– Между прочим, – вдруг сказала мать весело, словно они не ругались всю дорогу, – замечено, что весенние лужи отличаются от осенних. Особенно майские. Смотри! Настя как дура уставилась в лужу. – Осенняя всегда темная, дна не видно, и в ней желтый лист плавает или жухлая трава. А весенняя прозрачная, не стоячая, вода ручейком уходит, и березовые почки нанесло, должно быть, ветер был сильный. – Тонечка! – прокричали от соседних ворот. – Наше вам! Вы из мегаполиса? Как дорожная обстановочка?.. Здоровье Марины Тимофеевны как? Мариной Тимофеевной звали Настину бабку. – Дебил, – сквозь зубы пробормотала Настя и вброд через лужу ушла на участок. Калитка влажно хлопнула ей вслед. Этого соседа Настя ненавидела, вот просто – уууух как!.. Вот как ненавидят… врага!.. Он и был враг. Он строил глазки Настиной престарелой матери! Молодой лосяра при всех делах – «Лендровер», льняной пиджак, зимой стеганая куртка на клетчатой подкладке, знаем мы эти английские клетчатые подкладки, меховые мокасины, белоснежные рубашки, вечно в солнцезащитных очках, на участке у него красотища, как в журнале «Современная усадьба»! И вот это чучело позволяло себе кокетничать с матерью, а та велась – противно хохотала, когда он с ней шутил, поводила плечиком, волосы откидывала так и эдак, гадость какая!.. Если б отец был жив!.. Если бы только он был жив!.. Мать с соседом продолжали амурничать у калитки, когда путь Насте преградила бабка-змея. Должно быть, в кустах таилась, поджидала. – Настя. Внучка решила ни за что не останавливаться. Она сразу поднимается к себе в комнату и там… …А что там?.. Даже фотки не выложишь! Совершенно ясно, что мать распоясалась. И совершенно ясно, что, если Настя ослушается, ее лишат доступа к мировому разуму, и тогда она погибла! Погибла окончательно и бесповоротно, вот как… Дольчикова! – Настя. Внучка круто обернулась. – Что тебе нужно? – Я знаю, что произошло, – сказала бабка негромко. – Ужасное несчастье, бедная девочка. Но все-таки скажи мне, как ты ответила? Ты ведь успела… проэкзаменоваться?.. – Успела, – промямлила Настя. Тут как-то нахлынуло все: и экзамен, и страхи, и точная Настина копия среди поступающих – прямо сестра-близнец, – и лохматый ректор, прервавший ее, как только она начала читать про «скобки года», и «ужасное несчастье с бедной девочкой», и как они сидели на кадке с Даней, а потом в толпе увидели ту самую Милу, а с ней Дольчикову – ведь в ту минуту Насте даже в голову не могло прийти, что знаменитая актриса, худенькая, маленькая, бледненькая девчонка, казавшаяся на экране значительной, высокой и взрослой, доживает свои последние минуты. Их осталось всего ничего. Вот-вот она распишется в «Тихом Доне» и умчится по лестнице. Там, куда она умчится, кончится ее жизнь. Навсегда. Насовсем. …Даня сказал ей что-то о том, что не бывает романса о космических кораблях и танках, и вообще романсы бывают исключительно о любви… …Какая разница, о чем бывают романсы, если кончилась жизнь? Окончательно кончилась! Дождь налил весеннюю лужу, но это уже неважно. Больше нет и не будет луж – ни весенних, ни осенних. Потому что больше не будет жизни!.. Настя ткнула рюкзак на темную скамейку под мокрый куст сирени, сразу же окативший Настину спину ледяными каплями, закрыла лицо руками и зарыдала. Бабка подошла и обняла. В бабушкину жилетку какого-то необыкновенного норвежского войлока – он служил поводом для особой гордости, и бабкина гордость за этот норвежский войлок страшно бесила Настю – она рыдала про «скобки года» и про то, что жизнь кончилась моментально и навсегда, и еще про свой страх, и про майора Мишакова с его идиотскими подозрениями, и про Даню, с которым ей так и не дали поговорить!.. Ведь ей просто необходимо было поговорить с Даней, а их… разлучили, разлучили. Бабушка стояла молча, обнимала крепко, чуть-чуть похлопывала по спине. – …Главное, она же просто пошла курить! Она так и сказала этой Миле! Или Мила сказала, я не помню, а потом, понимаешь, мы ее увидели, и она так лежала, с пожарной лестницы упала прямо на балкон… А Даня мне велел, чтоб я не смотрела и не подходила! Он как-то сразу сообразил, понимаешь? А я не сообразила!.. – Понимаю, – согласилась бабушка. Полой жилетки норвежского войлока она укрывала трясущуюся внучку, потом сняла жилетку и накинула на нее. – И часики у нее такие… странные были, на браслете висели, я никогда таких не видела! А потом они пропали! – Пойдем, – вдруг предложила бабушка. – Я тебе покажу одни. Может, похожи? Настя кулаками вытерла глаза, из которых все равно лило, и посмотрела на бабушку. – Что покажешь? – У меня есть часы, похожие на медальон на браслете, как ты говоришь. Пойдем, я тебе покажу. Поддерживая друг друга – вернее, бабушка поддерживала и направляла Настю, и еще несла ее рюкзак, – они взобрались на крылечко. – Настюш! – закричала мать. Оказывается, она не миловалась у калитки с залихватским соседом, а давно была дома! – Иди скорей, ванна наливается!.. Вдвоем с бабушкой они очень ловко раздели Настю, запихнули в ванну, и мать ей еще и голову помыла!.. – Лейся, лейся, водичка, умывай Насте личико, чтобы глазки блестели, чтобы щечки алели, чтоб смеялся роток, чтоб кусался зубок, – приговаривала мать, поливая Настю. – Это такая специальная присказка от сглаза, и когда я тебя маленькую купала… – Я помню, – пробормотала Настя, уворачиваясь от напористых струй. – Мам, чего ты, я не маленькая давно… …Но мать все равно вытерла ее – волосы промокнула отдельным полотенцем и до самых кончиков, – велела одеваться и вышла из ванной. Настя долго вздыхала, жалея себя, а потом стала рассматривать в зеркале собственное лицо – с печатью глубокой тоски. Тоска на собственном лице показалась ей идиотской и отвратительной. Какая у нее, Насти Морозовой, может быть вот сейчас, сию минуту тоска?! У нее все в порядке, она дома, и мама вымыла ее душистым мылом, как когда-то в детстве, и бабушка приголубила и пожалела, и они обе рядом с ней, Настей, но самое, самое главное – она жива! Она живет! И можно прямо из ванны побежать рассматривать весеннюю лужу – чем они там отличаются от осенних!.. Прыгая на одной ноге, Настя кое-как натянула джинсы – и их, и футболку мать принесла самые правильные, любимые, сильно ношенные, – и побрела на кухню. Обе, мать и бабушка, негромко разговаривали, и, видимо, о ней, Насте, потому что замолчали, как только она вошла. Еще утром она затеяла бы скандал. Еще утром она принялась бы выяснять, о чем это они говорят у нее за спиной, наверняка осуждают, да?.. Да?! Насте даже показалось, что и мать, и бабка словно ожидают скандала, но она простила их. В эту минуту. Они же не знают. Они не видели. Они не могут знать, как это страшно – когда вдруг не стало человека, совсем девочки, которая просто приехала потусить среди абитуриентов, вон даже не накрасилась!.. – Ничего, ничего, – сказала бабушка ободряюще. – Очень жалко, – добавила мать. – И родители! Я даже и не знаю, кто у нее родители, где они… Настя и это пропустила мимо ушей – так на нее подействовала смерть Светланы Дольчиковой! Ну, откуда матери могут быть известны родители Дольчиковой?! Где ее собственная мать и где родители звезды?! В разных галактиках! Бабушка ловко выставила перед Настей чашку бульона – из чашки торчала бодрая куриная нога, – и блюдо пирожков, крохотных, горячих!.. Настя, обжигаясь, принялась пить бульон, куриная нога мешала, и пришлось выволочь ее на тарелку и заедать поочередно пирожками и ногой. – Боже мой, – пробормотала бабушка. Мать, пригорюнившись, смотрела, как дочь ест. Настя допила бульон, вытерла пальцы о джинсы и взяла в каждую руку по пирогу. – А этот мальчик? – спросила бабушка негромко. – С которым ты была?.. Он из поступающих? – Да не-ет, я же говорю! Он с другом ходит, просто так. Он в прошлом году поступил… я забыла название… для каких-то африканцев… Он «Тихий Дон» читал, сидел на кадке, а больше сесть было некуда, и я тоже села… – Позволь, он что же? Африканец? Тут Настя вспылила – ну что, в конце концов, за тупость, а?! – Бабуль, какой он африканец?! Институт так называется, не помню!.. Для африканцев!.. – Стран Азии и Африки? – предположила мать, и дочь, запихивая в рот пирожок, согласно замычала – да, да, именно!.. – А мне с ним даже поговорить не дали, – прожевав, выговорила Настя, и слезы вновь хлынули у нее из глаз. – Мам, ну, почему?! Зачем ты меня сразу уволокла-то?! Ну, так нечестно даже!.. – Подожди, подожди, – быстро сказала бабушка. – Давай я тебе чаю налью. – Пейте сами ваш чай противный! – Посмотри, такие часы были у… той бедной девочки?.. Бабушка выложила перед ней на скатерть странное украшение. Довольно увесистая цепочка, пожалуй, немного шире обыкновенного браслета, на цепочке овальный медальончик с выпуклой крышкой. На крышке какие-то переплетения и три камушка – два красненьких и один зеленый. Настя потрогала выпуклую крышку, шмыгнула носом и подняла глаза на бабушку. – Где ты взяла?.. Ба, где ты их взяла?! Марина Тимофеевна помолчала немного.