Карл замер. – Не понимаю. – Карл… – Хульда крепко сжала его лицо обеими руками и заглянула ему в глаза. – Рита Шенбрунн не может быть твоей матерью. Она тоже перешла на «ты», но Карл едва ли обратил внимание. – С чего ты взяла? – Гертруда Зигель, мать одной из моих пациенток, знала Риту. Она сказала, что в юности Рита попала в приют, который ты упомянул. Дом милосердия. – Что? – вскричал Карл, вскинув голову. Хульда приложила палец к губам. – Ты перебудишь весь дом! – сердито зашипела она. – Если госпожа Вундерлих нас застанет, то мне придется собирать чемоданы! – Прости. – Карл закусил губу. – Но я не понимаю, к чему ты ведешь. В дневнике Риты было письмо, выписка из приюта. На нем стояла дата моего рождения. – От волнения он случайно проговорился про дневник, но сейчас ему было все равно. – Пусть и так, – тихо отозвалась Хульда и открыла рот, собираясь что-то сказать, но потом, похоже, передумала. Она не стала ничего спрашивать, хотя теперь знала, что Карл солгал, когда Лило спросила его про дневник. Вместо этого схватила его руку и сжала. – Ребенок Риты был мертворожденным. Карлу потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное. – Ты уверена? – Так сказала Гертруда. Она, похоже, не сомневалась в своих словах. У Риты случилось гестационное отравление, очень серьезное заболевание, особенно в те времена. Рита выжила, но ребенок умер еще в утробе. – Хульда нежно погладила Карла по руке. – Должно быть, вы просто родились в один день. Это совпадение. Рита не была твоей матерью. Карл уставился в окно, за которым стояла темная, непроницаемая ночь. Небо было затянуто темно-серыми тучами, скрывающими свет звезд. Совпадение. – Ребенок Риты был мертворожденным, – повторил он. Рита Шенбрунн не имеет к нему никакого отношения. Ее смерть – не возмездие, по крайней мере не за то, что случилось с Карлом. «Следовало выяснить это раньше!» – подумал он, чувствуя себя последним глупцом. С тех пор, как Карл наткнулся на письмо, этот полуистлевший листок бумаги захватил все его воображение – подобно тому, как образы из сна продолжают преследовать очнувшегося после кошмара ребенка. А ведь Карл с легкостью мог найти в старых документах имена рожениц! Но его парализовал страх перед тем, что он считал правдой. Однако теперь уверенность, мучившая его последние несколько недель, рассеялась, как туман. Осталась лишь пустота, едва ли не более болезненная, чем ложная правда. Несмотря на это, он испытывал к Хульде глубокую благодарность. Она выяснила правду и поделилась ею, чтобы снять с Карла тяжесть подозрений. Они долго сидели в тишине. Хульда продолжала держать Карла за руку. При виде ее прикрытых глаз в нем поднялась нежность, которую он никогда прежде не испытывал. Он лег на кровать, не отпуская Хульду, и потянул ее за собой. Она повернулась к нему, их носы почти соприкоснулись. Они лежали лицом друг к другу, подтянув колени, дышали в одном ритме, и дыхание их было подобно ветру, наполняющему паруса корабля. Карл подался вперед и нежно поцеловал Хульду. У ее губ был привкус кофе и усталости. Вскоре она закрыла свои красивые, пусть и раскосые глаза, и уплыла вдаль. Карл ощутил сожаление: ему хотелось побыть с Хульдой подольше, слушая звуки ее голоса, может, даже коснуться ее… Но она выглядела спокойной и умиротворенной, в комнате было уютно, и Карл вдруг понял, что тоже устал. На секунду он ощутил угрызения совести из-за того, что решил отложить арест до завтра… Но оставить Хульду и уйти в ночь казалось немыслимым. Тело налилось теплом и приятно отяжелело, и Карл почувствовал, что находится именно там, где должен находиться. Мысль остаться была сладкой и соблазнительной. Эта ночь принадлежала только им двоим, ему и Хульде. Карл вытащил из-под себя одеяло, укрыл их и смежил глаза. «Соловей больше не поет», – только и успел подумать он перед тем, как сон унес его на своих крыльях. Когда Карл проснулся, сквозь мансардное окно пробивался серый утренний свет. Хульды рядом не было. Она стояла к кровати спиной и энергичными движениями мыла в умывальнике чашки. Тихо позвякивал фарфор. Волосы Хульды были аккуратно причесаны, словно вчера не торчали у нее на голове вороньим гнездом. – Доброе утро, – произнес Карл и сел. Его рубашка была еще более мятой, чем вчера. Брюки тоже. Зевнув, он провел пальцами по волосам и принялся искать свои очки, которые, должно быть, потерял во сне. Очки нашлись на полу у кровати. Карл почувствовал настоятельную потребность облегчиться и смущенно спросил: – Где у вас здесь туалет? – Спуститесь на полпролета, – Хульда кивком указала на дверь, не отрываясь от своего занятия. – Только не попадитесь на глаза госпоже Вундерлих, очень вас прошу. Карл сразу же заметил, что она снова перешла на официальный тон и обращается к нему на «вы». В груди предательски заныло. – Похоже, ваша хозяйка – настоящий дракон. – Вы даже не представляете, насколько правы. – Хульда набрала в котелок воду и поставила его кипятиться. Вскоре по помещению поплыл запах газа. Карл поднялся и расстелил одеяло на кровати. После этого отпер дверь, спустился на семь ступенек и справил нужду в уборной. «Черт возьми, – думал он, – почему с этой женщиной так трудно?» Вчера ему показалось, что они сблизились, но сегодня между ними снова повис холодок отчуждения. К тому времени, как Карл вернулся на мансарду, Хульда уже открыла окно. Платье, в котором она мокрой кошкой кралась вчера по Винтерфельдтштрассе, висело на веревке, слабо раскачиваясь. Карл вдруг понял, что до сих пор не знает, что именно произошло, но по лицу Хульды было ясно: она ничего не собирается рассказывать. Неловко приблизившись, Карл притянул Хульду к себе и крепко обнял. Та не сопротивлялась, но не отвечала на объятия, однако через некоторое время посмотрела правым глазом прямо на Карла (левый тем временем снова скользнул куда-то в сторону) и поцеловала в щеку. – Что вы теперь будете делать? – спросила она. – Вызову своего помощника, и мы отправимся в заброшенную столярную мастерскую. – У вас есть пистолет? Карл кивнул: – Само собой. – Еще кое-что, – сообщила Хульда таким деловым тоном, словно была комиссаром, а Карл – ее нерадивым помощником. Это раздражало. – Вчера Эдди назвал имя врача, который убил его отца. Возможно, это важно. Карл почувствовал, как тело свело от напряжения. – Не о докторе Хуберте Фридберге ли речь? – спросил он, с трудом сдерживая гнев. – Да, о нем. Думаете, он… – Посмотрим. Я свяжусь с ним. – Хорошо. – Похоже, Хульда сочла тему исчерпанной. – Я должна навестить роженицу. И будет лучше, если бы вы покинете дом до пробуждения других жильцов. Карл понимал, что она права, но все равно чувствовал себя так, словно его выгоняют. Внезапно ему ужасно захотелось курить, и он нащупал в кармане пачку сигарет. Потом схватил шляпу, нахлобучил ее на голову и застыл в нерешительности. Ничего не происходило, поэтому он повернулся и открыл дверь. – Хорошего вам дня, – пожелала он, переступая через порог. Голос его прозвучал сурово. – Карл? Он обернулся. – Да? – Будь осторожен. Хульда едва заметно улыбнулась. Дверь у Карла за спиной тихо закрылась, и он осторожно спустился по лестнице, гадая, кто из них двоих более странный. Глава 33 Среда, 14 июня 1922 года Доктор Губерт Фридберг сидел за дубовым столом, который заказал, когда год назад открыл частную психиатрическую практику. Он поздравлял себя с принятым решением каждый раз, когда вспоминал тесные столы в военном госпитале, за которыми приходилось ютиться, чтобы написать отчет. Доктор Фридберг распрощался с унылыми буднями убогих лечебниц – теперь он мог позволить себе роскошь лечить частных пациентов, большинство из которых страдали от страхов и навязчивых идей и хотели с помощью гипноза выяснить причины своих страданий. Доктор Фридберг с превеликим удовольствием шел им навстречу, а потом выставлял солидный счет. В отличие от большинства коллег он забросил свои прежние исследования. Его терапия либо помогала, либо нет, что было даже лучше, поскольку тогда пациенты возвращались. В глубине души доктор Фридберг презирал этих слабых людей, которые истерили, как девственницы в первую брачную ночь, – поначалу со слезами, как фальшивыми, так и настоящими, а под конец переходили на сладострастные вздохи. «Это просто ужасно, – думал он. – Истерия охватила всю страну, подобно чуме». Ему казалось, что сейчас каждый уважающий себя человек склонен к истерии. Болезнь не обошла стороной даже солдат, некогда бывших стержнем империи, и доктор Фридберг все чаще ловил себя на мысли, что только очищающий огонь искоренит слабость из тела народа. Когда он работал в лечебнице, ему удалось внести свой небольшой вклад в это общее дело. Больных удавалось исцелить с помощью насилия – или решать проблему по-другому, путем естественного отбора. Доктор Фридберг с отвращением отложил газету, которую читал за чашечкой кофе. Куда ни плюнь – повсюду левацкие отбросы и пустые разговоры о демократии! С тех пор, как власть перешла в руки левых, в этом грязном городе процветает преступность. Да, дисциплина и порядок уже не те, что прежде… В коридоре зазвонил телефон. Доктор Фридберг услышал, как Минна, стенографистка, взяла трубку. Потом раздался стук в дверь. – Господин доктор? – Минна просунула голову в кабинет и, дождавшись милостивого кивка, внесла внутрь все пышное тело. Доктор Фридберг одобрительно посмотрел на представшее перед глазами зрелище. Пусть Минна и не настоящая блондинка, но глаза у нее голубые, а фигура – с соблазнительными изгибами. – В чем дело?