И он успел! Он приехал, когда ее уже выносили к машине «Скорой помощи», Варвара ухватилась за его руку и прохрипела, приподняв голову: – Юра… – Я здесь, я здесь, с тобой! – уверил он, непроизвольно-сильно сжав ее ладонь. – Не уходи, – попросила она и наконец потеряла сознание. Он не уходил. Все время оставаясь возле нее, его пытались гнать врачи и медперсонал, но он игнорировал все требования и продолжал держать ее за руку до того момента, пока каталку с Варварой не вкатили в операционную. Она пришла в себя поздним вечером и, еще не открыв глаза, почувствовала мужа рядом. – Юра, – позвала Варя. – Я здесь, – тихо ответил он и взял ее за руку. Варвара с усилием разлепила веки. В палате, в которой она обнаружила себя, было темно, только неярко светила лампа на тумбочке, и в свете этого ночника невозможно было различить выражение лица мужа, который наклонился к ней. – Ребенок? – спросила Варя, уже зная ответ. Чувствуя всем своим существом это знание. – Нет, – тихо сказал он и покачал головой. – Почему? – просипела сухим горлом Варвара. – Непонятно, – помолчав, ответил Юрий. – Врачи говорят, никаких видимых причин для выкидыша не имелось, – и перевел разговор: – Тебе надо спать, набираться сил. Мы потом обо всем поговорим. Она заплакала. Беззвучно и страшно. Закрыла глаза, из них лились слезы, и ей казалось, что они настолько ядовитые, что прожигают следы на коже лица… Костромин не стал уговаривать жену не плакать и не произносил глупых призывов успокоиться, не начал объяснять, что ей сейчас нельзя нервничать, и все такое – тупое, дежурное и никчемное в данной ситуации. Он обнял ее осторожно, просунув одну руку ей под шею, расцеловал ее закрытые глаза и ручейки слез на щеках, наклонился, прижался лицом к ее лицу и плакал вместе с ней. Они так и замерли – два несостоявшихся родителя, оплакивающих свое не родившееся дитя… – Не оставляй меня здесь одну, – попросила Варвара, когда они немного пришли в себя от слез и Юрий, чуть откинув голову, заглянул ей в лицо. – Я не смогу без тебя тут. – Не оставлю, – твердо пообещал Костромин. Он остался, как ни протестовал медперсонал и лично лечащий врач Варвары. Юрий только сказал ему жестко: – Я не уйду. Врач посмотрел внимательно и, тяжко вздохнув, велел медсестре выдать Костромину медицинскую форму, чтобы он переоделся в стерильное. Он переоделся и лег на кровать рядом с женой, когда их наконец оставили все в покое, уложил ее голову себе на руку, обнял и всю ночь охранял ее сон. Каждую ночь до самой выписки из больницы Юрий проводил рядом с женой, сменяя на «вахте» кого-нибудь из родственников, в том числе и маму, приехавшую поддержать сына с невесткой в их беде. Беда была общей, свалившейся страшным потрясением и на родителей, словно придавив чугунной плитой. Держались одним кулаком друг за друга, успокаивали, как могли, и уговаривали, что надо жить дальше. Жить, конечно, дальше надо. Тем более врачи объяснили, что со здоровьем все в полном порядке. Причину, по которой произошел выкидыш, так и не смогли диагностировать. На самом деле непонятки какие-то – Варвару и Юрия подвергли всяческим исследованиям, и они оба сдали кучу всевозможных анализов и тестов, маркеров и еще какой-то там фигни, которые совершенно четко и однозначно показали, что оба абсолютно здоровы, у них прекрасная физическая совместимость и никаких противопоказаний для возникновения нормальной беременности и полноценного вынашивания ребенка не имеется и в помине. Плод так же был здоров и замечательно развивался, Варвара правильно питалась, вела правильный образ жизни, берегла себя и ребенка. Так же никаких внешних факторов, спровоцировавших выкидыш, не имелось, она не ударялась, не делала резких движений, не поднимала тяжестей, не отравилась никакой пищей, не нервничала и не перетруждалась… Одним словом – не имелось никаких причин, из-за которых мог бы произойти выкидыш! И как это понимать, ни врачи, ни тем более Варя с Юрием не знали! – Из позитивных новостей, – сказал лечащий врач при выписке. – Вы оба совершенно здоровы, и у вас, Варвара, нет никаких препятствий и противопоказаний для новой беременности. Вы ее прекрасно выносите и родите здорового ребеночка. Но не раньше, чем через полгода. Хорошая новость, жизнеутверждающая. Вот только Варвара находилась в состоянии депрессии и никак не могла смириться, принять гибель ребенка. Ну это понятно. Наверняка все нормальные женщины, которым