Мысль о похоронной процессии все не давала Саше покоя, и в какой-то момент ее даже осенило. Если все же допустить, что похоронная процессия была, то запись о ней обязана была сохраниться в приходских книгах. И Саша даже знала приблизительную дату! Что, если набраться смелости, заговорить со служителями и попытаться узнать фамилию – кого хоронили. Вдруг одна из фамилий покажется ей знакомой? Глава 13. Кошкин Елена Андреевна Мишина была барышней невысокого роста, очень хрупкого телосложения, с большими доверчивыми глазами олененка, смотрящими прямо и проникновенно. В этом они даже были похожи с Александрой Васильевной. И на этом же сходство заканчивалась, поскольку робость и неуверенность мадемуазель Мишиной как будто вовсе были незнакомы. Дверцу экипажа она отворила сама, сама же забралась внутрь, не дожидаясь, пока ей помогут, и выбрала то место, которое понравилось ей. В дороге же столь открыто рассматривала обоих сыщиков, что это граничило с бесстыдством. Даже Кошкин смутился, чего с ним давно уже не бывало, а Воробьев и вовсе затих в углу, не проронив за поездку ни слова. Еще немного, и Мишина первой начала бы задавать вопросы, наверняка неудобные, а потому Кошкин поспешил опередить ее хотя бы в этом. – Давно вы служите у Соболевых, Елена Андреевна? – Пять лет. – Довольны местом? Кошкин спросил это с понимающей улыбкой, рассчитывая на какую-никакую откровенность. Но Мишина ответила бесстрастно и коротко. – Вполне. – Ваши родители живы? К какому сословию принадлежат? – Я никогда не знала своих родителей, я выросла в сиротском приюте. Мишина ответила и вздохнула. Скорее, это был усталый вздох, а не печальный. А после, переведя взгляд с лица одного сыщика на другого, она уточнила: – Полагаю, вам нужны подробности? Что ж, мои родители, думаю, сделали для меня лучшее, что могли, а потому не виню и никогда не винила их. Мой отец, должно быть, был младшим офицером, потому как меня приняли в Николаевский сиротский институт, где я получила весьма достойное образование. По завершению я вернулась в приют, где выросла, и три года преподавала девочкам словесность, арифметику и музыку. А после одна из попечительниц приюта порекомендовала меня Соболевым – они как раз искали гувернантку для дочери. О большем я и мечтать не могла. Рассказ был невеселым и совсем не вязался с внешностью этой барышни, которая, ко всему прочему, была очень миловидной и не чуралась подчеркивать это кокетливым нарядом и модной прической из подвитых светло-русых волос. Очень противоречивый рассказ. – Это правда? – с живым интересом спросил Кошкин. – Вы никогда не мечтали о большем? – Я полагаю, что мечтать вовсе вредно, – не моргнув глазом, ответила Мишина. – А для девушки, которой не на кого рассчитывать, кроме себя самой, это еще и опасно. Кошкин хмыкнул, прищурился: – Если не мечты, так цели у вас точно есть, не так ли? Выйти замуж, зажить своим домом?.. – Выйти замуж? Полагаете, все девушки ставят себе цель выйти замуж? – Большинство… – поправился Кошкин. – В таком случае, и большинство мужчин ставят себе целью быть женатыми – причем, удачно. Однако, к примеру, вы, Степан Егорович, все-таки не женаты. Хотя по возрасту и статусу уже давно должны бы. Интересно, почему? Все-таки Елена Андреевна осмелилась задавать вопросы, и весьма щекотливые. – Быть может, я просто не ношу кольца, – пожал плечами Кошкин. – Нет, я знаю, что вы не женаты. Мишина глядела на него доверчивыми глазами олененка и мило улыбалась. Должно быть, это сиротский приют научил казаться ангелом, даже если на самом деле ты мелкий бес в юбке. Слава богу, Кошкин на ее вопросы отвечать был не обязан. – По моему опыту, люди, которые не стремятся быть женатыми, обычно очень не прочь связать свою жизнь с одним конкретным человеком, – с улыбкой отозвался он. И, внимательно наблюдая за хорошеньким лицом гувернантки, отметил, как по нему пробежала тень. Неужто угадал? – Если вы пытаетесь дознаться, не любовница ли я Денису Соболеву, то могу заверить вас, что нет. Денису Васильевичу уже сорок пять, а я не увлекаюсь пожилыми женатыми мужчинами. Что ж, Елена Андреевна была убийственно прямолинейна. – Его брат, полагаю, больше подошел бы вам по возрасту? – столь же прямо спросил Кошкин. – Возможно. Но Николай Васильевич слишком легкомыслен и ненадежен. А кроме того, он не в состоянии содержать жену и дом: сам живет на полном содержании Дениса Васильевича. Право, будь я вольна выбирать, предпочла бы старшего брата, – она снова мило улыбнулась. Бросив взгляд на лицо Воробьева, Кошкин без труда прочел, что ему эта девушка неприятна до крайности. Кошкину и самому было не по себе. Редко бывает так, что допрос хорошенькой девушки выматывает больше, чем даже допрос бывалого уголовника. – Позвольте спросить, Елена Андреевна, с вашей подругой вы откровенны так же, как с полицией? – Моя подруга, в отличие от полиции, не считает, что это я убила ее мать. А потому мне стоит быть с вами откровенной. Я всего лишь хочу прослужить у Соболевых до замужества Люси и не хочу неприятностей. Что ж, логично… – Я не считаю, что вы убили Аллу Соболеву, – все-таки заверил ее Кошкин. – Пока что вы не давали повода так думать. Однако гувернантка обычно непредвзята и лучше видит все, что происходит в семье. Вы ценный свидетель, Елена Андреевна, и только. И все-таки, могу я спросить: ведь это вы надоумили вашу подругу отнести дневники Аллы Соболевой в полицию? Зачем? Мишина горделиво вскинула хорошенькую головку: – Я уже говорила вам: Ганс Нурминен невиновен, а я считаю преступным не попытаться спасти невиновного от тюрьмы. – Почему вы считаете, что он невиновен? – делано удивился Кошкин. – Вы с ним знакомы? – Немного. И, поверьте, я успела понять, что он как я – уж очень дорожит местом. Такая хозяйка, как Алла Яковлевна – на вес золота. Убить ее, чтобы остаться без работы? Глупости! А если он настолько глуп, чтобы все-таки сделать это – то и признался бы тотчас. Не стал бы четыре месяца твердить, как попугай, что невиновен. – Пусть так, – через силу согласился Кошкин. – Однако ваш совет касательно дневников мог навредить вашему хозяину, Денису Васильевичу – окажись я не тем человеком. А если Денис Васильевич узнает, от кого именно исходила идея… боюсь, вы сами можете лишиться места. Конечно, Мишина слишком умна, чтобы не понимать этого. И все-таки она рискнула дать совет своей подруге отнести дневники в полицию. Неужели жажда справедливости сильней, чем страх «заработать неприятности»? Для Александры Соболевой – может быть. Но точно не для ее ушлой подруги. По крайней мере, Кошкин был уверен, что, не имея собственной выгоды, Мишина на подобный риск бы не пошла. – Вы правы, – невесело подтвердила она, – я могу потерять место. Но все-таки мне важней, что я сохраню доверие Александры Васильевны. Если она вырвется из-под опеки своего брата – а я полагаю, что однажды она вырвется – то выиграю и я. Напрасно Денис Васильевич недооценивает Сашу. Хочется верить, что вы, господа сыщики, его ошибки не повторите, – Мишина одарила многозначительным взглядом обоих полицейских, хотя Кошкин так и не понял, на чем ее уверенность зиждется. А после вздохнула: – жаль, что пока все складывается не в пользу Саши. Мне жаль ее. Никто в доме не знает, насколько она несчастна, никто с ней не считается. А уж после открытия завещания ее матери, Юлия Михайловна вовсе перестала соблюдать даже видимость приличий. Обращается с ней, как с приживалкой. Порой, даже со мной она не так вольна в обращениях, как с ней. Молюсь, чтобы однажды Саша все-таки дала отпор… Кошкин Александре Васильевне, разумеется, тоже сочувствовал, но, зацепившись за оброненную фразу, заостри все внимание на ней: – А что не так с завещанием?.. – Не надейтесь, что я стану сплетничать о хозяевах, – снова Кошкину был адресован невинный взгляд лани и милая улыбка – будто все сказанное ею до этого не было сплетнями. – К тому же всего я и сама не знаю. Знаю лишь, что Саша теперь полностью во власти своего брата: что он пожелает, то с нею и будет. Захочет – выдаст за первого встречного, чтобы с глаз долой, а захочет – до конца дней запрет в своем доме. Саша только рада будет, если ее содержание да приданое племянникам достанется. Денис Васильевич хорошо выучил, за какие струнки дергать, чтобы желаемого от сестры добиться. Полицейский экипаж тем временем с небывалым трудом, вязнув в грязи, утопая в лужах, но все же миновал острова Петербургской стороны. Вид эта местность имела самый захолустный: сплошь сады да огороды, перемежающиеся с деревянными одноэтажными домиками. Кое-где понемногу строились мелкие ремесленные мастерские, небольшие заводы да фабрики и, по всему видать, строиться будут и дальше, потому как на большее эти земли не годились. А так, хоть мостовые да фонари, даст Бог, появятся. В Новой деревне ситуация была немногим лучше. Разве что мостовые, хоть на набережной да на главных улицах, все же имелись, и дома выше одного этажа встречались довольно часто. Дома деревянные, реже каменные, но, по больше части неухоженные, иногда вовсе брошенные. Дворянство прошлых лет любило эти места: кутежи, фейерверки, представления здесь не утихали когда-то. Оттого прошлое величие еще чувствовалось. Однако даже из тоски по былым временам немного находилось желающих добровольно запереть себя здесь. Кошкин, отодвинув занавеску экипажа, хмуро поглядывал на мелькавшие за окном неухоженные дачи, и снова утверждался в мысли, что добровольно в этих бывших дворянских дачах никто не жил. Только вынужденно. Оставшиеся или были невероятно стеснены в финансах, или… наказывали себя. Как Алла Соболева, которая вероятно, чувствовала свою вину за разбой в доме Бернштейнов. Недаром переселилась она на дачу вскорости после тех событий. Дача Соболевой выделалась среди прочих домишек даже сейчас: розы, высаженные ею в мае, давно засохли, почернели от недавнего морозца, клумбы порядком были вытоптанные многократными посещениями полиции – но все-таки отдельные цветки были узнаваемы и сейчас, в середине сентября. А на подъездной дорожке к дому, неаккуратно наехав на бордюр, был брошен чей-то чужой экипаж. Пара лошадей, еще запряженных, пощипывали жухлую траву с клумб. Кошкин насторожился, ибо гостей не ждал. Обратив на то внимание, отодвинула занавеску и мадемуазель Мишина. Хмуро поглядела, покачала головой и со вздохом откинулась на сидении. – Николай Васильевич пожаловали, – сказала она. * * * Пятью минутами позже стало очевидно, что Мишина права: на дачу действительно явился младший брат Соболева. Да не один: с ним приятель и три развеселых девицы. Приехали, по-видимому, недавно. Николай Васильевич проводил для девушек экскурсию по месту, где убили его мать, а друг-товарищ разыскивал бокалы, чтобы угостить дам игристым вином. Но визитерам младший Соболев как будто тоже был рад: представился со всем почтением, выслушал о цели визита и заверил, что постарается помочь. Это был молодой человек лет двадцати семи-двадцати восьми – возраст не то, чтобы юный, но Соболев выглядел как раз юнцом, с совершенно мальчишечьими повадками. Невысокого роста, худощавый, с непослушными черными кудрями, темными же глазами – и это, пожалуй, их единственное внешнее сходство с сестрой. Александра Васильевна отличалась грубоватым лицом с крупными чертами – а Николай Васильевич внешность имел, что называется, смазливую. И, насколько мог судить Кошкин, больше походил на мать. Да и характер несдержанный и импульсивный заполучил от нее в наследство. – Уверяю, что мы ничуть вам не помешаем, господа: считайте, что нас вовсе здесь нет! – весело сообщил он первым делом. – Тоскую, видите ли, по матушке, а потому все не могу изжить в себе привычку навещать этот дом… Сообщил все это Соболев на бегу, поскольку подталкивал в спину двух девиц в дальнюю комнату. Впихнул их внутрь, отловил третью и отправил туда же. Все не мог найти ключ, чтобы запереть их там, а они не унимались – выглядывали поочередно, смеялись и звали всех мужчин, вместе с сыщиками, к ним присоединиться. Слава богу, помог друг-товарищ Соболева: завалился в комнату с бутылями вина в обоих руках – и девицы больше не выглядывали. – Ох… право, не вовремя вы, господа! – освободившись ото всех, Соболев, наконец, выдохнул свободней. – И все же я рад буду помочь! Соболев осекся, поскольку в дверном проеме показалась ладная фигурка Елены Мишиной: гувернантка все-таки покинула экипаж, хоть Кошкин и просил ее пока что этого не делать. – Елена Андреевна!.. Соболев глядел на нее так, как кролики глядят на удава. Даже голос резко осип. Неужто беспокоится, что гувернантка расскажет о его похождениях брату? Он спохватился: – Право, как это все не вовремя… но вы не представляете, как я рад вам, Елена Андреевна! Мы столь редко видимся в последние месяцы, что я уж позабыл, какая вы… Позволите проводить вас в гостиную? Но взгляд Мишиной… Кошкин даже посочувствовал Соболеву, поскольку такой взгляд убивает любого мужчину. Елена Андреевна смотрела на него, как на пустое место. В прямом смысле. Глядя сквозь него, игнорируя прямой его вопрос, она лишь холодно обратился к Кошкину: – Степан Егорович, мне нужно знать, надолго ли мы здесь? Меня еще ждут дела, насколько вы помните. – Да-да, мы постараемся закончить, как можно скорее… – стушевался и Кошкин. Столь же холодно и горделиво Мишина удалилась. – Хороша девка, черт возьми… – очень негромко, но с пылом сказал ей вслед Соболев. – Но холодная, как снег! Я ни отца, ни брата, так не боялся, как ее боюсь. Если б не Юлия, невестка моя, она б весь дом в ежовых рукавицах держала…