Глава 1 Милана С душевным потрясением и ноющим от усталости сердцем, я судорожно хватаюсь за ладони брата и, тряся, перекладывая на них невыразимое волнение, в глубоких мозговых извилинах предчувствую недоброе событие. — Питер, что, что с Даниэлем? Что тебе сказала Анхелика? — Скользящая по лицу Питера тревога и зловещее завывание ветра вкупе наводят на меня ужасные мысли, чернотой очерчивая их углы. Подавив охватившую мятежность, он, после недолгой минуты обдумывания, уверяет меня спокойным голосом, дабы не приводить в состояние излишнего беспокойства: — Милана, во-первых, не паникуй, — он кладет свои руки на мои плечи, — во-вторых, точных новостей нет — известно лишь то, что он оставил перед уходом записку, взял с собой какие-то вещи и паек с едой. Это всё, что я понял из слов его матушки, с трудом переведенных ею на английский. — Но, но, но… — Единственное, что выходит из меня. Я отхожу на шаг назад и молитвенно поднимаю глаза к небу, умоляя черные небеса прогнать из моей жизни непрерывную цепь адских явлений, облекаемых на неминуемую гибель. — А в записке, в записке, что?.. — волнуюсь я, каким-то чувством виня себя — не ушел ли он по моей вине? — Я так и не понял. — Питер схватывает мои запястья и прижимает трясущиеся, как земля по вине извергающегося вулкана, ладошки к своей груди. — Мы во всем разберёмся. И… — с напряжением начинает он и замолкает. — Нет без «и»! — Что-то интуитивно мне подсказывает, что он не всё передал. А вдруг, он совсем не разобрал ее слов? Английскому языку Анхелику обучал Даниэль и то по моим словарям, которые я давала ему. Съезжу к ним сама домой, как прибуду в Мадрид. — Анхелика только это сказала тебе? Или что-то еще? — говорю и следом глубоко вздыхаю. Этот долгий день, как океан, шатающий меня по волнам от одного берега — невыразимой радости к другому — гнетущим чувствам. В знак утверждения Питер мотает головой и, глядя в мои глаза, вслух выражается: — Сеньорита крайне переживает. А ко всему к этому Мэри или Мэдисон, как там её, заболела. У неё озноб, кашель, горло… — Я непроизвольно создаю губами букву «о». Бедняга. Как же она умудрилась простыть, всё время сидя дома? Как будто ожидая последующего моего вопроса, он считывает мысли, спокойно отвечая: — Игралась, сидя под включенным кондиционером. — О боже, — печалюсь я, — что же творится у них… Им нужна моя помощь, Питер! — переживающе выражаюсь я. — Мы навестим их завтра, договорились? — Он ведет себя со мной, как мама, успокаивающая ребенка. — Могу лишь я один, чтобы не возникло проблем… Ты понимаешь. Но в обмен ты перестанешь всё воспринимать так близко к сердцу?! — и спрашивает, и утверждает брат. Но я застлана путающимися предположениями, что продолжаю и продолжаю: — Как бы им помочь, как бы узнать, куда ушел Даниэль и зачем он ушел, что заставило его уйти? А если из-за меня? Да я не прощу, не прощу… — Я делаю несколько вдохов и выдохов. Внутренний компас подсказывает неладное. Питер живо выразительно восклицает, выбрасывая меня на поверхность из этого океана: — Милана, я никогда не понимал: откуда в тебе столько переживаний, пессимистичных мыслей? Я пожимаю плечами, задумываясь над этим вопросом. Питер прав. При каждой ситуации, в которой что-то развивается по незапланированному сценарию, я впадаю в отчаянность и, не удерживая себя во всепоглощающих эмоциях, паникую до потери пульса. До чего же эмоциональной является моя натура! Стоит только произойти какому-то негативному событию в жизни, как мое тело подчиняется мозгу. И с возрастом эта проблема только возрастает. Раньше я бы винила в этом внешние обстоятельства, а сейчас, благодаря моему накопившемуся, хоть еще и маленькому жизненному опыту, я