Психиатрическая лечебница Далльдорфа, Берлин 19 марта 1921 года Давненько я ничего не писала, а теперь кручу в пальцах перьевую ручку Конрада и не знаю, что написать. Передо мной страницы – пустые, как песок, по которому никто не ходил. Моя жизнь так же пуста, и меня бросает по ней, как бочку по волнам. Я их потеряла. Говорят, время лечит все раны, но мои раны никогда не затянутся. Хильда. Конрад. Иногда я произношу их имена вслух, но лиц, лиц их я больше никогда не увижу. Говорят, после смерти нас ждет воссоединение с близкими, но я не могу в это поверить. Думаю, после смерти нас милосердно поглощает большое черное ничто. Я не могу перестать думать о том, что это мое наказание. Наказание за страдания, которые мы причинили – и продолжаем причинять – пациентам в Далльдорфе. Долгое время я искренне верила, что мы спасаем людей, но за последние годы я столько всего повидала, что потеряла веру. Эта страна полна сломленных душ, полна людей, потерявших рассудок. Спасения нет. Уже три года как я вернулась в Далльдорф. После войны лазареты позакрывали, а пациентов распределили по лечебницам или объявили «излечившимися» и отпустили. В научно-исследовательских клиниках, в первую очередь – «Шарите», появились настоящие методы лечения душевнобольных. Тамошние пациенты часто идут на поправку, и их выписывают. В Далльдорф же приезжают, чтобы остаться навсегда. Город не в состоянии нести ответственность за всех бедных и больных, поэтому многих из них отправляют в сельские лечебницы для душевнобольных. Несмотря на то, что после образования Большого Берлина Далльдорф стал считаться частью города, к нам по-прежнему ссылают неизлечимо больных, обездоленных и беднейших из бедняков со всей округи. Виттенау, конечная. Дальше поезд не идет. Мы держим здесь людей, но лишь немногим из них можем помочь. Директор Кортум позаботился о том, чтобы лечебницу модернизировали. Теперь у нас электрическое освещение, большая современная кухня и канализация. Время вонючих сточных вод, отводимых на поле, закончилось. Однако отремонтированные здания, новые сверкающие станки – все это кажется мне издевательством, учитывая холодность, с которой врачи и медсестры обращаются с больными. Такое ощущение, будто механизация отчасти виновата в том, что уход за пациентами тоже стал каким-то… механическим. Врачи прикладывают все меньше усилий, чтобы их исцелить. Отдельная человеческая жизнь ничего не стоит, и пациенты, умершие от голода в военное время, наглядно это доказывают. Я слышала, как один врач сказал, что они умерли, потому что были недостойны, и что их смерть помогла выжить здоровым. Куда заведут нас эти мысли? Я считаю такую точку зрения верхом цинизма, чего не скрываю. Надо ли говорить, что в лечебнице меня не очень любят? Вчера директор Кортум вызвал меня к себе. Я ожидала этого. Коллеги давно от меня отвернулись, они сплетничают у меня за спиной, и я не могу их винить. Я – глубоко несчастная женщина, и от выпивки, к которой я давно пристрастилась, у меня дрожат руки. Но без бутылки мне не прожить и дня. Директор Кортум сразу перешел к делу. До него дошли разговоры о том, что я не могу выполнять свою работу. Я опасна для себя и для окружающих. Поэтому ему не остается ничего другого, кроме как уволить меня. Потом он спросил, понимаю ли я его. Интересно, он правда ожидал от меня понимания и прощения? А ведь он прекрасно знает, что я отдала лечебнице годы жизни и что увольнение станет моим концом. Но мне стало его жаль, он тоже постарел и сгорбился. Поэтому я просто кивнула и ушла. Мне страшно. Что будет дальше? Однако в глубине души я испытываю облегчение от того, что мне больше не придется садиться утром на поезд и ехать в лечебницу. Теперь и этому конец, а значит, из-за меня больше никто не пострадает. Глава 32 Понедельник, 12 июня 1922 года Карл стоял перед театром на Ноллендорфплац и курил, устремив взгляд на темные деревья. Запоздавшие капли дождя стучали по его шляпе. Внутри театра, за богато украшенным фасадом, находился отделанный красным деревом Моцарт-холл, который служил кинотеатром. Сегодня на вечернем сеансе показывали «Заклейменных». С тех пор, как кинотеатр выкупил Ганнс Бродниц, кроме голливудских фильмов здесь начали крутить картины не для массового зрителя, поэтому последние два часа Карл провел в распадающейся царской России, раздираемой историческим