пришлось пройти через такую беду, находились в таком состоянии, с единственной только разницей – кому и насколько быстро удавалось из него выйти. Вот это главное! Варвара отдавала себе отчет, что не только она потеряла ребенка, его потерял и Юра, и их родители, она понимала и то, что надо бы поберечь душевное состояние родных людей, но не могла. Не могла!! – думала только о себе и о страшной своей потере, вся погрузившись в нее. Помог случай. Как водится, вершитель судеб – случай! Нет, нет! – сопротивлялась во сне Варвара. – Зачем ей воспоминания про потерю ее малыша?! Зачем?! Нет, она не хочет! Она плакала и требовала вернуть ей память о других событиях, о таких днях, где всегда светит солнце и синие-синее высокое небо, в котором быстрыми росчерками носятся стремительные стрижи, пахнет счастьем и где-то совсем рядом чувствуется море… Не надо ей про ту боль и те душевные страдания! Она проснулась, почувствовав, что подушка под щекой мокрющая от пролитых во сне слез, и подумала – вспомнила, что страдала тогда не она одна… Костромин всегда оберегал ее, хранил, вот и не показывал, скрывал свою личную боль утраты. Носился с Варей, как с ребенком малым, все пытался порадовать чем-то, вырвать из ее мрачного депрессивного состояния, придумывал всякие занятия, а сам… Варвара однажды проснулась отчего-то посреди ночи, а мужа в кровати нет, полежала, прислушалась к ночной тишине и услышала какие-то непонятные тихие звуки, доносящиеся из кухни. Выбралась из кровати, пошла туда и увидела Юру. Горела только одна лампа над рабочей столешницей, чуть разбивая темноту, он сидел за столом, поставив на него руку, опустил лицо в ладонь и плакал. Такими тяжелыми, мужскими безысходными слезами безмерной боли, оплакивая сыночка, так и не появившегося на свет… И она кинулась к нему, обняла, целовала торопливо, бестолково, куда попадала губами, и просила прощения за свой эгоизм, за глупость свою, за то, что не уберегла ребенка, целовала и говорила, говорила между поцелуями сбивчиво, бессвязно, пока он не схватил ее руки, не прижал их к бокам и не обнял своими сильными руками, останавливая эту ее покаянную неосознанность. Они так и сидели какое-то время, молча, но вместе, не порознь переживая волну душевной боли и очищения. И Юрий тихонько покачивал Варю, успокаивая и покачиваясь с ней и сам. Зачем она все это сейчас вспоминает? Ей не нужно в больные воспоминания, ей надо в светлые! А Костромин не назначал очередность воспоминаний, они сами приходили, властно вторгаясь в его сознание, не спрашивая разрешения и не подчиняясь его желаниям. Он тоже не хотел проживать заново потерю малыша и того, что испытал тогда. Не хотел! Но они сами явились без его желания и ведома, правда, пощадили – лишь краем, росчерком напоминания коснувшись той больной раны… Как же жутко он тогда испугался за Варюху!! Ужасно. Она позвонила и прохрипела чужим, незнакомым голосом: – Юра! У меня кровь!! Он все сразу понял, подскочил с кресла и проорал: – Ты где?! – Я на работе… В туалете… – сипела горлом Варвара. – Держись! – кричал он. – Я еду!! И, выбегая из кабинета, торопливо набирал телефон Гондарова и кричал ему в трубку: – Варвара в туалете, у нее началось кровотечение, пошли туда Зинаиду и вызывай «Скорую»! Я еду!! Он успел в самый последний момент, когда Варюху выносили из офиса. А дальше потянулись страшные часы ожидания вердикта врачей. И та долгая больная ночь, когда жена спала у него на плече, истерзанная болью и слезами, а он размышлял, за что им такое наказание. Или для чего? Варя быстро оправилась физически, но никак не могла отойти душой от боли и потери. Изменилась, совсем перестала шутить, улыбаться, пропал ее звонкий смех, и только мерцали весенние глаза лампадками, теперь отчетливо освещая ее внутреннюю боль, а не радость жизни, и Юрий не знал, как помочь жене, и страдал от этой своей беспомощности. И была та ночь, когда он оплакивал потерянного сына, а она застала его и кинулась успокаивать, и что-то произошло тогда с ними странное, какой-то перелом в них обоих – перелом к жизни, к свету, словно они очистились вдвоем от тяжелой болезни. Не исцеление еще, но поворот к нему. Бог знает, Юра не мог бы объяснить, только чувствовал. На следующий день он заехал за Варей на работу, а ее коллеги сообщили, что она ушла. Костромин перепугался тут же ужасно – заболела, решил с перепугу! Давай звонить, а она таким вялым голосом отвечает: