отчего я употребил прошедшее время, мне страшно было и объяснять — даже самому себе. Но в следующую минуту мне показалось, что лучше всё же взять и выразиться прямо, чем пытаться спрятать вещи в глубине рассудка. — Взглянем, Стелла, в лицо вещам. Уже полвторого, и если бы с дядюшкой Эмом всё было подобру, он бы дал о себе знать уже много часов назад. А ведь его даже в больнице нет! Так мог ли он, зная, что мы о нём беспокоимся, так долго не подавать о себе вестей? Он ведь не то что прочие. Да, могло объявиться нечто такое, что не давало бы ему добраться до телефона в течение часа или двух, но не восьми же, Стелла, часов! Стелла подалась вперёд и коснулась моей руки. — Я чувствую, Эд, что с ним всё благополучно. — Но из тона её голоса я мог заключить, что она не верит самой себе. Ни своему чувству, ни всему прочему. — А у меня нет предчувствий, Стелла. Я просто прикидываю шансы. И выходит плохо дело. Я, вот, только что рассказал о том, что это я уговорил дядю вернуться к прежнему занятию. Вот что меня гнетёт. — Вернуться к какому занятию? Не пойму что-то. — К частному сыску. Если бы я не настоял тогда, он бы продолжал работать на ярмарке. И был бы жив… если он теперь и вправду… — Вот глупости, Эд! Так себя изводить! К тому же откуда ты знаешь, а может то, что произошло — если только и впрямь что-то произошло, вообще не связано с его работой. — Ты имеешь в виду, что тут сведение личных счётов? Глупость, и ты это знаешь. У дядюшки Эма никогда не было врагов, разве что кто-то, кого он «взял» по завершении какого-то дела. Зазвонил телефон. Я сломя голову ринулся вниз по лестнице. Это был Бен Старлок. — У меня, Эд, немного, — сказал он. — Возвращаюсь в контору. Карл Делл не вернулся? — Нет. Вы сказали, что у вас немного, но что именно? — Второй дежурный, Эверест, не смог опознать Эма по фотографии или припомнить кого-либо, кто спрашивал бы на регистратуре четыреста восемнадцатый номер; а вот Ричарда Бергмана он помнит, — того человека из четыреста восемнадцатого. Говорит, что тот и раньше останавливался в их гостинице и всегда записывался под тем же именем и называл Кливленд; только Эверест думает, что тот из Нью-Йорка и связан с нелегальными лотереями. — Думает или уверен? — Слышал от кого-то, но не помнит от кого. С месяц тому назад, утверждает Эверест, этот Бергман останавливался тут на несколько дней, а Эверест беседовал с кем-то за своей стойкой, — с кем-то, кто тоже остановился в той гостинице, но он не помнит, с кем, — и вот Бергман проходит вестибюлем, и тот парень делает саркастическое замечание (точных слов Эверест не помнит) о нью-йоркских нелегальных лотереях, которые, дескать, и в Чикаго проникли. — А занимался ли дядюшка Эм, — спросил я, — каким-либо делом, связанным с нелегальными лотереями? — Нет. Я, Эд, не беру дел такого рода. Ещё одно: я с Эверестом уговорился проверить перечень исходящих звонков из четыреста восемнадцатого номера. Дал ему двадцатку, и как только он завтра заступит на дежурство, то посмотрит, не было ли из этого номера исходящих звонков. Входящие нам не важны. Как и телефонные номера — за исключением междугородных; но интересно было бы узнать, не было ли звонков по городу из этого номера, перед четырьмя часами. В любом случае Эверест позвонит в агентство тотчас как ему удастся просмотреть утречком перечень звонков. — Ну, что ж, — сказал я. — Да, совсем забыл: как зовут ту девушку, что была этим вечером на коммутаторе? Кому-то нужно будет с ней поговорить. — Я узнавал у Эвереста. Но до утра нам с ней не встретиться. Эверест её хорошо знает: она его двоюродная сестра, и это он устроил её на работу. А завтра у неё выходной, и она этим вечером отправилась в Рэйсин провести там с друзьями вечер; возвращается только завтра. — А нельзя ей позвонить? — Эверест всех их знает; он говорит, что телефона у них нет. И я не думаю, что для нас это так важно — мчаться в Рейсин и назад сегодня ночью. Всё-таки, Эд, тот человек из четыреста восемнадцатого вряд ли причастен к делу. Мне кажется, что и название гостиницы, и номер были взяты с потолка, и Эма перехватили ещё по дороге. — Да, похоже на то. А что вы собираетесь делать дальше, Бен? — Вернуться в контору. Посмотрю, что там Джейн выяснила в больницах и о прочем, а затем намереваюсь пару часиков поспать в служебной комнате, если только события не начнут развиваться. А ты, Эд? Нельзя ли как-то тебе там устроиться, чтобы немного поспать, но в то же время не проспать возвращение этого Карла? Ты ведь знаешь, что такое покер: за ним можно и до утра просидеть. — Да могу я тут устроиться, — заверил я Бена. — Эстелла за меня посторожит; завтра она сможет спать сколько вздумается, а сейчас утверждает, что ей не хочется. — И прекрасно. Отправляйся на боковую, и если ничего не случится, я не стану поднимать тебя звонком. А ты сам решай, нужно ли будет тебе вызванивать меня после того, как ты повидаешься с эти Деллом. Вдруг получишь в руки нить, а может — и вовсе ничего. — Я позвоню в контору в любом случае, — заверил я, — или сам приду. Но я велю Джейн не будить вас, если нам не во что будет вонзить зубы. — Вот и отлично, Эд. Пока. Я вновь поднялся по лестнице и, поскольку Эстелла была в курсе того, что произошло к той минуте, пересказал ей всё сказанное мне Старлоком по телефону. — Всё хорошо, Эдди, — сказала мне Эстелла. — А теперь ложись-ка в постель да вздремни. — Один, значит? — Один. Потушу свет, чтобы он не мешал тебе заснуть, а дверь приоткрою и придвину к ней кресло — посматривать в коридор. Глаза же буду держать раскрытыми, вот и не усну. Мне и так не хочется. Я скинул обувь и лёг. Эстелла щёлкнула выключателем, и в следующую минуту её губы коснулись моих. Я обхватил её руками, привлёк к себе и крепко поцеловал. Эстелла хихикнула. — Я же просто поцеловала тебя на ночь, Эдди. Ни о чём не мечтай; спи уж. Я привлёк её настойчивее, но она продолжала: — Эдди, я серьёзно. Это было правдой. Ибо чтобы расхолодить меня, Эстелла добавила: — Не забывай, зачем тебе нужно выспаться. — Верно, Стелла, — отозвался я. — Помнишь тот вечер на ярмарке? — Помню. Я думала, Эдди, что ты его забыл. Затем её губы опять коснулись моих, после чего она отстранилась. Я услышал, как девушка отправилась к креслу, а затем тусклый свет из коридора сделался немного ярче, поскольку Эстелла сильнее приоткрыла дверь. Я закрыл глаза, понимая, что не смогу заснуть специально и чем старательнее буду к этому стремиться, тем менее от того будет пользы. Я даже не пытался перестать думать о дядюшке Эме, а просто позволил мыслям течь и, должно быть, через пять минут уже забылся крепким сном, поскольку не помню, чтобы думал о чём-то долее этого времени. А потом Эстелла легонько потрясла меня за плечо и внезапный свет резанул мне глаза, когда я перевернулся на спину.