прошлым и современным настоящим. Герои, брат и сестра, поддерживали революцию и боролись против бедности и антисемитизма. Кинотеатр предлагал зрителям путешествие в мир кино, поэтому билетерши в Моцарт-холле были одеты так, словно вышли из средневекового русского трактира. Фильм произвел на Карла неизгладимое впечатление: музыка и глубокие образы преследовали его даже тогда, когда он, выбросив окурок, медленно направился в ночь, которая густела с каждой минутой. Темноглазая актриса, сыгравшая сестру Аннушку, напомнила ему Хульду, хотя глаза у Хульды были куда светлее, а волосы – короче. Но от взгляда, которым Аннушка смотрела на своего возлюбленного, Карл покрылся мурашками. Поэтому он даже не удивился, когда ноги сами привели его на Винтерфельдтплац. Беспокойство стучало, как обезумевший часовой механизм, и подгоняло Карла вперед. Он снова и снова перечитывал записи из дневника Риты Шенбрунн, снова и снова рассматривал их под разным углом, как шкатулку с двойным дном, словно искал какой-то скрытый смысл. Мертвый молодой солдат. Страдания от Великой войны тянулись из прошлого в настоящее. Отец, который никогда не вернется к детям, потому что честолюбивый врач поджарил беднягу, как кусок мяса. Рита. Рита Найтингейл, добрая душа, она держала пациента за руку до самой его смерти. «Проклятье!» – подумал Карл, дрожащими пальцами закуривая очередную сигарету. Ему хотелось побыстрее покончить с этим расследованием. Почему он не может оставить прошлое в покое? Какое ему дело до женщины, которой не было дела до него? Признаться, Карл немного завидовал детям из дневника – у них был отец, они могли его оплакать. А Карл даже не знал имени своего отца, который, скорее всего, и не подозревал о его существовании. Карл вдохнул прохладный ночной воздух и, опустив голову, бесцельно зашагал вперед. Страх невидимой рукой погладил по затылку. Что-то в дневнике Риты не давало Карлу покоя. Он чувствовал, что что-то упустил… Потом Карл снова подумал о Хульде, о ее ясных глазах, которые смотрели так обиженно, когда он запретил ей заниматься расследованием… Но гордости этой женщине не занимать, поэтому кто знает, последовала ли она его указаниям? И почему она несколько раз звонила в полицейское управление? Секретарь сообщила Карлу о том, что некая госпожа Гольд хотела с ним поговорить, но сообщения не оставила. У Хульды не было телефона, Карл даже не знал ее адреса… Знал только, что она живет где-то здесь. Он в нерешительности остановился и огляделся по сторонам. Вечер понедельника, улицы медленно пустели. На площади почти никого не было. В уголке, где в базарный день, наверное, стоит булочник, ругались из-за последних крошек несколько голубей. Но вот круглый киоск, где продавались газеты, он один был еще открыт. Теплый свет маленькой газовой лампы освещал витрину. – Добрый вечер, – сказал Карл, подходя ближе. Импозантный старик за прилавком повел роскошными усами и расплылся в подобострастной улыбке опытного продавца. – Добрый вечер. Чем могу служить? Чтобы выиграть время, Карл принялся изучать заголовки и фотографии на первых страницах газет. Наконец он остановился на выпуске «Фоззише цайтунг» и вытащил из кармана горсть монет. Передал продавцу и с деланым равнодушием поинтересовался: – Вы случайно не знаете госпожу Хульду? – Возможно, – ответил старик и застегнул жилет так, словно захлопывал перед Карлом дверь. – Так знаете или нет? – Это зависит от того, кто спрашивает. Карл изумленно вытаращился на старика, чья улыбка под усами сменилась серьезным, настороженным выражением. – Меня зовут Карл Норт, – представился он и по привычке чуть было не добавил «комиссар уголовной полиции», но вовремя придержал язык. Ему казалось неразумным упоминать свою должность, когда речь шла о делах частного характера. «Очень частного», – подумал Карл и коротко зажмурился, на секунду вспомнив прикосновение губ Хульды. Как ни странно, его собеседник снова улыбнулся – скупо, сухо, но улыбнулся. – Вот вы, значит, какой. – Он посмотрел на Карла, словно говоря: «Выкладывай, что у тебя на уме». Карл глубоко вздохнул. Значит, Хульда о нем рассказывала? Это хорошо или плохо? – Вам известно, где она живет? – спросил он, чувствуя себя юнцом, который пришел к отцу понравившейся девушки и просит разрешения с ней погулять. Карл мысленно вздохнул. В прошлом такие вещи всегда давались ему с трудом, и даже сегодня он чувствовал себя неловко и глупо. Поначалу представительницы прекрасного пола «клевали» на его внешность, но после первого же разговора предпочитали держаться подальше, словно от него разило дурным запахом. Карл не удивился, когда собеседник сказал: – Будь вы на моем месте, дали бы незнакомому мужчине адрес одинокой девушки? Карл сокрушенно покачал головой. – Вы правы. Просто… – Он замешкался, опустил взгляд на носки ботинок. – Мне нужно срочно с ней увидеться. Можно сказать, речь идет о жизни и смерти. Продавец газет рассмеялся – тихо, коротко, но этого хватило, чтобы Карл смутился. – Вы, современная молодежь, так любите преувеличивать! Все у вас срочно, вечно вы спешите сломя голову. Куда же делись старые добрые времена, когда мужчины терпеливо и с достоинством ухаживали за женщинами? Карл чувствовал, что щеки заливает жар, но надеялся, что в тусклом свете этого не видно. На всякий случай он немного отодвинулся от газового фонаря. – Вы неправильно меня поняли, – холодно сказал он, стараясь, чтобы прозвучало не как отговорка, и придал голосу возмущенные нотки: – Мы с госпожой Хульда работаем вместе над одним делом. – Могу себе представить, – пробормотал старик, с улыбкой поглаживая усы. – Дайте угадаю – госпожа Хульда всегда на шаг впереди вас? – С чего вы взяли? – Мой дорогой, я знаю госпожу Хульду намного дольше, чем вы. Уверяю вас, никому не под силу за ней угнаться! – Но она понятия не имеет, что делает! – воскликнул Карл, сам удивляясь волнению, прозвучавшему в его голосе. Он словно только сейчас осознал, в какой опасности находится Хульда. Что она недавно говорила об этой уличной девице, Лене? «У меня такое чувство, что она ищет моего общества…» Карл ударил себя по лбу, потом рывком наклонился вперед и схватил ошеломленного продавца газет за грудки. – Я должен немедленно ее увидеть! Меня не волнует, дразните вы меня или правда сомневаетесь в моих намерениях, но если Хульда вам хоть чуточку дорога, скажите, где ее найти! Он почувствовал, как по нему прошелся оценивающий взгляд, и мысленно взмолился о том, чтобы пройти эту проверку. Наконец продавец газет ответил: – Судя по всему, у бедного Феликса нет ни малейшего шанса. – Что? – Ничего-ничего. Не обращайте внимания на старческую болтовню. – Он указал на улицу, которая отходила от площади. – Вам нужен дом 34 по Винтерфельштрассе. Свернете направо, пройдете еще несколько домов – и вы на месте. Хульда живет в комнате под крышей. Но постарайтесь не попадаться на глаза квартирной хозяйке: госпожа Вундерлих женщина строгих нравов, она неодобрительно отнесется к посещению мужчины. Сунув газету под мышку, Карл смущенно поблагодарил старика. Тот внимательно посмотрел на него и мрачно сдвинул кустистые брови. – Вы уж не обижайте нашу госпожу Хульду. И позаботьтесь о ней как следует. Слова прозвучали почти угрожающе, поэтому Карл послушно кивнул. Затем приподнял шляпу и зашагал в указанном направлении. Но стоило ему добраться до дома Хульды, в окнах которого не горел свет, как смелость дала трещину. Оглядев безлюдную улицу, Карл присел на крыльцо и закурил. Глубоко вдохнул и, наблюдая за поднимающимися вверх струйками дыма, подумал, что вряд ли сможет выполнить просьбу старика. Что значит «позаботиться»? Чего Хульда от него ждет? Этот человек, продавец газет, знает о Карле и о том, что между ним и Хульдой что-то происходит. Что она успела наговорить окружающим после всего лишь одного поцелуя?! Карл почувствовал, как внутри поднимается легкое раздражение. «Я ничего не могу ей обещать!» – подумал он и затянулся так глубоко, что закашлялся. Он – человек, которого кидает из стороны в сторону, изуродованный внутри калека. Что он может предложить? Боже правый, неужто в наши дни одинокий мужчина не имеет права немного повеселиться без того, чтобы его осудила половина города? Карл возмущенно фыркнул и в то же время подумал, что лжет самому себе. Когда речь шла о Хульде, ему хотелось большего, чем «повеселиться». Но почему же сейчас его тянет уйти, поймать таксомотор и уехать домой, где Хульда его не найдет? Внезапно Карл разозлился. Гнев изогнутым когтем схватил его за горло, лишая воздуха. Карл поднялся так поспешно, словно хотел броситься бежать, повернулся – и выронил недокуренную сигарету. В темноте улицы перед ним стояла Хульда. – Что вы здесь делаете?