Только теперь дверь и распахнулась: в комнату вихрем влетел Гершель Лезин и сходу укрыл Розу до самой шеи своим сюртуком. – Ну-ну, Роза Яковлевна, вас более не тронут, клянусь, – сдержанно посочувствовал он. – Встать сможете? Роза не желала отвечать ему, она не желала разговаривать вообще ни с кем в этом доме. Только плакала и закрывала лицо руками. – Гершель, я… ну обознался, ей-богу, здесь темно было… – лепетал Глебов и торопливо застегивал штаны. – Сделай милость, пойди к черту, Глебов! – гаркнул на то Лезин – и его друг немедленно испарился. Решив, что сама Роза не встанет, он поднял ее на руки и уложил на софу. Прошипел яростно: – Мерзавец! Какой мерзавец… и муж ваш не лучше! Зачем вы спустились сюда среди ночи?! Но Роза его ровно не слышала. В голове крутился один-единственный вопрос, который она и поспешила задать: – Вы ведь стояли за дверью, Гершель, я видела… отчего вы сразу его не прогнали? – За дверью? Меня горничная позвала. Только что! Сама войти побоялась… Право, стоит за доктором послать, вы совсем плохи. – Нет! – вскричала Роза. – Не нужно. Позовите Шмуэля… А впрочем, нет, и его не нужно… И заплакала того сильней. – Да уж, мужа вашего звать и впрямь бесполезно – он в столовой крепко спит, я сам видел. Роза, – Гершель приподнял ее голову, чтобы заглянуть в глаза, и вкрадчиво сказал, – и когда проспится, пожалуй, не стоит ему ничего говорить. Простить этого Глебову он не сможет, а значит, кто-то из них умрет. И, боюсь, это будет не Глебов. Он отлично стреляет. А ее муж, по собственному его признанию, и револьвера-то не имел. – Так что же мне делать?.. – Уезжайте домой. Как я и говорил, просите прощения у ваших родителей – они примут и вас, и Шмуэля. Я очень хочу, чтобы вы были счастливы, Роза, несмотря ни на что. А этот мерзавец свое еще получит – о том не беспокойтесь. Произнеся последние слова, Гершель поднес ее руку к своим губам и легонько, будто боясь испугать, поцеловал. * * * Вскорости после безумной этой ночи Роза и правда вернулась домой. Только вышло все совсем не так, как обещал Лезин. Когда Роза – следующим днем – завела разговор с мужем, что им непременно нужно уехать и просить прощения у ее родителей, тот и слышать ничего не захотел. – И что мне – в приказчиках у твоего батюшки бегать?! На подачки его жить? Радоваться, что богатую невесту заполучил? Плохо ты меня знаешь, оказывается! – Да хоть бы и приказчиком! – вскричала в ответ Роза, доведенная до белого каления. – Иначе на что мы с тобою жить станем, как не на его подачки? На фотокарточки твои! Шмуэль побледнел. Отошел на шаг. В глазах его Роза прочитала разочарование. Должно быть, Валентина никогда бы не сказала таких обидных слов. Но Валентина не пережила того, что пережила она – и идти сейчас на попятную Роза не собиралась! И Шмуэль, осознав это, уже не очень уверенно произнес: – Серб, товарищ Глебова, нынче утром поездом поехал на Варшаву, а оттуда на Родину. И Глебов вскорости к нему ехать собирается. Правым делом мечтает заняться. Нас с собою зовет. Нас обоих. – Нет!.. – мотнула головой Роза. – Ни за что! – Я понимаю, это не Венеция… но в Сербском княжестве теперь не так как раньше, там спокойно, и турки почти все поуезжали… Или ты из-за Глебова ехать не хочешь? Роза молчала. Возможно, надеялась, что он догадается сам. – Я отметил, Роза, что последние дни ты смотреть на него не можешь. Вы в ссоре? – Нет… – вздохнула Роза. Гершель прав, нельзя ему говорить – все еще хуже станет. Но и поехать куда-то с Глебовым, снова жить с ним под одной крышей, за его счет, Роза не могла. И не собиралась. Муж нахмурился, совершенно не понимая ее недомолвок и явно устав от них. – А я и впрямь собирался ехать, уже пообещал. И, потом, даже Валентина едет с Глебовым – театр оставила ради него!.. – Ах, снова Валентина! – вскричала Роза. – Ну так и езжай с ними, третьим, авось назад отобьешь свою актрису! – Быть может, и поеду, и отобью! – взорвался криком Шмуэль. – Она, по крайней мере, меня всегда понимала! И, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка, ушел прочь. Тем же вечером Роза умудрилась повздорить с самой Валентиной – уверенная отчего-то, что жаловаться ее благоверный отправился именно к бывшей любовнице. На ночь в спальню мужа она снова не пустила, а проснувшись наутро далеко за полдень, обнаружила, что он вовсе уехал. И Валентина уехала – так ей показалось. Обозленная, Роза села писать матушке. Рассказала, что гостит у друзей, что жива, здорова, и что непременно вскорости ее навестит. Про себя решила, что и впрямь навестит – со Шмуэлем или без него. И упросила лакея доставить письмо немедля по домашнему своему адресу. Глебова Роза весь этот день избегала. Лишь к вечеру, Лезин невесть как уговорил ее поехать с ними смотреть фейерверки в сад Излера. А Розе утопиться хотелось – какие уж тут фейерверки? Но все же она поехала. * * * Много позже Роза поняла, что, наверное, братья выпытали ее местонахождение у лакея, доставившего матушке ее письмо тем утром. Как бы там ни было, Осип и Борис выследили ее, схватили прямо среди разговора с мужем и бесцеремонно бросили в седло. Увезли домой. Заперли в ее девичьей комнате. Гвоздями приколотили тяжелый навесной замок на дверь и отворяли его только для того, чтобы принести ей питье и еду. Окна не трогали, видно решили, что из комнаты на третьем этаже ей никуда не деться. Да и Роза и не пыталась сбежать, даже не мыслила о том… Едва она оказалась в родительском доме, как тотчас перестала быть мужней женой и объектом чьего-то вожделения. Мерзавец Глебов. Пройдоха Лезин. Веселый, в вечном ощущении праздника дом, из окна которого ей порою хотелось выброситься. Нагая Журавлева в лодке среди цветов. Живая она была или нет – Роза долго еще не знала. Да уже и не хотела знать. Все это стало нереальным, будто безумный сон. Чьим-то далеким прошлым. Даже Шмуэль. Пожалуй, лишь его судьба интересовала Розу, но о нем она тоже не знала ничего. Первое время даже думала, что братья попросту убили его на той тропке у Черной речки… Здесь и сейчас Роза была сестрой и дочкой. Нашкодившей непослушной девчонкой. Крепко знающей, что виновата, и готовой понести справедливое наказание. И наказание не заставило себя ждать. Сперва матушка, задрав ей юбки, так отхлестала хворостиной так, что Роза несколько дней не могла сидеть. Но то оказались цветочки. Роза даже радовалась матушкиным визитам, поскольку первое время она была единственной, кто вовсе навещал ее, запертую в спальне. Отец с нею не разговаривал. Даже видеть ее не желал – Роза только слышала через дверь его голос, когда он беседовал с матушкой или братьями. И голос этот, брезгливый, с явными нотками отвращения – отвращения к ней, его единственной дочери – разрывал Розе душу. Она готова была в ногах у него валяться, руки целовать, чтобы только батюшка, как раньше, сказал ей хоть одно слово. Пусть и не ласковое – любое. Матушка ругала ее почем зря, выговаривала, что она опозорила семью, опозорила их всех, даже невестку и младенца-племянника. Что младший брат теперь не сыщет себе хорошей жены, поскольку двери в приличные дома им попросту закрыты. А главное, что никто не станет вести дел с ее отцом, и они все умрут в нищете. Все из-за Розы. Правда то или нет, но матушка верила в это – голос ее неподдельно дрожал, а глаза были полны слез. Поверила и Роза. Потом братья стали понемногу говорить с нею. Пусть через губу и строго по делу, но все же. Выспрашивали, кто он, ее муж, кто их венчал и где. Выпытывали про Глебова, про Лезина, про Журавлеву. А потом… должно быть, матушка над нею сжалилась. И братьев приструнила. Ибо Розу вдруг начали считать не виновницей всех бед человеческих, а безвинною жертвой. Обманутой со всех сторон. Матушка плакала, а к Розе привели лютеранского священника, который объяснил ей, что Шмуэль воспользовался ее доверчивость, увез ее от родителей тайно, преступно. Не сказал, что еврей, а это большой грех. Обманул. А значит, и брак их ровным счетом ничего не значит. Недействителен, если говорить официальным языком. – Ведь консумирован брак не был? – строго спросил пастор. – Не был… – чуть слышно пролепетала Роза то, что он желал услышать. Разумеется, она понятия не имела, что это слово значит. Однако ж пастору она не верила. Как-так недействителен? Все по канонам было! Она стояла в церкви в подвенечном платье, и тот другой пастор что-то говорил им… Поверила Роза позже. Когда братья привезли, а мушка передала ей – осторожно, как величайшую ценность – письмо от Шмуэля. Единственную за все время разлуки весточку от него. Гет10. Разводное письмо из двенадцати строк, написанных его рукой. В письме он говорил, что нашел у жены ущерб, а потому отказывается от нее. Она и правда была свободна отныне. Однако с той поры в Розе будто умерло что-то. Жалость к себе, глубочайшее чувство вины уступило место полному безразличию ко всему. Ко всем. Она послушно делала, что говорят братья; под их диктовку написала несколько писем, обвиняющих Шмуэля во всем, в чем только можно; подтвердила то же полицейским чинам, привезенным к ней туда же, в ее комнату. А потом был суд, хотя Роза даже не понимала, кого судили. Вероятно, ее саму за все ее прегрешения… Однако она точно знала, что все то время, пока господин судья задает ей жестокие вопросы, в просторном, богато украшенном зале, в самом его центре, сидит он, Шмуэль. Знала, думала о нем, но так и не осмелилась даже глаза скосить в его сторону. – Свидетель, вы подтверждаете, что Гутман состоял в любовной связи с убитой девицей Журавлевой? «Значит, все-таки убитой…» – только сейчас и осознала Роза, не понимая толком, что по этому поводу чувствует. – Свидетель! – прикрикнул господин судья. – Отвечайте на вопрос! – Да, подтверждаю… – прошелестела Роза. «Мне ее все-таки жаль… да, жаль, никто не заслуживает столь нелепой смерти…» – Свидетель! Отвечайте на вопрос, не затягивайте заседание! – снова прикрикнул судья, а Роза, к своему ужасу, поняла, что не слышала второго его вопроса. – Простите, господин судья… что вы спрашивали?.. По залу пошел неодобрительный гомон, и судья, будто вбивая гвозди в умирающее тело Розы, несколько раз ударил молоточком по дереву. – Тишина в зале суда! Свидетель, я повторяю вопрос, вы подтверждаете, что в день убийства девицы Журавлевой Гутман отсутствовал без вести до самого вечера? – Да, подтверждаю…