осознаю, что в этом состоит моя ошибка. Сказать, что это легко побороть — нетрудно, но в реальности для меня взять себя в руки и перестать себя накручивать — предстаёт сложностью. На то она и жизнь, чтобы все время бороться со своими страхами и нерешимостью, переживаниями и страданиями, строя каменный прочный мост под названием «Гармония и любовь». — Хороший вопрос, Питер. Успокаивающим голосом заявляет брат, прикасаясь пальцем к кончику моего носа: — Никуда он не денется, наш мОлодец, — выделяет он с юмором последнее слово. — Может, человек хотел побыть один в конце концов и ушел в поход, чтобы увлечь себя философскими мыслями о жизни или вовсе он с головой в работе сейчас, а мы подняли бум… Всё образуется, — улыбается он, — я полностью в этом уверен! Такие обстоятельства не должны заставлять тебя падать! И ты же не одна! Посмотри, какая у нас мощная команда из четырех умных мозгов, один из которых стратег-бизнесмен! — восклицает он, что приносит мне нужную дозу утешения. Питер умеет уничтожать ипохондрию. — Да… — улыбаюсь я доброй улыбкой. И так каждый раз после разговора со своим братом. — Спасибо тебе! Ты знаешь, как поддержать. Я почти успокоилась. И ты сделал всё, чтобы унять мое растревоженное сердце. Он понимает меня. Что может быть ценнее в слушателе? Мы без слов обмениваемся тёплыми взглядами. Взираю на него — можно счесть, что он плавает в воспоминаниях, которые оказывают на него влияние в виде странной, неподходящей к месту, улыбке на лице. Что же заставляет его улыбаться? Я не удерживаюсь: — А какой ключ у этой улыбки? Он оставляет мой вопрос без ответа, делая гримасу, подразумевающую: «Ты знаешь, о чем я подумал». Предположу, что подумал он ни как иначе, как о нашем детстве и в нем проблеснуло какое-то воспоминание, где он успокаивал меня и кормил сладостями. — My sister, идём в машину?.. — Юморист снова в деле. — Боюсь, что нас успели потерять как Анхелика внука, — оглядываясь на машину, сообщает Питер. — Да, my brother! — несомненно соглашаюсь я, соображая, что в словах Питера, правда. Ритчелл и Джексон наверняка забили тревогу. Быстрым шагом мы с Питером направляемся к автомобилю, а я продолжаю думать о Даниэле. Мне не даёт покоя тот момент, когда Джексон, в Италии не дал мне в руки звонящий мой телефон, чтобы поговорить с Даниэлем, и я услышала от пропащего всего лишь одну фразу и то обрывисто: «Случилось…» Но что случилось, у кого случилось, где он сейчас, остаётся непонятным. Однако я не хочу заходить за границы тревожного состояния, загонять себя в угол дурных размышлений и буду верить в лучшее. Питер открывает мне дверцу, и я наблюдаю — улыбающуюся Ритчелл, распускающую лучи солнца, и счастье, написанное на лице Джексона. Я усаживаюсь, нечаянно хлопнув за собой дверь. Секунду и подруга смеётся заразительным смехом, который подхватывает Джексон. Усмехаясь, он шуточно толкает в плечо Питера, садящегося за руль: — О-О-О… — тянет подруга, — вернулись… Я молчу, слегка улыбаясь, не совсем соображая такой живой реакции этих обоих на наше возращение. — Я не понял, Питер. Могу полюбопытствовать? Ты просил одну, — смеётся Джексон, заражая Ритчелл, — одну минутку обсудить с моей девушкой, волнующие тебя, какие-то там вопросы. Но ваша минутка, даже нет, — Джексон, подбирая нужное слово, бросает короткие взгляды на всё, что лежит в области его зрительного фокуса, — «минутища» по каким таким часам была отсчитана? Это ж надо так… — смешным голосом выражается он. — У вас там что, состоялся разговор века?! Джексона разносит не на шутку. Редко я слышу такой смех. Одаренным несметным количеством шуток у нас является его брат, а не он. Или они поменялись местами? Если сравнивать