Точно так же пришли к нам с доносом. Разгульная женщина пришла и донесла, что в Петербурге объявились 5 беглых каторжников, что они занимаются грабежом и живут у одного еврея на 12-й роте. — Давно они здесь? — Уже неделя. — Почему, — спрашиваем, — ты доносишь? Она и объяснила, что из страха. Один из них был её любовником, и, когда объявился, она чуть не умерла. Теперь он держит её, и она не знает, как от него избавиться. Но теперь решила их выдать. — Как же ты их выдашь? — А они днём завсегда сидят в портерной на 7-й роте. Все пять и я с ними. Приходите и берите. Начальник решил их взять назавтра и позвал нас на совещание, как их забрать? Пять каторжан, которым теперь уж ничего не страшно. Очевидно, силою их взять нельзя. Это был бы целый бой. Значит, надо взять хитростью. Мы и придумали: сперва споить их, а потом и забрать. Начальник одобрил и назначил нас пять человек, самых сильных. Я и теперь силён, а тогда ещё сильнее был. Ну, вот… Наступило утро. Мы переоделись рабочими, взяли билетики, все как есть, и захватили с собою водки: каждый бутылки по три. Спрятали их и марш в портерную. Вошли и сразу видим нашу бабу в компании. У самой стойки за столом сидят с нею пять мужчин, прямо, можно сказать, каторжных. Рожи зверские, сами здоровые. Сидят, пьют и шумят. Мы сели напротив их, спросили дюжину пива и стали пить, намечая друг другу, кому кого обработать. На мою долю пришёлся самый ражий мужик. Порешили мы, как и что, и начали действовать. Один из нас достал водку и налил по стаканам, да нарочно сделал так, чтобы и те видели[203]. У тех на водку сразу глаза разгорелись. Один из них и говорит: — Не угостите ли соседей, почтенные? — Что же, — отвечаем, — у нас добра этого много. Давайте стаканы. — Да что, — подхватил я, — давайте лучше столы сдвинем да в одной компании все! — Чего лучше, — засмеялись те, и мы тотчас сдвинули столы. Сдвинули и начали своё дело. Сначала они отнеслись к нам немного недоверчиво. Спрашивают, откуда мы. Ну, я и другой говорим от Сан-Галли, третий от Камюзе, а другие два за наборщиков себя выдали, и все назвались земляками, пригородными крестьянами. — А вы кто? Они тоже назвались рабочими и, как и мы, показали свои нумерки. После этого мы пить начали. Каждый из нас своего спаивает. Так и льём в них. Пошло тут веселье. Запели они песни, и все каторжные. Видим мы, что они размякли, я и говорю: — К концу водка! Знаете, что, братцы, — у меня дома к именинам четвертная припрятана. Пойдём, разопьём, а? Пётр, Степан, Саня, Микола, вы как? — А что ж? — отвечают они. — Надо бы только и земляков захватить. Ты как? — Да я с радостью! Как они? Пойдём, братцы? Те тотчас согласились. Мы им ещё по стакану влили, и они целоваться стали. — Ну, — сказал я, — расплатимся да и пойдём! Я вот с ним, — указал я на своего, — а вы каждый по приятелю берите, да на извозчиках! Ну! Адрес мой знаете? — Ну, не валяй! — и мы гурьбой вышли из портерной. А у нас уже всё подготовлено было. Сейчас же подкатили извозчики. — Сажайтесь, ребята! — командую я. — А я кой-чего куплю ещё! И нарочно, для отвода глаз, повёл своего приятеля в лавки, купил колбасы, ситного, нагрузил его и сел на извозчика. — Валяй! Едем это мы обнявшись, песни орём. Безобразие! Городовые по дороге все знали, кто мы, и потому пропускали нас. А то бы непременно в часть потащили. Едем мы и прямо в сыскное. И так мой-то ослаб, что не разобрал, куда я и веду его. Так с колбасой и ситником и пришёл. Только когда его взяли, тогда лишь опомнился и сразу отрезвел. Так и затрясся весь. — Ну, — говорит, — счастливый твой Бог, что я не смекнул: не быть бы тебе живым! — и с этими словами из-за голенища нож вынул. Да, чуть бы догадался он, и был бы мне конец… — А остальные? — Одного тоже в сыскное доставили прямо, а остальных по дороге арестовывали. Доедут до участка, крикнут дворников и — готово!.. Спустя полгода судили моего и присудили к 50 плетям и лишним 5 годам. А затем