нашу первую случайную встречу с ним на благотворительном вечере и состояние его духа в настоящую секунду — выглядит впечатляюще. Словно совершенно иной человек. Счастливый? Питер спокоен, улыбчив, но его тяга к сарказму для противостояния насмешкам Джексона совсем не проявляется. — Никак нет, — отвечает в здравом смысле старший Моррис, оставляя своё внимание другим мыслям, и поворачивает ключ в замке зажигания. Я обвожу его взглядом и он, увидев меня в зеркале заднего обзора, замечает мое донесение ему глазами — не говорить в эти минуты о Даниэле. «Не желаю испортить ту блаженную радость, которую испытывает Ритчелл». Поскольку решено было сделать этот вечер праздничным в честь помолвки моей подруги и Питера, то и какие бы предположения ни приходили бы мне на ум о местоположении Даниэля, я блокирую их и доверяюсь мысли, что он совсем скоро вернется и ему действительно захотелось побыть наедине с собой. — Правда, подруга, о чем дискутировали? — пододвигаясь ко мне ближе, спрашивает Ритчелл, не отводя своего взгляда от кольца на пальце и переставляя руку в разное положение, оценивая сверкание драгоценного камня. Я смотрю на Питера, задумчиво глядевшего в пространство, отвечая с деланой беспечностью: — О тебе, о ком же ещё… — и натягиваю улыбку, чтобы она не подумала о чем-то другом. Я приобнимаю счастливицу, прижимая ее щеку к своей, и еще раз проговариваю, как неистово счастлива за нее. Ритчелл, ослепленная бурным потоком радости, загорается светом, словно неоновая подвеска. — Даже так? Обо мне? — хихикает она, завязывая волосы в короткий хвостик. Питер не набирает скорость и едет медленно, словно какие-то мысли не дают ему покоя, но он всеми силами старается не показывать этого и не позволяет себе утонуть в них. — Милая моя, я говорил сестренке, что в день бракосочетания ты будешь у меня самой красивой!.. — с чувством выпаливает Питер, поддерживая тайну нашего истинного с ним разговора, влюблённым взглядом пронизывая любимую в отражении зеркала. — Джексон, напомни-ка путь к твоему дому, — и сменяет тему, поправляя ворот рубашки. Взаимоотношения двух братьев не перестают меня бесконечно радовать, помня, что было несколько лет назад… их постоянные, ежечасные ссоры в отсутствии причины. — Ты не удосужился запомнить дорогу к великому?.. — подтрунивает Джексон. Его игривое и веселое настроение переносится на каждого из нас, но я все равно не отпускаю из головы тянущую душу мысль. — Вот так ты проявляешь глубочайшее уважение! — шутит Джексон и включает на телефоне навигатор. — Джексон, — смеется под нос Питер, — я там был один раз. О-д-и-н, — по слогам произносит он, постепенно возвращаясь в свой постоянный образ. — Думаешь, что я обладаю феноменальной памятью и помню всё до точности?.. Путь в твои хоромы лежит через леса, горы и луга, как в той сказке: «В тридевятом царстве в некотором государстве жил был король…» Сидящий рядом строит смешную гримасу, не унимаясь подкалывать брата: — Минуточку, прозвучала ошибка в титуле. У меня более высокий ранг. Я император. Мы хохочем с Ритчелл над этой словесной дуэлью. — И где же тогда ваши регалии, император?! Замкнувшись в молчании, через несколько секунд Джексон все же отвечает: — Основные ношу при себе. Государственный меч — мой брат, скипетр и держава — Ритчелл, государственный щит — моя любимая. Приятная волна разливается по телу. На всех троих — улыбка. Джексону не характерны такие выражения. О чувствах при всех он редко, когда говорит, а то и вовсе скорее промолчит. Сегодня же какой-то особенный день. — А корона? — спрашивает подруга и достает из сумки воду. — Самое-то главное. — Дорогая, — подхватывает второй шут, — корона-то это он сам.