его к нам послали для измерений. Привели с конвоем, в кандалах. Он зашёл в отхожее место. Вошёл один, а конвой у дверей остался. Я ничего не знал, вошёл туда и вдруг его вижу. Он как увидит меня, да как бросится ко мне: — Попался, — говорит, — ну и прощайся теперь с жизнью! — и меня за горло. А мы одни. Я успел ухватить его за кандалы и дернул. Он упал. Я позвал конвойных, и они освободили меня, а его увели. Другого бы задушил. Того, кто сноровки не знает. — Какой сноровки? — А с кандалами как справиться? У него цепи-то от ног к поясу идут. Если их ухватить обе да дёрнуть, так сразу под обе ноги. Ни один не устоит. Ну, а если не знать этого, так как справишься с таким чёртом?.. — Да, было! Всего было, — окончил он рассказ, — да и сейчас, разве знаешь что? Сколько за свою службу и в тюрьму, и в Сибирь, и на Сахалин отправил народа? Разве они не помнят? Вернулся иной и только встреться с ним… Наша служба не лёгкая{478}… ПРИЕМЫ СЫСКА — Как добиваемся сознания? — сказал мне агент. — Да на всякий манер! Только не бьём, хотя про нас эту молву и распускают. Если иные из очень старых, так те, пожалуй, и ткнут в зубы или прикажут там на колени стать. Только упаси Бог, если начальство узнает! Прямо вон прогонит! Да и толку в этом бое нет. Обозлится — замолчит, а иной так и сдачи даст. Ведь с ним — глаз на глаз, и ему рисковать совсем нечем… Совестим, улещаем смягчением наказания, обманываем… Да вот, например. Один парень, зная, что у его любовницы есть рублей 20 денег, завёл её на Смоленское поле, угостил водкой, а потом задушил ремнём и ограбил. Нашли тело, видели, что с этой женщиной этот парень ходил, знали, что он любовник её. Ну и арестовали. Спрашивали его, спрашивали, а он запёрся и хоть бы что. С утра до вечера с ним мучились; наконец велели отправить в часть. А у нас все такие в арестном доме при Спасской части сидят, и их оттуда к нам приводят. Я в ту пору дежурным был. Привели его ко мне, чтобы я его переправил, и сидит он у меня в комнате. Только вдруг в телефон позвонили. Он так и вздрогнул и глаза выпучил. Мне и пришла мысль. Поговорил я по телефону, а потом обращаюсь к нему и спрашиваю: — Знаешь ты, что это за инструмент? Он покачал головой. — Откуда мне знать? Штука диковинная. Сама звонит. — А это, — говорю, — такая штука, что нам помогает. Видишь эту трубку? — и указываю ему на слуховую трубку. Он кивнул. — Вот если я её к твоей голове приставлю, а сам смотреть сюда буду, — указал ему на кружочек, куда говорят, — так здесь все, что ты сделал, как на картинке будет. Положим, ты убил Акулину… — смотрю, он побледнел весь, а я продолжаю: — Сейчас это всё видно будет! Подойди сюда! — сказал я. Он встал и весь дрожит. — Иди, иди! Он подошел. Я приложил ему трубку к уху и говорю: — Не веришь? Смотри сюда. Видишь! Не знаю, увидел ли он что; только вдруг бросил трубку и прерывающимся голосом забормотал: — Чего уж тут… вестимо… грешен… моё дело. И рассказал всё… А то в другой раз. Сообщают по телефону, что у одного домовладельца старший дворник относил в банк 4000 рублей и потерял. Меня вдруг взяло сомнение. Я к начальнику: так и так; позвольте попытать, правду узнать. — Что ж вы думаете, дворник украл деньги? — Сейчас не знаю, а кажется. — Что же, попробуйте! Я сейчас по телефону приказал доставить дворника ко мне. Доставили. Чисто одетый, степенный такой… Ну, как и что? — Потерял, — говорит и всё… Я дежурным был. Всё равно всю ночь сидеть. Я сижу и его держу. Нет-нет да и переспрошу: как и что. Он всё своё. А у нас от практики прямо чутьё развивается. Чувствую я, что он украл деньги, а поймать не могу. Я его в часть и подсадку сделал… И там не проговорился. Неделю я его держал, наконец, начальник приказал мне его выпустить. Такая досада! Я это в последний раз вызвал его, заложил руки назад, будто держу что, да и говорю ему, смеясь: — Ну, и теперь запираться будешь? Думал, не найду! Он встряхнул головой и отвечает со вздохом: